Цирк нашего времени

      Яркая и броская афиша, без помощи которой небольшое здание цирка было бы и так переполнено, неаккуратно висела на входной двери, что постоянно, с ужасным скрипом, открывалась и закрывалась. Все спешили на вечернее представление: дамы с опаской плотно прижимали к себе сумочки, злобно сверкая глазами по сторонам и пытаясь найти свое место в зале; дети нетерпеливо ерзали на потертых креслах и время от времени дергали за рукава взрослых, мол, "скоро уже начало?" Каждый, от мал до велика, знал, что сегодня вечером на этой сцене не будет ни гимнастов, ни их пестрых лент; ни клоунов с простенькими, но забавными шуточками; ни фокусников, день изо дня пихающих в свои шляпы перепуганных кролей, которые по мановению волшебной палочки должны выскакивать из фиолетовых цилиндров, да и вообще ничего такого, что обычно с преждевременным восторгом ждали зрители на величественных аренах цирков. Такие развлечения стали слишком простыми, слишком скучными, слишком привычными. В двадцать первом веке люди поняли, что яркие наряды и ловкие трюки – это не то, что действительно будоражит и заставляет вздрагивать все внутри. Другое дело — удовольствие эмоциональное: что-то этакое, что нельзя увидеть, что нельзя пощупать, но вместе с этим — которое приятно отдает теплом внутри, грея мелочные душонки.       Мягко погас свет, и только ровные, словно отшлифованные лучи нескольких прожекторов устремились в центр, где стоял большой стеклянный куб. Пока в нем было пусто. Но вскоре публика начала гудеть, свистеть и хлопать, и звук этот рос и рос, словно гул разгоняющегося автомобиля, пока, в конце концов, на сцене не появился шпрехшталмейстер*. - Добрый вечер, добрый вечер! Рад видеть вас у нас в гостях! Да, да, дорогие мои зрители, наконец-то настал тот вечер, когда мы собрались вместе, чтобы отдохнуть после тяжелой недели! Не буду томить вас ожиданием, дамы и господа! Приготовьте камни, мы начинаем! Под бурные овации он поклонился, сверкая блестками новенького красного пиджака, и поспешил исчезнуть за плотной алой тканью занавеса. Зал затих, и, глянув со стороны, можно было заметить, как все чуть подались грудью вперед, а некоторые даже привстали в ожидании того, кому первому выпадет честь очутиться на этой сцене сегодня.       Парнишка, невысокий, худенький, да и вообще не слишком приметный, быстро семенил по запачканной дорожке к стеклянному кубу, а когда оказался рядом с ним, стремительно открыл дверцу и зашел в него, испуганно озираясь по сторонам. Пальцы ходили ходуном, поэтому он сцепил руки, стараясь удержать их, но взгляд — две зеленые бусинки — выдавал его, и на дне этих добрых глаз можно было разглядеть сжавшуюся в комок душу. Когда он ещё шел, чей-то детский голосок нарушил всеобщую тишину: - Мам, мам, а можно уже кидать, можно? – мальчишка дергал строгого вида полноватую женщину за рукав, и хоть говорил шепотом, но в голосе можно было услышать свойственную детям нетерпеливость. - Нет, подожди минутку, иначе нас выгонят. У меня самой уже руки чешутся, – с нездоровым блеском в глазах небрежно кинула мамаша и зашлась в хохоте от своей, как ей показалось, замечательной шутки. - Ма-а-ам, - ребенок не унимался, тыча пальцем на парнишку в кубе, - а как его зовут? - Да какая разница, все они одинаковые. Везде. Всё, отстань и не мешай мне слушать, лучшей прицелься получше, а когда все начнут кидать — и ты кидай. Ты же у меня умница. Мальчишка, поправив клетчатые шорты, довольно кивнул и, окунув руку в большую корзину с камнями у сиденья, принялся выбирать самый удобный. - Встречайте нашего первого участника! Ему всего лишь шестнадцать, а он уже верит в Бога и ходит в церковь! По толпе прошелся неодобрительный возглас, который вскоре накрыл всю арену, но быстро утих. - У вас есть десять минут, прежде чем мы позовем следующего участника. Начинайте! – захрипели колонки за спинами. Зрители ударились в ярое обсуждение: - … Вы представляете, а потом из таких вырастают фанатики! - Все они такие, уж я-то знаю! Как там, в тихом омуте черти водятся, верно? - ... такой молодой, а уже верующий... Это же надо, жаль парня, жаль. - Гляньте, да у него на лице написано, что он ни на что не способен.       Голоса закружились в своем диком танце, повсюду сыпались едкие искры ненависти и злобы, она словно стала осязаемой и мутными потоками жижи текла по подлокотникам, по спинкам кресел, по лицам людей и ступенькам. А внутри, внутри они ликовали, пускались в пляс и утопали в самозабвенном танце радости. Из эйфории их вырвал протяжный гудок, какие часто можно слышать на вокзалах, и все, словно очнувшись от длительного литургического сна, замотали головами. - А потом они сделают наших детей слабохарактерными неженками! - зазвучал чей-то крик, и толпа воодушевленно заревела.       Все, как один, подняли руки, и воздух наполнил свист летящих камней.       Парнишка вжал голову в плечи, когда первые камни звонко стукнулись о крепкое стекло и упали на пол. Куб дрожал, но стоял. В конце ему должны были заплатить деньги за участие, но прийти его сюда заставила мать, когда случайно узнала о том, где же он пропадал на выходных. Ярости ее не было предела.       Когда последний камень остался лежать у основания куба, парень быстро выскочил из него и устремился бежать прочь, за плотную полосу ткани, которая наконец-то бы оградила его от всех людей. Он бежал, а в ушах стоял этот унизительный смех и свист, свист и смех, все звуки слились в одно протяжное "фу", которое он сможет забыть не скоро. - Вот это да! - задорно ответил шпрехшталмейстер, в то время как ассистенты собирали камни по арене и обратно разносили их зрителям. - А наша следующая участница не нуждается в особом представлении. Встречайте! Толпа заревела вместе с тем, как в куб вошла достаточно полненькая женщина. Глаза у нее были уставшие, и оттого казалось, что в них нет ни страха, ни сожаления, ни грусти. - Мам, а почему эта тетя похожа на тебя? - мальчишка вновь оживился. - Закрой рот и не смей так говорить! Она на меня ни капли не похожа, заруби себе это, где хочешь. Еще слово — и вылетишь у меня за милую душу, - сквозь зубы процедила она, поправляя свой дорогой и солидный костюм, который как раз соответствовал должности в городском комитете.       И снова со всех сторон вихри этих колких фраз, снова волны осуждения и злобные взгляды, но для женщины в кубе это был далеко не первый раз — ей постоянно отказывали в приеме на работу, отчего оставалось зарабатывать на жизнь только таким способом. Смиренно все выслушав, она тяжело сглотнула и, подождав, пока стекло прекратит дрожать от ударов, так же безразлично покинула арену, едва сдерживая все то, что накопилось внутри. Когда она уходила, кто-то дернул её за рукав, но даже это стало настолько привычным и обыденным, что она не повернула голову, а только ускорила шаг, даже не заметив, что потеряла в кубе одну из сережек — единственный уцелевший мостик между настоящим и прошлым, в котором еще можно было нормально жить, но вместе с этим оно бесповоротно ушло.       Были и другие, кто в этот вечер побывал в кубе, в этой стеклянной клетке человечества и человечности. Много людей, и ни одного имени. Они все одинаковые. И везде. Любители чтения, люди, которые не гонятся слепо за обществом, одиночки и те, у кого своя, иная точка зрения на обыденные вещи, подростки, которые не пьют и не курят, просто верные и добрые люди. Все они побывали там, в этой тесной коробке. Тесной не для тела — для души. А зрители отдыхали, наполнялись такой энергией, которую бы они не смогли получить ни в одном другом месте. Вечер пролетел незаметно, словно стрелка часов крутилась тут куда быстрее, чем на улице и в домах. Последним участником вечера стал молодой парень. - Дамы и господа, как бы мне хотелось остаться с вами ещё, но близится час расставания. Однако прежде, чем двери нашего цирка закроются, у нас остался ещё один участник. Боюсь, я даже не смогу произнести вслух то, в чем же он виновен – вы сами все поймете по голубой ленте на его руке.       Люди протяжно засвистели, прекрасно понимая, что значит эта лента и почему она именно такого цвета. Как только фигура последнего участника показалась на дорожке к кубу, со всех сторон посыпались острые бранные словечки, которые, пожалуй, били куда сильнее камней. Никто не закрывал детям уши, наоборот, родственники с безумными глазами поднимали малышей повыше, шепча на ушко те самые заветные слова, которые беспрестанно скандировала толпа вокруг. - Ужас, и этот человек все время жил рядом с нами, подумать только! Я не хочу, чтобы он бродил по улицам, где ходим мы, нормальные люди! - возмущенно кинула пожилая женщина, доставая из корзины камень поувесистее.       Публика все не унималась и не унималась, и, наверное, этот ураган эмоций не утихнул бы даже к утру, но время есть время, и когда засвистели камни, предвещая конец этого «выступления», на лице каждого читалась горечь расставания.       Человека в ярком пиджаке, чей голос направлял их весь вечер, они встретили не менее бурными овациями, чем и при первой встрече. С каких-то рядов даже полетело несколько букетов, надо же. - Я рад, что провел этот вечер с вами, мои дорогие зрители! – начал он, с какой-то нездоровой жадностью в глазах шаря по залу. Эти довольные лица и аплодисменты умело цепляли самые сокровенные струнки его души, ведь она рвалась, рвалась из этой тесной телесной оболочки вверх, под красный купол, который вдоволь наелся смеха сегодня. И речь его текла пьянящими реками для слушателей, чьи души тоже летели вверх, расправив черные крылья. Но вдруг в свете прожекторов что-то блеснуло на красной дорожке в середине куба. Чья-то сережка, оставленная тут уж не по прихоти ли самой судьбы? - Прошу прощения, небольшие неполадки с техникой, – коротко отрезал шпрехшталмейстер и юркнул от микрофона в сторону куба. Да, он любил славу и почитание зрителей, но куда больше он любил блеск золота, запах денег и хруст свежих купюр у себя в карманах.       Скрипнула стеклянная дверь, и сперва никто не понял, что же произошло. Мужчина радостно наклонился, подобрав серьгу и незаметно, уже давно отработанным движением, сунул её в карман. Он понял, что зацепил пиджаком дверь, заставив ту захлопнуться, когда в кубе что-то тихонечко пискнуло, и на большом табло под потолком загорелись цифры «10:00». Рывком он оказался около двери, упершись в неё руками, словно сам позабыл правила своей же игры – дверь откроется по прошествии этого времени и никак не раньше. Он попытался закричать и забить руками в предательское стекло, но плотные стенки не позволяли звуку выйти наружу. Зрители умолкли, удивленно переглядываясь, словно были непутевыми актерами, которые посреди акта забыли свои слова. А потом кто-то вскрикнул: - Я так и знала, что с ним не все в порядке! Вы же гляньте на это лицо! - Ужас какой, наверняка он один из них, раз попал туда! - Представляете! Надо же!       И тут, словно начиная кружить в одном безумном хороводе, все начали подхватывать друг друга, и вихрь обсуждения налетел с новой силой. За те бесконечные десять минут он успел побывать и верующим, и неформалом, и вором, и мягкосердечным, и убийцей, и геем. А потом вновь засвистели камни. Не хватало только алого занавеса, который бы эффектно опустился, когда все утихло. Публика встала и начала аплодировать, только теперь этот звук не приносил ему радости.       Сегодня представление закончилось, но лишь для того чтобы завтра какой-нибудь другой ведущий в каком-нибудь другом цветастом пиджаке начал какое-нибудь другое представление для каких-нибудь других людей без имен.