О двух королях

„Имя Людовик – это французское имя, аналог имени Людвиг. Имя Людвиг произошло от древнегерманского имени Хлодвиг, состоящее из двух частей – «hlud» и «wig», в переводе означающие «славный боец» или «прославленный в боях» Он ещё бессильно ловил ртом воздух, даже не заметив, как впервые оказался на покрытой светом золотой тропе. Его одежда вмиг высохла, пропали капли с его волос, не по-июньски ледяные воды Штарнберга больше не наполняли его лёгкие. Мысленно он долго не принимал той правды, что больше нет холода и влаги, страха и мрачной тени, нависшей над высокими шпилями Хоэншвангау, подобно потрёпанному ворону, нет и лукавого взгляда продажного доктора, что, казалось, преследовал его всю жизнь. Осознание того, что всё позади, не принесло лёгкости его душе. Словно он давно знал, что так всему и суждено закончиться. Но равнодушие недолго вело им. Тот, кто стоял в конце пути, был знаком королю ещё давно. Ещё явнее, чем на гравюрах из книг, перед Людвигом предстали бледный детский лик и праведные черты, рваная рубаха, синяки, кровоизлияния и гематомы по всему телу – следы сапог тамплевских стражей. Растрёпанная копна из золотых кудрей на голове мальчика. Сомнений не оставалось, то был тот самый некоронованный страдалец, с кем король разделял одно имя, то дитя, что жило в прошлом, более красивом и не менее жестоком веке. Ноги сами подкосились, опустилась голова. Будь на ней венец, Людвиг бы тотчас снял бы его и передал золотоволосому юноше. Король пал; его колени не ощутили боли, не заныла спина, когда он её преклонял. Но имело ли это значение, когда от слёз трудно видеть, а кожа покрыта мурашками? – Отчего ты стоишь предо мной на коленях, государь? Зачем ты плачешь, ведь твоя боль растаяла, а тело больше не пленит тебя? Поднимись же! –властно произнёс дофин на чистом немецком. Нет, был готов себе поклясться Людвиг, то был иной язык, язык, в котором слово и его значение соединены в одно, язык, на котором нельзя солгать. Король не мог дать название этому языку, но он всегда им владел, и сейчас речь мученика-кронпринца была ему понятна так, будто бы то были его собственные слова. – Оттого, Ваше Высочество, - продолжил он на том же наречии - что на земле звали меня королём, и одевали меня в шелка и соболиные шкуры, и пели мне гимны, и казалось мне, будто я знаю, что такое носить корону. Но сейчас я вижу перед собою Вас, настоящего короля, коронованного не людьми, но Богом. Как я могу не преклонить колен перед Вами? Лицо дофина помрачнело, он медленно опустился на корточки, коснулся рукавом Людвигового лица, провёл ладонью по его щеке, отгоняя слезу. Его локоны горели сиянием, будто предзакатное солнце. – А разве не сослужил своему краю и своим людям должной службы? Ты – король, не ниже и не выше меня. Погляди вперёд – там под зарёй алеет шпиль твоего дворца. – Не потешайтесь надо мною, Ваше Высочество! – вскрикнул Людвиг, ощутив колящую боль, впервые за всё своё пребывание в чертогах света – Новый Лебединый Утёс недостроен, он ненавистен всем, кто ещё жив в Баварии! Я знаю, мой дядюшка уже присвоил себе трон, он уже разгуливает в монаршей мантии, на груди его блестят звёздами железные кресты, а своей старческой рукой в шелковой перчатке принц-бунтовщик вальяжно подписывает указ о том, чтобы до последнего камня снести моё творение, сжечь Зал Певцов, порвать на клочья портьеры, даже лебедей на озере отстрелить одного за другим и подать к королевскому столу! Да и имеет ли это значение сейчас! Кто я перед Вами, пережившим столько горя и чёрной злобы? Вы знаете, сколько раз я сомневался в своей вере, сколько раз меня увлекали за собой праздные утехи? Вы же под страхом гильотины не отреклись от Спасителя, Вы простили всех Ваших врагов! Пусть я и не Ваш поданный по закону, пусть Вы и остались далеко, в разорённой и сожжённой французской земле, в столетии пудреных париков и алых колпаков, но сейчас я готов присягнуть Вам, ведь Вы для меня всегда будете моим государем! Луи-Шарль вдруг звонко расхохотался, и от удивления Людвиг сам поднял голову – ведь даже на миниатюрах из книг и на белых лицах музейных статуй никогда он не видел дофина радостным. - Разве можем мы знать о будущем? – продолжил мальчик – Знал ли я о том, как меня отнимут от матери и отца, как пытками заставят подписать лживые указы, как проживу я свои годы в тёмных стенах Тампля? И ты не видишь, как люди будут собираться у врат того самого замка. И будут сердца твоих подданных со всего мира собирать их у высокого креста посередине озера, и будут под твоим именем произносить речи, добрые и злые, и будут сталкиваться в битве, будто два рыцаря, правда и ложь? И раз ты присягнул мне, так порадуй того, перед кем клялся. Встань, король. Людвиг не верил этим словам, но он заставил себя поверить. Он не хотел подниматься, но заставил себя подняться. Встав на ноги, он увидел, как всё-таки он высок да крепок, и как мал и хрупок его французский господин. - Тебя и меня зовут одинаково, „прославленный в бою“ – вот что значит наше имя. А знаешь ли ты, что это за бой, государь? – ласково спросив это, дофин уложил свою крохотную ручонку в большую ладонь Людвига, словно дитя, взявшее за руку отца. - Не тот ли это бой правды с ложью, о котором Вы говорили, мой король? – ответил вопросом баварец, осторожно сжимая его нежную руку в своей. - Верно, друг мой Людвиг. – подтвердил Луи-Шарль, чьё лицо озаряла ребяческая улыбка - А теперь давай возрадуется и пойдём вперёд. Нас уже давно ожидают.