Мы рисовали цветы вокруг наших шрамов

Мы рисовали цветы вокруг наших шрамов. Забавно, что в этой фразе нет какого-либо скрытого смысла, который я так люблю добавлять в свои слова. Подсолнухи, сердечки, звёздочки, нарисованные дешёвой, детской гуашью на моих венах, и точно такие же каракули на твоих пальцах. Жаль, что придётся смыть водой и мылом, но до этого сфотографировать на телефон и оставить на память. Ты увидел, как я пытаюсь левой рукой (я ведь правша) закрасить свои шрамы, постоял минуту и сел рядом, забрав у меня кисточку и, пусть не совсем умело, стал рисовать вокруг шрамов. Хоть и считал, что это наносит вред коже. В тот момент я не могла оторвать взгляд от твоих серых, туманных глаз. Мы были мало знакомы, но я точно знаю, что уже нравились друг другу, понимали без слов и не спрашивали ничего лишнего. В Санктум-Санкторуме так уютно и тепло, что я начинаю засыпать, пока твой тихий голос читает Стивена Кинга. Я забываю, что должна была подготовить конспект, и завтра мне влетит от злого преподавателя. Будь ты моим преподавателем по живописи, я бы не пропускала ни единой пары. Или наоборот, боясь столкнуться с тобой, сидела бы часами в закрытой кабинке уборной, с громко бьющимся сердцем и рисуя ручкой на венах, чтобы успокоиться. Мы не знаем всё наверняка. Но судьба сложилась так, что встретились мы в Санктуме и живу я теперь тоже здесь, после того, как меня выгнали родители со словами: «Тебе двадцать три, ты уже не подросток, чтобы жить с нами». Странно, ведь ты сам порой называешь меня безбашенным подростком или ребёнком. Именно поэтому ли ты так заботишься и уделяешь мне внимание? Нравится друг другу можно по-разному. Можно просто восхищаться умом человека, но при этом не испытывать к нему никаких романтических чувств. Можно нравится, как друг, к которому тоже по-своему привязался. Можно нравится, как пример для лучшей жизни и говорить себе: «Буду брать с него пример. Завтра же пойду в спортзал и буду следить за своим здоровьем». Можно привязаться к человеку, потому что он напоминает тебе несмышленного ребёнка, за которым нужен глаз да глаз. И ты единственный, кто действительно за ним присматривает. Эдакий вот родитель. Есть такие чувства, которые заставляют тебя желать частых прикосновений к человеку, частых объятий, поцелуев. А есть вообще и то, и другое. Ты любишь, восхищаешься, присматриваешь, считаешь человека самым лучшим другом и своей второй половинкой. Как же тяжело. Я начинаю путаться в этой психологии. Что же ты испытываешь? Мне так хочется подойти и спросить, что ты обо мне думаешь, но я чувствую себя так неловко. На твоих руках мурлычет котёнок, которого я совсем недавно принесла с улицы. А ведь ты пожалел его, хоть и ворчал поначалу, мол, ну ты тогда всех животных с улицы притащи. — А если я так и сделаю? Стивен на секунду закатывает глаза, но тут же спокойно выдыхает. — Надеюсь, ты этого не сделаешь. За окном начинает лить дождь, издавая такие приятные постукивания по крыше, что хочется пойти к тебе, укутаться рядом в одеяло и сидеть так в этой тишине, нарушаемой лишь ливнем, не говоря ни слова. Или взять тебя за изрисованную руку и потащить на улицу, чтобы танцевать часами, пока не закончится дождь и не выглянет солнце. — Подсолнухи? — Ты сказал, что я могу рисовать всё, что захочу. — Не могу поверить, что я действительно тебе разрешаю рисовать на моих руках. Чьи руки так же страдают? — Иногда друзья просят нарисовать им что-нибудь чёрной ручкой, как временную татуировку. Дракона, например, или метку Пожирателей Смерти из «Гарри Поттера». — Не жалко стирать потом? — Жалко, наверное. Красиво ведь. — Красиво. И вот сейчас мы стоим напротив друг друга, я в свободной футболке и шортах, потому что собиралась ложиться спать, а ты всё в том же синем костюме, напоминающем кимоно, и не можем отойти друг от друга. Ты сжимаешь руки в кулаки и разжимаешь их, а я пытаюсь унять сильное сердцебиение. Почему мы стоим? Почему не можем разойтись, после сказанного «спокойной ночи»? Единственное, что я решаюсь сделать — это прикрыть глаза и потянуться вперёд: навстречу тебе. Наши сухие губы соприкасаются, твоя тёплая ладонь ложится на мою щеку, обжигая кожу, поглаживает её большим пальцем, а затем зарывается в мягкие, рыжие волосы. Голова идёт кругом, по телу бегают мурашки, сердце подскакивает к горлу и его удары отдаются в ушах, кроме которых больше ничего не слышно. И не нужно. Сейчас не нужно было ничего слышать, ничего видеть, только чувствовать и целовать тебя в ответ, затем отдалиться и произнести, в кои-то веке: — Я люблю тебя.