Кто, Где, Когда
Камеры слежения по ту сторону мониторов, выглядят сейчас как опухшие от слишком частого и пристального просмотра снафф-порно, въедливые красные глазки на тонких грибных стебельках, сто процентов. Они видели слишком много кровавых и гротескных смертей, больше похожих на индустриальный садо-мазо-перформанс (прекрати, люди так не умирают, даже по меркам маньяка это перебор) и, тем не менее, абсолютно реальных. Офисный клерк не соберет свои разметанные по комнате мозги обратно, зэк-рецидивист не выйдет из печи слегка загорелым, но вполне целым и невредимым, потаскушка не вытащит растерзанные осколками зеркала культи из ловушки-для-идиотки. а потом они все не пойдут на перекур смывать бурую краску и трупный грим. … Отечные глазенки влажно моргают в старом доме на том конце города. Мониторы здесь транслируют все в холодных и предельно беспристрастных пятидесяти с лишним оттенках зернистого серого. Аманда делает радио чуть погромче и вспоминает, во-первых, слова Мастера о том, что она просто рождена для документального кино (у него прозвучало как-то ехидно, но это все равно греет ей душу, ради этого стоит пропахать носом еще один ров спидозных шприцов), а, во-вторых, замечает, что беготня испытуемых и хриплый гитарный риф ложатся друг на друга как влитые. Будто так и надо. Как музыкальный клип. Прожженный наркотой генератор монструозных образов, коим стал мозг Аманды Янг, иногда выдает забавные вещи. Аманде Янг вообще в голову приходят интересные вещи, но не будем забегать вперед. Аманда протирает строительную пыль с пузатых макинтошей сухой тряпкой, сгребает в черный, полиэтиленовый мешок пустые банки из-под йоргуртов и бутылки из-под воды, одноразовые тарелки и распотрошенные таблетницы. Стол ужасно липкий и сладкий — по перевернутой коробочке сахара марширует колонна муравьев. Не то чтобы это добавляло порядка в заброшенную фабрику манекенов, переделанную в логово (было бы что переделывать; можно подумать, полноростовые бесполые куклы-инвалиды, сетка-рабица и строительные инструменты на каждом шагу недостаточно стремные сами по себе) и не то чтобы Джон был настолько болен, чтобы не смахнуть мусор самому, но это и неважно. Во главе угла медитативность процесса, а не результат.Музыкальные ассоциации
Припев отскакивает от бетонных стен с облупившейся зеленой краской, от хитросплетений труб и низкого потолка. Не достаточно громко, чтобы привлечь полицию, но идеально, чтобы уловить эстетику момента. Если это не то самое «осознание ценности жизни», то что? — Что это такое? Что-то знакомое… Джон стоит у неё за спиной, в чёрном балахоне, словно мрачный жнец; подпирает антресоль, обняв себя за сгиб локтя, рукав рубашки закатан, чтобы ничто не мешало капельнице впиваться в крупную, сине-серую вену. Знакомые виды, но маршрут другой. Рак заострил его черты и превратил в библейского ангела из рафинада и медицинского хрусталя: вытянутое, изможденное лицо, только-только отросшие после химиотерапии седые кудри, форма рта, из-за которой губы всегда обиженно поджаты, светлые глаза навыкате, как у глубоководной рыбы, но зловеще-умные, пронзительные, словно Джон умеет читать мысли (скорее всего, умеет). Ему не хватает нимба из шприцов и крыльев с перьями-скальпелями за спиной. … Этично ли обдрачивать чужое нездоровье? У Аманды есть лаконичный ответ на этот вопрос: мне тут чуть череп наизнанку не вывернуло полгода назад, так что мне теперь много чего можно. Зацени-ка чёрный лак на среднем пальце, умник гребанный. Джон смотрит на неё с этим странным, опиоидным выражением: безэмоционально, рот слегка приоткрыт, но глаза лучатся пронзительным вниманием. Осторожно! Работает рентген. Сиплые, тихие слова соскальзывают шеренгой муравьев: — Это Sister Machine Gun, что ли? Аманда отрицательно мотает головой: — Не, это Nine Inch Nails. Я их обожаю… Мне убавить? — Оставь. Легонько постукивает пальцами в такт, вслушивается, но не узнает. Кажется, ему интересно. Вот вообще не рвет шаблон. Кому угодно, но не Аманде: после того, как однажды она застала его чертящим что-то под ДжиДжи Аллина (он сказал, что это помогает ему сконцентрироваться) всё вполне в порядке вещей. «… Bow down before the one you serve, you're going to get what you deserve…» Аманда ухмыляется. Как… Символично. В какой-то момент абсолютно все песни из репертуара NIN стали напоминать ей о нём, как и много других вещей — Джон заполонил её голову и разросся изнутри злокачественным, всеподчиняющим отложением. Но если говорить по существу, то Head Like A Hole это не Джон. Ему больше подходит Pinion. По собственному пассивно-отчаянному признанию, Джон Крамер ощущает себя общественным толчком, но не только потому, что полон дерьма, а потому что его организм изъеден болезнью вперемешку с ядреным PCV-коктейлем примерно так же, как забитые комьями нечистот и без того ржавые трубы щелочью и хлоркой.Неисправная
Указательный палец скользит по металлическим ребрам. Аманда тут же шипит сквозь зубы и слизывает капли крови кончиком языка. Валяющаяся в углу груда металла, лезвий и ремней напоминает вырванную и ошкуренную грудную клетку архангела. Считается, что сон разума рождает чудовищ, но видел ли кто, каких монстров рождает бодрствующий и воспаленный? — Вот это хреновина, — полушепчет она с восхищением первоклашки. — Угу. Джон старается смотреть по возможности в стену, чтобы не дразнить мигрень, но ему и не нужно поворачиваться — он сразу догадался, о чем именно идёт речь. Вытянулся на раскладушке, убрал одну руку под голову, вторую положил на грудь. Край потертой футболки задрался и Аманда украдкой видит, как мерно поднимается и опускается его впалый живот с растяжками и дорожкой темных волос, уходящих от пупка вниз, куда-то под ремень. Забавно: поседел рано, но не целиком. А на старых фотографиях он вообще рыжий. — Ты будешь использовать эту штуку… для будущих игр? — Нет, не буду. Она неисправная. — И в чем проблема? — Из неё нельзя выбраться. «Ну, прикольно, а проблема-то в чем?» — не говорит Аманда. Джон продолжает: — Там почему-то застревает основной механизм, даже после того, как расстегнешь замок. Не понимаю в чем дело, вертел и так и эдак, но ничего не помогло. У меня закрадывается пренеприятное подозрение, что я крупно просчитался, причем еще на стадии чертежа. Корневая логическая ошибка или, возможно, цепочка ошибок, которые на корню губят потенциально неплохую затею, понимаешь? Аманда понимает, притом буквально. Это ведь намек, он никогда ничего не говорит прямо, так, чтобы его нельзя было поймать за руку и выломать её до хруста, хотя он, черт побери, не был бы против… или это очередная проекция? Вся его «философия» — парад гнилых проекций и логических ошибок, но хоть кому-то в этой комнате не плевать? Ей не терпится испытать эту штуку на ком-нибудь. Пока что на ком-нибудь, кого не жалко. От одних мыслей об этом по спине бегут мурашки, учащается пульс и сладко тянет в паху. Она во что бы то ни стало выклянчит её у него. Джон дает своим ловушкам дико унылые названия в лучшем случае, но обычно он просто их нумерует; запаса его фантазии хватает на сценарии психологических пыток и непосредственно на конструкции. Аманда не винит его за это, но они видят не одно и то же. Пока он видит груду железного хлама, она видит прекрасного Ангела. Ангел принес благую весть на своих стальных крыльях: очень скоро прольется чья-то кровь. Они все твердят про внутреннюю красоту и глубокий внутренний мир, ну так почему бы не вытащить это все наружу и оценить? Джон садится, потирая шею со стороны позвонков. Босые ноги касаются холодного кафеля и это напоминает ему, что он пока ещё жив. — Что будет, если не выберешься? — вкрадчиво спрашивает она. Она прекрасно знает, но жаждет услышать это вслух. — Тебя разорвет на части. Очевидно же. Аманда стоит к нему спиной, ослепленная яркими картинками с кровавым конфетти кишок и костей и потому не видит, как полусонный Крамер высовывает почти белый язык. На самом кончике ползет муравей.Унабомбер и Нэнси Спанджен сидят на дереве
Если Джона вдруг поймает полиция, то допрос будет проходить, скорее всего, в этой же комнате. Копов встретят, вот как сейчас, в трусах, майке с угрожающе (хотя, кому как) торчащими сквозь ткань сосками и растянутой рубашке небрежно накинутой на косые плечи. Одного копа точно усадят под бдительным присмотром малыша Билли напротив, аккурат между неработающим станком и валом расслоившихся коробок, туда, где сейчас сидит Янг (но копу, в отличие от неё, не разрешат держаться с Мастером за ручку), запьют таблетку минералкой, устроятся на складном стуле поудобнее и начнут вещать. Здравствуйте, офицер, меня зовут Джон Крамер, мне сорок восемь лет, но выгляжу я на все шестьдесят четыре, потому что у меня, м-м-м, органические поражения мозга и я с переменным успехом их лечу. По профессии я инженер-конструктор, но по призванию я мастер перформанса. Художник-акционист, если Вам будет угодно, и я всего лишь в брутальной манере пытаюсь заставить этих зажравшихся нытиков немножечко ценить жизнь… — … Даже в мыслях этой чепухи не было. Прекрати надумывать и пытаться предугадать, что я сейчас скажу. Ненавижу, когда ты так делаешь. Он поднимает руку — Аманда вздрагивает. Не так давно у него случилась спонтанная вспышка ярости, он повалил её на пол и долго лупил по лицу, разбив ей нос и губы в кровь, впрочем, они оба были слегка не в себе и в итоге потрахались прямо на холодном бетоне… но остатки инстинкта самосохранения заставляют её напрячься. А, нет, всё обходится. Он просто берет кубик сахара из коробки и отправляет себе в рот, прямо так, не запивая. — Это само по себе неприятно, а так ты ещё и делаешь это неумело. — Ну, ладно, прости. Привычка. — Поганая привычка. Избавляйся от неё. Рубашка сползает с его плеча и больше не скрывает расплывшийся со временем на дряблой коже безобразный партак. В этом сизом пятне трудно что-то опознать, но Аманда точно знает, что там был череп с ножом и шприцем. Как почетная свидетельница Конструктора она плохо понимает, как все это уживается в одном человеке, но, как антисоциальная панкуха, она не может не восхититься этой явно импульсивной хернёй. — Я презираю серийных убийц, Аманда. По правде сказать, нет ничего более… Неблагополучного, ленивого, испорченного и прожигающего жизнь, большей ошибки жизни, чем маньяк-убийца. Это просто какая-то квинтэссенция обрыганства. Уже хотя бы потому, что они не создают ничего нового, они лишь уродуют уже существующее. И немного помолчав, добавляет: —… но я всегда, когда считал что-то обрыганским, осваивал эту сферу. Я был ведом желанием сделать как надо. Показать, как надо. — И у тебя это получилось. Маньяки обычно убивают просто ради дрочки и самоутверждения, а мы больше похожи на террористов. Джон морщится. Такая аналогия ему тоже не очень нравится. Тяжело сказать, что из этого хуже. — Скажи, а работа стриптизёршей это тоже обрыганство?.. А шлюхой?.. Аманда щурится, её рука скользит вверх по внутренней стороне его костлявого предплечья, поднимается и нежно гладит по скуле. Джон умиротворенно смыкает глаза, ластится, как любимый кот. Прямо сейчас ей хочется залезть под стол и, как минимум, облизать его голые колени. На них так легко остаются синяки и, к тому же, так быстро темнеют. — Ну, это, по крайней мере, работа, — он кисло усмехается, но не одёргивает, ломается для приличия, — у меня нет ни настроения, ни сил, так что угомони-ка свою фантазию. Как говорится, руки на стол. — Так вот же. — Обе. Что ж, в эту маленькую игру он играть не хочет. Нет, ну, конечно, вся его «философия» — не более чем ментальная гимнастика, монструозное нагромождение оправданий, защищающих остатки его рассудка и даже он глубоко внутри это знает, но, опять же, какая разница. Джон Крамер вдохнул в Аманду новую жизнь, вогнав ей адреналиновый шприц прямо в сердечную мышцу, и она безумно благодарна ему за это. Как отец, которого у неё никогда не было, только лучше. Жизнь — непредсказуемая, хаотичная выдумка больного во всех смыслах садиста, но теперь она хотя бы имеет смысл. Это как с наркотиками: то, что не смогло убить тебя, убьёт кого-нибудь другого, а если не убьёт, то вы оба будете на одной волне. «Профессиональная» группи-беспризорница искала кого-то, кто напоит её, трахнет, а потом обольёт керосином и подожжёт. Ссыкливый маньяк-любитель с отрицаемой некрофилией искал кого-то, кого можно будет мучить и чувствовать моральное превосходство. Что же могло пойти (не) так?Tw1sty
Мертвечиной, тухлятиной и химозой воняет так, что щиплет глаза. В красном свете лампочки над дверью кровь кажется буро-чёрной, как чернила. Аманда убирает волосы со лба рукой с зажатой в ней ножовкой, опирается о край ржавой ванны. Отпиленная кисть с тихим шипением (точь-в-точь как в стакане швепса) растворяется в желтой, маслянистой жиже, расплывается мазутным желейным пятном. Осталось совсем чуть-чуть, совсем немного. Как удобно, что Крамер крепко пустил корни в строительном бизнесе Нью-Джерси и под рукой у него есть любые игрушки, от серной кислоты до дрелей всех форм и расцветок. Она выходит в безлюдный, лиминальный коридор, чтобы перекурить, снимая резиновые перчатки на ходу, и вдруг слышит, как в соседнем помещении шумит вода — он ушёл в душ. … У Аманды на её побитой раскладушке-моторолле целый архив фотографий, сделанных исподтишка: Джон ест хлопья и кровь из его горбатого носа стекает в молоко; Джон спит, свернувшись в позе эмбриона, Джон снимает водолазку… Гадливая нежность, виртуальная коробка со сладостями. Перекурить временно откладывается. Пополнение коллекции, впрочем, тоже, потому что Крамер действительно телепат: он отключает воду именно тогда, когда она полностью настраивает камеру и находит нужный ракурс. Она прямо как тот крысёныш-Адам, которого они сгноили в «ванной комнате», только не за бабло, а для души. ... Камеру Адама Джон тогда отдал ей, махнув рукой, мол: «делай, что хочешь» и Аманда разбила её молотком, раздробила на кучу стекляшек и пластиковых осколков. Просто так, от неуёмного и беспощадного желания разрушать. Теперь же велик риск, что под молотком окажется её телефон, а молоток окажется уже в руках Джона. Не ради развлечения, а в рамках экзекуции. Воспитательной беседы о личных границах, если хотите. Она едва успевает спрятать его в карман джинс. — Как хорошо, что ты пришла, — в кафельной утробе голос звучит как ласковое, грудное мурлыканье. Бледно-зеленоватая кожа, вся в мурашках; кожа да кости: разлет ключиц, как руль старого велика, торчащие ребра, как у покрытого белой краской обогревателя, розовые, как сырые сосиски, стоячие соски; пигментационные пятна не то от возраста, не то от нездоровья в общем, впалый живот; крупные родинки и синяки в случайных местах, выпирающие косточки таза... ... чистый от волос лобок, с россыпью выцветших веснушек (таких же, как на спине и плечах), хотя по загару, вернее, его полному отсутствию, очевидно, что солнце не касалось его здесь, а под всем этим великолепием член, который можно было назвать покойницким, если бы не каменная эрекция. Длинный и тонкий, чем-то напоминающий карандаш, если бы тот был оплетен вздувшимися венами, словно арматура — диким плющом, с широкой, нежно-розовой и влажной, как слизистая глаза, головкой и пара аккуратных, симметричных яиц. Для полного счастья ему не хватает только пирсинга. Не только на члене, кстати. Да, для них обоих удивительно, что его организм всё ещё на это способен. Она подаёт ему руку, чтобы он мог аккуратно переступить порожек в душевой. — Я как раз собирался послать тебя за полотенцем, не поверишь. — Конечно, держи. Аманда вручает ему какую-то мятую, желтушную тряпку, кажется, она вытирала ею руки и ножовку от крови. — Годится. Он вытирает ею голову. — Итак, как наши успехи? — Там осталось всего ничего. Допилить кое-где и порядок. Аманда оскаливается со своей шутки, как бешеная собака. Крамер обнимает её как-то несвойственно мягко, прижимается к ней всем телом и сквозь футболку она ощущает, какой он мокрый и почему-то холодный, хотя полчаса просидел под горячей водой. Он невесомо целует её в лоб. — Умница. Ты просто умница. Господи, он такая шлюха. Если он вдруг захочет испытать Аманду еще раз, то, должно быть, свяжет её и заставит смотреть, как его трахает на секционном столе какой-нибудь Хоффман или, того хуже, чертов Ларри-Поручень (он сам его так назвал), а в конце режет ему горло, потому что, ну, цени своих близких, сучка. Она обнимает его за талию и накрывает член наманикюренной ладонью. Рука с облупившимся лаком выглядит мужественнее, чем её лицо. — Учусь у лучших, Мастер. Изнутри их тандем ощущается так, словно провели какой-то демонический обряд на крови, семени и начерченной на полу сатанинской мазне, после чего срослись в единого урода где-то в районе крестца. Было бы здорово, если бы это случилось ещё и физически: он бы разделил свою чудовищную боль надвое, а она никогда бы не расставалась с ним. Ни на минуту, ни на секунду. А кроме того, они стали бы в два раза смертоноснее.