-(Не) случайная встреча -

      — Бак, мне холодно. — Нур укутывалась в пуховый платок, доставшийся ей ещё от мамы, ведь тоненькое пальто без мехового ворота едва спасало от мерзлоты и стужи в холодной квартире. Девочка крепче и теснее прижималась к брату, в попытке немного отогреться, пряча холодный носик в изгибе его шее, не скрытой воротником видавшей виды телогрейки. У Джеймса же зуб на зуб не попадал, кружилась голова от того, что они с сестрой не ели уже вторые сутки, дрожали ноги и губы, но это всё сущие пустяки. Сейчас главное было согреть сестру, поэтому он не слушающимися пальцами сжимал её хрупкую ладошку, касался её губами, грел дыханием, обнимал, шепча в спутанную копну некогда пышных волос о том, что всё будет хорошо. Нур ещё совсем юная — верит. Кивает молча, но верит. А он вот не верил уже. Разуверишься пожалуй, когда и на улицу лишний раз чтобы просто добыть еды не покажешься. Тут же схватят и арестуют, благо ещё не расстреляют — они ведь здесь никто. Даже не граждане этой страны, у них нет права ни на проживание, Нур даже учиться не может, потому что у них документов нет. Всё осталось на родине, которую они покинули в спешке. После расстрела отца по обвинению в подпольной партизанской деятельности против нового правительства и смерти матери от лихорадки, девятнадцатилетний Джеймс взял заботу о сестре полностью в свои руки. Рассудил, что в Стамбуле их не ожидает ровным счётом ничего хорошего, он принял решение сбежать вместе с Нур сначала в Америку, а потом вот, сюда в СССР. Они зайцами-безбилетниками чудом проникли в уже отходящий эшелон так же под страхом быть пойманными и в буквальном смысле выброшенными прямо с поезда. Ведь и в Америке у них не было ничего своего. Баки подрабатывал в тихую помощником на лодочной станции, получая совсем немного денег, но им с сестрой хватало по крайней мере на буханку хлеба и молоко. Не было рядом опытного взрослого, который объяснил бы, подсказал в каком направлении им действовать и куда обратиться чтобы защитить свои права. Ведь на их родине ещё при Падишахе с этим всегда было строго и с любым вопросом можно было пойти к кадию эфенди, будучи уверенным в том, что тебя обязательно выслушают и помогут. Джеймс и сам был далеко не глупым, самостоятельным и приученным к жизни юношей, просто он не доверял людям ни в Америке, ни теперь здесь. В каждом человеке ему видился враг, намеревающийся навредить им с сестрой. Им повезло лишь однажды встретить сердобольную старушку, которая просто так пустила их к себе жить, никому не выдав их тайну. Но случилось так, что она вскоре умерла, а за неимением родственников, никто даже не хватился, что в квартире может проживать кто то, помимо неё. Так жили сироты в чужой квартире, которую нужно было ещё и отапливать, а печь страдавняя могла вспыхнуть в любую минуту. Грозя детям если ни голодной смертью, то гибелью в страшном пожаре. Баки лихорадочно согревал ладошку сестры, с замиранием сердца чувствуя её дрожь и рваное дыхание. — Птичка моя, цветочек прекрасный, ты потерпи, ладно? Я сейчас выйду, спущусь вниз в булочную. Там Лизавета Афанасьевна наверное хлеба свежего испекла. — приговаривал юноша, прижавшись губами ко внутренней стороне ладони сестры. Нур вздрогнула, крепче обняв брата поперёк груди: — Опять своруешь? Не надо, Бак. Вдруг тебя поймают? Джеймс тихонько всхлипнул и зажмурился в ответ. — Ну почему сворую? Она сама мне отдаёт каждый раз, как прихожу. — юноша немного остранился, взяв сестру за подбородок. — Бог благоволит нам, душа моя, — он болезненно свёл брови, прикусил нижнюю губу, видя в некогда искрящихся глазах тоску и обречённость. — уже третий раз посылает нам неравнодушного человека. — — Потерпи родная моя, я быстро вернусь. — Баки крепко поцеловал Нур в холодный лоб, поднимаясь на ноги. Он хотел было попытаться растопить печь, но Нургюль его остановила. — Не надо, а то вдруг рванёт. — прозвучало не резко, а замученно и глухо. С этими словами, она легла с ногами на постель, поджав колени к животу. Баки взглянул на нее в последний раз, прежде чем скрыться за скрипучей, старой от времени дверью. ***