Ты заставляешь меня желать смерти.
Юра смеётся, не потому, что ему смешно. Истеричный хохот из его груди вырывается под давлением. Он устало прикрывает лицо и сворачивается клубочком. Прокуренный и прожжённый ковёр в пыли на котором он лежит скомкался. А он всё смеётся, от бессилия и собственной наивности. Даже глупости. Он оттолкнул всех, только бы не ощущать опустошение, ненависть и смятение. Вся жизнь кажется ложью, грубой и двухмерной, в которой он слепец. Его семья, друзья и начальство, все видели Юрино невежество. Он не глупо, ему известно, что над ним не потешались, но как трудно смотреть в глаза Кости. Как трудно смотреть в лица своих детей и видеть в них Екатеринбург. Всё больше и больше чужих черт которые Юра игнорировал, не хотел замечать годами. Серёжины привычные жесты, когда он поправляет лезущие в глаза волосы. Как его сын жестикулирует при разговоре. Катюша и вовсе была ближе к Екатеринбургу, словно копия Юры и Кости воедино. Не могло быть так, что мир выстроенный вокруг него, выкроенный из его плоти нереален. Его дети, его друг… Юра затылком бьётся об пол и хрипло повторяет: — Это сон. Это сон.Я никогда не буду достаточно хорошим для тебя.
После собрания Костя хочет подойти, но Юра бежит. Позорно сбегает от серьёзного разговора. Их с него хватит, он не говорил за прошедший месяц ни с сестрой, ни с братом, а детей и вовсе игнорировал. Все личные документы Магнитогорска и Снежинска он отправил в мэрию Екатеринбурга. Запирался у себя и работал на износ, делал то, чего не хотел до этого, только бы себя занять. А Костя ведь приезжал, подолгу стоял за дверью в неприличной холодном подъезде и стучался. Просил поговорить с детьми, не делать глупости, потом затихал. Усталый Юра избегал, затыкал уши наушниками и на всю громкость врубал Кобейна. Только мысль, что там, за дверью мёрзнет дорогой ему человек, не хочет уходить. Мужчину словно штормит, он ходит туда-сюда по квартире, периодически заглядывая в прихожую. А там пусто, Юра говорит себе, что так даже лучше, Костя разрушил его мир, потом думает, что это он сам виновен. Ругаясь Татищев откидывает телефон и бежит к двери, распахивая её. За ней продрогший, и будто брошенный щенок, Костя. Теряя весь запал Юра хватается за дверь и хмурясь, с мольбой спрашивает: — Скажи, что это затянувшаяся шутка… — Тебе станет легче? — Слабо, даже нервно, улыбаясь задал вопрос Уралов. — Не знаю, Константин Петрович, не знаю.Ты заставляешь меня желать смерти.
Юра посылает всё к чертям и сжигает все подарки Костя прямо за гаражами. Столетия доверия летят в тартарары. Матами кроет существование друга и хватаясь за волосы орёт. Жалкий. Жалкий. Крушит свой дом и ломает ни в чём неповинный телефон, выкидывая в окно. Его мэр ругается с ним всё чаще, без разговора на повышенных тонах не проходила ни одна встреча. Точно спичка, Юра вспыхивал от всего, чаще стал задыхаться и порой, сам не замечал, как лёгкие переставали работать. Приезжали дети, но Челябинск не смог даже впустить их к себе. — Бать, открой, Катя соскучилась!!! — И долбится в день, как сумасшедший. Юра снова задыхается, у него паника, голос так похож на Костин, ещё с девятнадцатого века. — Уходите! — Велит он, — Убирайтесь к своему отцу! Валите! Вы же знали, понимали с самого начала! Там, за дверью плачет его Катька, отрада его глаз и сердца, маленькая бестия с тёмными глазками. Она горестно льёт слёзы на жестокость единственного, кого можно назвать родителем. Может быть, Костя хороший, может, он даст больше, но так, как мог это сделать Юра, не способен. Деньги, здоровье, любовь и, самое главное, время, всё это Юрино. Серёжа должно быть беситься. У него не меньше чувств, но, всё чаще они негативные. Подростковое тело уже не один десяток лет мучает мальчишку. А нынешняя ссора подстёгивает его к самостоятельности.И все, что ты любишь, сгорит в огне.
Ему ничего не хочется. Чёрное небо будто добивает, тяжёлый запах смога и чёрные снежинки из сажи везде. Белый покров осквернённый тёмными хлопьями привычен, как и солнце за дымчатой завесой. Чувствуя себя одиноким Юра размышляет, не он ли виноват? Если бы его не существовало, у Кости не было бы причин страдать о ком-то двести лет к ряду. Если для Татищева любовь была привычным делом, то «сирота» Екатеринбург цеплялся за нежное чувство от безысходности. Как если бы перед ребёнком помахали вкусной конфеткой и сказали, что есть нельзя. Юра просто подошёл слишком близко к новорожденному цыплёнку, за что поплатился. В звенящей тишине часто звучал кашель. Телефон вибрировал, но даже двигаться не хотелось. Была лишь надежда на то, что Челябинск рухнет, в этот самый момент. Чтобы не пришлось думать о сложном, кажется, что призраком быть легче.Каждый раз, когда смотрю в твои глаза…
— Агай, помните, как выпороли своего амура за мужеложство?.. Обтирающий брата Данис на вопрос нахмурился, пытаясь припомнить о каком именно случае идёт речь. Такое бывало не единожды, он физически не мог запомнить всех. Вопрос, казалось, к месту, все знали о том, что произошло между Костей и Юрой. Но, от того, отвечать на него не легче. — Было дело, и не раз… Многих, даже женщин порой приходилось приструнять. Таковы были нравы того времени, да и, моя подростковая импульсивность давала о себе знать… Много воды утекло. После НМУ Челябинск был особенно уязвим и не любил громких звуков. Тело словно разваливалось на части, сгнившие и изодранные. К чести, чёрное небо было тем ещё дерьмом, высушивающим и без того худое тело. Но, как говориться, хуже чем есть, уже не будет. — И меня бы выпороли? — Худые лопатки будто хотели выбраться из-под кожи и превратиться в крылья. Данис не любил смотреть на выпирающие рёбра и синяки от недоедания. — Сбрендил за две недели НМУ? — Нет, агай, просто подумал, — Юра робко поднял голову и сжал кулаки, — Я всегда следовал вашим учениям, вы вымуштровали меня, как щенка… Каждое ваше слово, каждое действие для меня было заветом, я терпел трещащие кости и унижения… Я терпел… — Широко раскрыв глаза Челябинск задышал глубже, — Лопнувшие мозоли, разорвавшиеся мышцы, давление ваших необдуманных и болезненных слов. Вы несомненно воспитали меня сильным… Как в детстве, робкий, но знающий цену слов Юра. Данис наблюдал и слушал не прерывая, прикрыв брата тёплым одеялом. Да, Агидель за своими словами не следил до сих пор, но только потому, что имел право. Прожитые годы и новое время изменили мужчину, и в плане воспитания и в во взаимоотношениях. Но, былого не вернуть. — Но, вы сломали меня, агай. Я больше не могу понять, что правильно, а что нет. — В глазах Юры застыли непрошенные слёзы, — Я не знаю, кого можно любить, а кого оттолкнуть. Вы забрали слишком много, чтобы полученное знание было равным. Вы хреновый родитель. — Знаю-знаю, — Примирительно подняв руки Уфа отвернулся, делая вид, что не заметил, как Челябинск вытирает слёзы, — зато, кто, кроме меня, скажет тебе, что не важно, кого ты любишь. Главное взаимность, а остальное приходит с опытом… Смекаешь? Юра сначала не понимая ничего смотрит на сгорбленную спину старшего брата. Потом начинает хихикать схватившись за живот дышит неровно и стонет от боли. Данис не сразу осознал, но когда Челябинск сипит: — Бля, какой пафосно бессмысленный диалог… Бред, нахуй!.. — Агиделя прорывает на дикий ржач со слов брата.Я начинаю желать смерти.
После очередного собрания уже не охота сбежать, а на замечания Красноярска нет желания отвечать. Юра просто отчитывается и сидит, ожидая когда всё закончится и нерешительный Костя подсядет рядом. Они будут молчать неприлично долго, главное не смотреть друг на друга. — Почему ты не рассказывал, что Катя твоя дочь? — Она твоя, Юр! Я бы никогда… — Костя, ты был тем, кто проектировал Челябинск-70 вместе со мной. — Вальяжно откинувшись на стуле Татищев покрутил в руках конфетку, — Я думал, что она только моя, мой ангелок, но оказывается, ты имел на её воспитание больше прав, чем я. Весело однако. — Я был не в состоянии стать хорошим отцом, — Екатеринбург закинул ногу на ногу и нервно забарабанил пальцами по столу, — не тогда. Я не хотел, чтобы ты знал, честно… — А Серёжа? С ним та же история? — В глазах и жестах Челябинска насмешка с толикой презрения, — По твоему, я был готов к родительству тогда? — Нет… Развернув бумажную обёртку, Юра спустил маску и закинул лакомство в рот. Он размышлял достаточно, чтобы надумать себе всякого, но не так, чтобы вжиться в роль Кости. Чувство обиды и страх затмили его здравый смысл, вынуждая совершать ошибки — Костя, скажи, я знаю тебя? — Да, — Сидевший по струнке Уралов расслабился, чуть наклоняясь к столу, — после моего признания больше нечего скрывать. Ты знаешь всё. — Это хорошо, — Встав с места Юра потрепал Екатеринбург по волосам и заговорщески прошептал: — я сейчас еду к детям, просить прощения, дашь свою карточку? Взамен, как всё наладится, пригласишь меня пообедать, — Прижав маску к уху Уралова, как в самом дешёвом порно, Челябинск томно выдал: — у себя дома, приватно… Костя ещё никогда так быстро не решался денег.