***
Он чувствует дрожь, леденящую душу и парализующую тело. Болезненная волна судорог доходит до кончиков пальцев, ноги мучительно сводит. Его глаза сжались с такой силой, что из них брызнули слезы. Рука ломано дрогнула; словно подстреленный, парень шевельнулся и замер. Подобно испуганному зверьку, он стал теребить пальцами подушку, словно норовя вырыть там убежище и скрыться. Тиканье часов, лёгкий свист ветра за окном — умиротворяет, успокаивает, усыпляет… и лишь едва слышное кряхтение рушило привычную, до боли знакомую идиллию. Рана кровоточила. Руки окропились, живот упорно ничего не чувствовал. Это безразличие со стороны нервов разрывало последнюю мышцу тела. Падение. Сейчас боль другая. Почему все не может быть привычнее? Зачем чему-то меняться? Неужели… — Санни? — чья-то рука мягко коснулась плеча. Обожгло внезапным, пугающим теплом. — Все хорошо? Не хотелось открывать глаза, но в груди металось желание сбежать… Куда? Ловушка: его привычный дом окутан повиликой, а сам он — маленький шмель, живущий в больном цветке (пусть и сладком, но уже таком страшном и чужом). Снаружи суровый холод. Если вылететь на поиски пропитания — умрёшь от холода. — Ты спишь? — вновь произнес голос, старавшийся (лишь старавшийся) звучать тише. — М? — Санни лениво повернул голову. Словно закрываясь от солнца, полусонный, прикрыл плечом правый глаз. Перед глазами предстала потемневшая фигура. Это выглядело как сонный паралич несколько секунд после пробуждения, но вскоре глаза привыкли, нарисовались привычные черты: волосы чуть длиннее чем у среднестатистического парня, крепкая спина, длинные руки, маленький нос и по-летнему смуглая кожа. Кел. Странно: обычно его и пушечный выстрел не разбудит. Но вот он: стоит, склонившись над Санни, нетерпеливо заглядывая в приоткрытые глаза. Губы дрогнули в нервной ухмылке. Казалось, словно их обладатель сейчас вскрикнет, но он лишь сдержанно хохотнул. — Разбудил что ли? Прости, приятель, — парень присел на край кровати и облокотился на колени. Санни молча следил за его спиной. — Ты постанывал, а мне приснился какой-то бредовый сон. Ну, знаешь… — Кел беспомощно вращал кистями рук, но потом вновь горько и жалко усмехнулся, сцепив пальцы в замок. — Прости, без понятия, как это объяснить. Ничего не болит? Санни помотал головой в знак отрицания. Взгляд медленно прошёлся по всей фигуре и сосредоточился на руках. Дрожат. Он крепко стискивает пальцы, и заламывает их, словно стараясь погасить острое волнение. — Точно? — Кел не смотрел на Санни, избегал даже скользнуть глазами по кровати, на которой сидит. Странный пытливый взгляд выражал испуг даже в темноте, и теперь, когда зрительного контакта нет, нет и новой волны тревоги. Так легче. Легче молчать, но для собственного спокойствия необходимо убедиться, что Санни все ещё способен просыпаться. Вопрос так и повис в воздухе, ведь, казалось, и не нуждался в ответе. Или же на ответ было попросту всё равно. Спокойствие уже есть, а большего и не нужно. Санни безразлично глядел в потолок, слушая поскрипывания матраса. Засыпать обратно не хотелось, но и желания глазеть на неподвижный силуэт тоже не было. По крайней мере, эта фигура принадлежит реальному существу. Видения не скрипят кроватями. Тиканье часов, лёгкий свист ветра за окном — умиротворяет, успокаивает, усыпляет… Лишь бесполезный вопрос колебался в воздухе, жужжа надоедливой мухой. Муха выписывала в воздухе петли, присаживалась на ушные раковины и продолжала, продолжала раздражающе галдеть, напоминая о своем присутствии. И чем больше мыслей об этой мухе, тем труднее делать вид, что всё относительно в порядке. — Санни, раз уж… Раз уж мы не спим, пойдем на нижний этаж? Пусть Хиро отдыхает. А мы чем-нибудь займёмся или просто поболтаем, — терпеть назойливый шум было невыносимо. И теперь, когда муха улетела, стало спокойнее, но и страшнее одновременно. Контакт вызвал новую волну парализующего страха. — А? — парень перевернулся на бок. Кел так и не повернул головы; апатичный взор беспомощно скользил по полу, выискивая спасительный круг — точку, за которому можно зацепиться. Всё смазано и темно, везде пугающий мрак и бледные точки — искаженные, обескровленные лица. — Или спать будешь? — вопрос был готов вновь обратиться в надоедливую муху. Бледные лица тихо хныкали. — Нет, — ещё несколько минут напряженного молчания начали бы сводить с ума. — Тогда пошли? — голова слегка повернулась в сторону полусонного Санни. — Темно, — из пустоты ползли отрубленные руки. Полудохлые, едва перебирающие пальцами, но кровожадные: наступишь — не раздавишь, будешь схваченным. — Так свет? — лица утирали слёзы, все глаза обращены на полусонного парня, лежащего на кровати. — Хиро разбудим, — сердцебиение нарастало: руки перебирают бескостными пальцами, приближаясь. — Ну, давай я спущусь и включу свет внизу? — холодные пальцы коснулись сердца и сжали его, препятствуя сокращению. Голова Кела почти полностью повернута в сторону испуганного парня — губы худых, бледных лиц наливаются кровью и приоткрывают рот в нетерпении. — Нет, — нож прошел сквозь хищные кисти. Больше они не потревожат. — Оу… — по лицу Кела невольно скользнула грустная улыбка, — Понял. Тиканье часов бьёт по барабанным перепонкам, шум ветра сменяется надоедливым свистом старого чайника — раздражает, пугает… Умиротворяет лишь надежда на скорую тишину. Санни хотелось уснуть, чтобы не чувствовать обрубков пальцев на своем горле. Келу хотелось сидеть рядом, чтобы заглушить этот пронзительный визг из своего сна, застывший в голове. — Ладно… — вздохнул Кел и встал, повернув тело в сторону друга, — Все точно хорошо? — кивок, — Тогда прилягу снова. Если станет хуже, то тормоши меня, ладно? — получив немой ответ, парень забрался обратно в импровизированный шалаш и оказался в окружении огромного количества подушек. Карие глаза долго изучали пёстрое окружение. Котята, цветы, узоры… И белые, почти больничные наволочки. Сейчас их невозможно было сравнить со снегом. Сейчас они напоминали то, что крутилось в голове совсем недавно. Именно такая подушка была в гробу у неё… Из каждой подушки смотрели два чёрных глаза. Хотелось поскорее уснуть и проснуться днём, когда хныканье утихнет и начнётся новый день. Где будет то же самое лицо, но чуть более розоватое и здоровое. Кел обнял подушку с больничной наволочкой, обратив глаза прямо в своё сердце. По крайней мере, они не увидят испуга. Так спокойней. Санни закрыл глаза. Свет во всех комнатах выключен, выходы из лабиринтов захлопнулись. Очертания предметов сливались с мраком, сгорали и превращались в ничто. Из пустоты, как из пылевого облака, материализовались пугающие (хотя и уже ставшие привычными) образы. Омори раскрывает глаза и фокусирует взгляд перед собой. Чёрная фигура медленно покачивается. Что страшнее: мертвенно-белый или гнилой черный?***
Мари. Ноги Омори волоклись по пустоте; глаза апатично, почти буднично оглядывали труп. Бледные, исхудавшие руки безжизненно покачивались. Веревка была сплетена из копны шелковистых чёрных волос и крепилась к бесконечно высокому потолку. Пряди намертво запутаны, волоски беспорядочно торчат. Казалось, будто их не расчесывали больше нескольких лет. И правда, откуда бы в пустоте взялся ее любимый белый гребешок? Никто ведь не вынимает тела, чтобы их привести в порядок. Ноги, тельце, острые плечи. Почему на ней нет любимого платья? Все, что освещает темную комнату — белая рубашка. Помятая, измазанная грязью и кровью, она кое-где сливалась с задним фоном, проделывая мнимые дырки в теле. Перегоревшая лампочка всё равно манила мотылька. Затупленный белый воротничок поблескивал лезвием, как нож в руке мальчишки. Под ногами не осязалась земля. Подойдя ближе, Омори легонько толкнул тело. Оно качнулось, словно праздничная пиньята. Шея хрустнула. В темноте из-под импровизированной верёвки сверкнула пара пустых, бездонных глаз. Гонимые ветром, руки словно потянулись для того, чтобы поправить помявшийся воротник. Пальцы отчаянно тянулись к шее, пока глаза с почерневшими белками не сводили пристального взгляда с лица Омори. Они чего-то ждали. Но обезглавленное тело, упав, глухо ударилось о пустое пространство, глаза болезненно закатились и исчезли. Веревка медленно обугливалась, сливаясь с окружающей средой. Омори смотрел. Спокойно наблюдал, как перегорает перегоревшая лампочка. В воздухе завитал запах тлеющих волос, словно чью-то голову опустили в костёр. Веревка выпустила немного тепла и окончательно обратилась в пепел. Голова упала и стукнулась о грудную клетку. Бездонные глаза оказались закрыты, но всё равно источали осуждающую ауру. Словно в любой момент распахнутся и наложат проклятье, утянут в преисподню и будут глядеть, глядеть сверху и снизу, справа и слева — везде, до конца жизни, не моргая и не отводя надзирательского взора. Мальчишка присел на корточки и скрестил руки на груди. Он напоминал ребёнка, изучающего лужу летним вечером. На деле же его внимание было обращено на волосы. Они были намного короче, чем та верёвка. Судя по всему, та копна принадлежала кому-то другому. Пальцы с силой сжали шевелюру. Жесткие. У Мари совсем не такие. Чувствовались застывшие коросты, ощущалась пара переломов черепа и что-то мерзко-слизкое. Омори медленно проводил пальцами по обнажённым костям, заломанной челюсти, среди чёрных прядей застрял кусок какой-то ткани (кажется, головного мозга). Рот полуоткрыт: десны кровоточат, оставшиеся зубы покрыты засохшей красной жидкостью. Мальчик попытался двумя пальцами распахнуть закрытые глаза, но те не поддавались, словно скрепленные супер-клеем. Ясно одно: это точно не Мари. Всё: черты лица, жёсткие прямые волосы, длина ресниц и форма ушей указывали на один простой факт. Это же ты… — Санни! — оглушительный крик разносится эхом. — Санни! Твою мать, Санни!!! — закладывает уши. Издалека слышится топот. Из темноты, спотыкаясь о ровную поверхность, выбегает очень знакомый свиду подросток… Но его нельзя назвать Келом. У Кела никогда не читалось такого ужаса и отчаяния на лице. Нет-нет-нет, это совсем не он, не он — твёрдая, спокойная уверенность. Это кто-то сильно на него похожий. Лицо жутко искажено, ни в одной морщинке не узнается дух старого приятеля. Его примета — улыбка, лучезарная, зубастая и светлая. Она как веснушка или родинка: нет Кела без нее, как нет солнца без света или южного лета без комаров. Любая: радостная, весёлая, нервная, испуганная — при взгляде на человека она всегда озаряет его лицо. — Помогите! Человек разбился! Помогите! Вызовите скорую! — крик влево, крик вправо — тишина. Лоб смешно морщится, зубы поскрипывают, брови трусливо приподняты. В ответ лишь эхо: «Помогите». Отсюда нет выхода, глупый. Мы во сне. И как порождение чёрного пространства не может быть в курсе такой простой истины? Трясущиеся руки «чужака», дрожа, ощупывают холодный труп. Омори молчаливо следит за движениями кистей. Это ощущается как кино: сейчас мальчишка — лишь наблюдатель, зритель дешёвого фильма ужасов, в котором переигрывает дублёр любимого актёра. Пальцы пачкаются в гное и запекшейся, уже практически чёрной крови. Губы подрагивают, грудь импульсивно сокращается, слышно биение его фальшивого сердца. — Санни… П-помогите! — нечто похожее на Кела вскакивает на ноги (так же резко, почти как Кел) и мечется. Расширенные зрачки выискивают что-то кроме пустоты. Но ничего, ничего нет: голая пустота сверху и внизу. Звук старается вырваться из онемевшего горла, но крик тут же обрывается. Больше нет сил. Страх сильнее. Паралич. Из темноты материализуется низкая фигура с точно такими же волосами, как у трупа. Омори медленно поднимается на ноги и отшагивает назад, не сводя глаз с актёров. Появившееся создание апатично вглядывался в свою копию и рассматривал каждый перелом, каждое пятно. Затем медленно вгляделся в рыдающее создание рядом и смерил его насмешливым взглядом. Уголки губ игриво вздёрнулись и тут же приняли исходное положение — это походило на нервный тик, но шаловливый прищур глаз выдавал все сокрытые чувства. Ему было и наплевательски весело. — Возьми нож, — на дрожащие плечи опускаются холодные, бледные руки. «Кел» не оборачивается. Его продолжает трясти. Он не осмеливается повернуться, лишь вглядывается в изуродованный рот, словно сможет его этим исцелить. — Возьми нож у Омори, — нечто, похожее на Санни, серьезно смотрит на мальчишку, апатично наблюдающего за происходящим. Что это? Осуждение? Презрение? Отчего этот глупый сгусток фантазии решил сломать четвёртую стену? И почему совсем-не-Кел имеет странное желание на него походить? Нет-нет-нет, это совсем не Кел. Кел всегда держит улыбку. Кел бы рванул с места, а у этого существа дыхание сбивается от каждого движения. Его кости отвратительно скрипят, когда он пытается приблизиться к лезвию. Его взор обращён мимо — взгляни и докажи, что ты не Кел! Он ходит так, словно его ранили в каждую конечность. Все его жесты деревянные и неестественные, словно у марионетки. Зрачки тухнут, переставая бегать туда-сюда. Кажется, градус напряжения медленно спадает, как и температура его тела — пот больше не льется градом. Все еще едва двигая рукой, «Кел» берет нож в руку. Нет-нет-нет, не он, совсем, совсем не он… Кел бы выбросил нож, он бы поставил на место кукловода, все еще держащего его за плечи… — Подойди к телу и вскрой живот, — ужас застыл в чужих, совсем-совсем чужих карих глазах. — Все будет хорошо, — мягкое потрескивание костра в чужом, но отчего-то знакомом голосе. От голоса ли это? Или от содержания речей? Совсем-не-Кел втыкает острие в брюхо. Ткани податливо расходятся — мышцы не в тонусе, труп размяк. Пахнуло чем-то сладковатым. К горлу бедного существа подошел мерзкий комок. — Режь, все хорошо. Он режет. Из-под мерных рядов потускневших мышц показывается бледная петелька. В воздухе повис запах экскрементов. Комок не выдерживает и вырывается наружу: внутрь вскрытого тела утекает бледно-желтая жидкость. — Я… Я не могу! Отвали! Отвали! — нет-нет-нет, это совсем, совсем не Кел… Кел бы… Кел бы… — Все хорошо. Осталось немного. Закончим это. Вскрывай до конца. — Нет! Нет! Нет! Нет… — горло жжет желудочным соком, глаза режет из-за отвратительной вони. Нечто, похожее на Санни, нежно проводит рукой по щеке парня. — Еще чуть-чуть… Я тебе скажу, что делать дальше. Все будет хорошо. Истерика сменяется мелкой, припадочной дрожью. Руки продолжают делать свое дело, пока из глаз катятся слезы. Показался кишечник: трудно понять, где начало, где конец. «Нечто» просто кромсало ткани, далеко не всегда успешно задерживало дыхание, дабы подавить рвоту, и старалось изолироваться от действительности. — Вырежи кишки. Веревка сгорела, но выход все еще есть… Ничего не говоря, лишь ненасытно глотая воздух, «Кел» медленно делает надрез за надрезом. Воняет гнилью, отходами, трупом — желудок готов вывернуться наизнанку. — Обвяжи их около своей шеи. Не бойся. Горячее горло ошпаривает холодом обескровленных внутренностей. «Кел» шмыгает носом и пытается удержать очередной рвотный позыв. Черноволосый подросток заботливо затягивает петлю. Солёные слезы заблудшего нечто катятся по подбородку, омывают импровизированную виселицу, смешиваются с густыми каплями крови. Желчь, которой вырвало посетителя Чёрного пространства, капала на оранжевую футболку, смешивалась с её запахом. Стеклянные, без единой эмоции глаза взирают на Омори. Тело «Санни» застыло: словно две пустоты выискивали друг в друге что-то живое. — Ждешь чего-то? — тихо произнес «Санни», застыв с кишкой в руках. Нет… Это совсем-совсем-совсем не…***
Немой крик. Этой ночью Санни проснулся в холодном поту с колотящимся где-то в брюшине сердцем. Дрожащее тело защищалось от самого себя: руки отчаянно хватались за простыни, пальцы в безысходности перебирали волосы на голове, натягивали рубашку, искусанные губы горели. Кромешная тьма охватила комнату. Руки ползли из каждого угла, кто-то нашёптывал проклятия, подушки были разбросаны по всему дому — ребята не успели убрать шалаш. В комнате ещё задержался знакомый запах, но он перебивался фантомной мерзкой сладостью. И, кажется, он доносился из того убежища с «больничными» наволочками. — Кел… Господи, Кел! Кел!!! — звук отправлен в пустоту, не слышно даже эха, — Прошу! Кел! — Санни рванул с кровати. Запутавшись в одеяле, он рухнул на пол, но быстро сбросил его с себя. Каждая клетка его тела знала, что делать. Страшнее этого сладкого запаха, этого шёпота, этих жаждущих людской плоти рук не может быть ничего. Скорее наружу, скорее в темноту, дальше, дальше от того места, дальше от отвратительной какофонии запахов… Подошедшие к лестнице ноги затряслись. Сердце колотилось, отдавая импульсы в голову, черепная коробка готова разорваться. Из комнаты ползут, надвигаются руки, тянут пальцы, заигрывающе поманивают. Дальше — пропасть, дальше — пустота. Пальцы впиваются в перила, всё тело покрывается мурашками при соприкосновении с ними. Воздуха не хватает — ещё чуть-чуть, и… Каждая клетка тела знала, что делать. С громким топотом, старательно передвигая парализованными конечности, парень ступал вниз. Каждая ступенька — километр, пропасть, ещё чуть-чуть, и… Босые ноги ступают на нижний этаж. Но ликовать ещё рано. У него совсем другая цель — найти его, настоящего Кела. Пока он не увидит перед собой осязаемое тело, шалаш будет пропитан этой смесью запахов. Скорее, скорее к соседнему коттеджу! Руки оставались позади, шёпот медленно пропадал из головы, но перед глазами все ещё стояло это до боли знакомое «нечто» в оранжевой футболке. Спустя полминуты, раскрасневшийся и задыхающийся, Санни стоял около дома своего друга. — Ке-е-ел! Кел! Кел! — голос срывался на хрип, нос закладывало, из глаз градом катились слезы. Кашель, боль в горле — что-то душит: что-то огромное, что-то инородное давит изнутри. — Кел! Кел! Его имя начинало звучать как «Кйел». Крик то затихал, то сменялся жутким визгом, то обращался в тихие рыдания. Усилия не были напрасны: окно в комнате братьев зажглось. На секунду дыхание замерло, измученные ноги задрожали с новой силой. За дверью послышались торопливые шаги. — Ты чего, Санни?! Салли спит! — на пороге показался смугловатый парень, совсем мальчишка. Глаза широко распахнуты, щеки розоваты, на теле болтается расстёгнутая пижама, ноги босы. В свете родного дома он выглядел так привычно. Да, Омори помнит его таким: заведенным, невыносимым, но таким родным. — Кел, Господи! Ты здесь! Прости! Прости меня! Кел, Кел, Кел… — Санни потянул Кела к своему дому настолько сильно, насколько позволяла физическая сила. Губы, как заколдованные, твердили одно и то же имя: «Кел, Кел, Кел»… — Что с тобой?! — не мудрено, что спортивного телосложения подросток даже не двинулся с места от таких потуг. Фактически, черноволосый мальчишка просто повис на его руке. Так он напоминал ему напоминал тёмненького котёнка, которого ребята всей компанией кормили рыбой из местного супермаркета. Сердце на секунду сладко йокнуло от приятных воспоминаний, но тут же в голове всплыли ошалевшие глаза Хиро, глядящие на Кела в упор пару мгновений назад… — Объясни нормально, блин! Санни! — Кел, прости… Прости меня… — Санни обессиленно рухнул на асфальт, уткнувшись лбом в колено друга. — Кел, я… Я такой… Боже, какой же я… Я… А ты… Господи! — Эй-эй-эй! — Кел присел на корточки и положил руки на плечи гостю. Отчего-то это совсем не успокаивало, а наоборот пугало. — Санни, все в порядке! Давай… Давай… — из дома послышался детский крик, на верхнем этаже затопали. Руки дрогнули. — Ох, твою же мать, дружище… — на секунду глаза (страшно) заметались, — Ай, к чёрту! — Кел схватил Санни под плечи и поднял над землёй. Затылок жгло от неприятного чувства вины, но видеть своего близкого друга таким — намного страшнее. Босые ноги рванули к дому Санни. Из окна спальни братьев изумлённо выглядывал Хиро. — Л-ладно… — глаз непроизвольно дёрнулся. Сердце обливалось кровью, когда под окном слышались истошные вопли. Особенно если вспомнить, что для Санни всегда был характерен тихий плач. Кажись, дело серьёзное. На пути в комнату родителей Хиро, нахмурившись, размышлял, какую отговорку придумать для своего брата. Чувство вины напускало жар и на без того разгорячившееся тело. Санни беспомощно болтался на вспотевших руках Кела и всхлипывал. Эти, пусть и грубые, прикосновения, напоминали о Мари: когда сестричка обнимала за плечи, особенно легче не становилось, но блокировались все истерики. А когда состояние не усугубляется, оно медленно улучшается. И пусть эти руки совсем не напоминают грациозные девичьи ладони, пусть сейчас Кел пыхтит и что-то ворчит ему в макушку — все лучше, чем лежать с отрубленными руками на шее и слушать темноту комнаты. Дом, угол, та самая корзинка — Кел быстро забежал за стену, чтобы скрыться от глаз. Спина с глухим стуком ударилась о стену, парень бухнулся на влажный газон, все еще придерживая Санни под плечами. Фаравей-таун имеет молчаливые ночи, лишь иногда нарушаемые ветром или дождём — городок маленький, машин проезжает мало. Иногда успокаивающе стрекочет саранча (или кузнечики, как угодно слушающим их детям), газон едва пошевеливается (или шелестит трава, как угодно слушающим его детям), а звёзды неловко выстраиваются в созвездия, подернутые, как ширмой, мутным смогом. — Сан… Са… — Кел жадно глотал воздух: его сердце давно не стучало настолько быстро. Обессиленный, он полулёжа валялся на траве, опустив ослабевшие руки рядом с коленями друга. Санни, молча осмысливая произошедшее, апатично смотрел вниз, перед собой. — Санни, твою… Боже, блин! Санни! — грудь: вверх-вниз — Санни чувствует, как его лёгкие наполняются кислородом. Пусть, пусть дышит. Это отгоняет большинство опасений. Пусть ворчит, пусть пытается не браниться (из-за уважения к своему брату), пусть его вздохи греют кожу. Как же хорошо, что он такой теплый, как хорошо, что он такой живой. Как же хорошо, что он такой звонкий, даже когда пытается быть тихим. Как же хорошо, что это всё так по-настоящему (а если и выдумка, то такая замечательная). Как же хорошо, как же хорошо… — Кел… Я… — дрожащий шепот практически полностью заглушали шумные вздохи Кела. — Как же ты… Ну ты и… Ох, ну и заставил же ты меня… — один за другим, как капель, вздохи рассыпаются, грудь начинает мелко дрожать, он смеётся, — Укачал тебя, а? Больше не плачешь. Как же хорошо, что он живой. Как же хорошо, что он такой же, как и всегда. Как же хорошо, как же, Господи, хорошо… — Почему… Кел… — через смех слышно лучше, ведь теперь капельки не такие плотные. Полукруг ног, рядом стоящие живые, тёплые, налитые кровью руки. На них даже проступают вздутые вены. Это крепость, это круг из соли, защищающий от нечисти. Это шумное дыхание прогоняет все кошмары больного воображения. Финальный, самый шумный выдох: — Всё, отдышался, — парень, подперевшись руками, садится и старается заглянуть оцепеневшему другу в глаза. Это ощущается довольно навязчиво. — Ну? — Кел… Это трудно… — молчание. Санни всё еще подрагивал, пусть и не так сильно. Полминуты они сидели в практически полной тишине, как в ту странную ночь. Слова-мухи уже были готовы зажужжать. Но попросту не хотелось прерывать кузнечиков этим раздражающим звуком. На голову Санни опустилась рука. — Приятель, ты совсем скоро уезжаешь, говори любой бред. «Так ведь Мари делала, когда Санни плакал? Но она делала всегда по-разному…» — трудно понять, что делать, когда перед твоим домом среди ночи появляется старый друг и утыкается лбом в колени, прося за что-то прощения. Особенно ему, Келу, мальчишке, обижавшим многочисленных родственниц, целующих его в щёчки («фу-у, слюни!!!»). Дрожь Санни не унималась, но от головы до живота разливалось приятное чувство удовлетворения. Прикосновения теплы, боль от щипков на руках ощущается — все реально, не так ли? Кел жив. Да, совершенно точно жив, а то, во сне, был не он. — Э… Рассказать про паука? — Кел попытался заглянуть в прикрытые глаза друга, перегнувшись через черноволосую голову, но все же откинулся назад, обратив взор к небу. — Я однажды во сне паука съел. Как из страшилок в Интернете, да-да! — теперь сомнений в реальности происходящего быть не может. Никто: ни Бэзил, ни Хиро, ни Обри не станут рассказывать дурацкие истории о себе, чтобы разбавить напряженную атмосферу. — Ну, как во сне… Он упал мне прямо в рот в тот момент, когда я зевал. Но он маленький был такой… — да, этот парень хоть и пытался сделать как лучше, но постоянно забывал, что не всем приятно слушать истории про пауков, сопли и текущее из носа молоко. А может и всегда помнил, ведь ребёнком он обожал хихикать над затыкающей уши брезгливой Обри. Впрочем, какая разница? Главное, чтобы он говорил, ведь так спокойнее. — Когда я рассказал об этом Хиро за завтраком, он поперхнулся чаем, — неудачно подавленный смешок. Видимо, он всё же обыкновенный вредина. — Время идет, а Хиро не меняется, да? Санни хотел добавить, что Хиро стал казаться куда старше в сравнении со своим братом. Но, в отличие от Кела, Санни не вредина: сразу вспоминается, как последнему не нравилось ощущать себя младшим. Однако, со слов Хиро, новорождённая Салли сразу после появления на свет стала купаться во внимании прежде неугомонного ребёнка (особенно когда начала ползать). Или Келу нравилось ощущать себя старше, или он отлично ладил с детьми из-за своего простого характера. Ясно одно: старший брат из него получился изумительный. Да, действительно: это была рука старшего брата. Эта рука на жёстких волосах принадлежит кому-то такому же доброму, как и Мари. — И всё-таки, что случилось? — Кел опустил руку обратно на землю. Над головой словно исчез потолок. Остаётся лишь искать соприкосновений с тёплыми ногами, чтобы хоть как-то успокоиться. Отчего-то больше всего верилось своей коже и ощущениям, если ощущался Кел. Становилось спокойнее. Может, оттого, что он вроде бы научился вести себя с плачущими людьми? Нет-нет, этот парень — замечательный друг, но совершенно не понимает чего-то хоть немного завуалированного. Потому Санни привык просить людей о чём-то в лоб, и эту привычку выработал из-за общения с одним из самых эмоциональных и открытых людей, которых знал. — С рукой было лучше, — это совсем не её ладонь, но потолок был даже крепче. Но если тот был из толстого стекла, то этот — из бетона. Не грациозно, но так уютно. — Да? Салли тоже… А что Салли? Тут Санни! — рука более уверенно опустилась на голову. Но крышу резко сорвало. Ладонь превратилась в кулак, и… — Какой ты мелкий! — кулак стал натирать волосы! Хотя боль и возвращала в реальность, это было… слишком больно. — Эй! Хватит! — взвизгнул парень с остро болящей головой. — Ага-ага! А кто мне весь дом будит, а?! — Кел обхватил Санни второй рукой, чтобы тот не вздумал выбираться. Оставалось только терпеть. И когда акт насилия над причёской завершился, смех вновь рассыпался. Кел вскинул руки в победном жесте. — Ура, я все эти дни мечтал так сделать! Теперь буду возвышаться за счёт тебя, когда будешь приезжать к нам. Понял, да? Возвышаться! Потому что я выше! — порой для счастья нужно так мало. Улыбка — примета, это именно то, что озаряет лицо этого парня при каждом взгляде ему в глаза. Но неужели… — Кел, когда мы ночевали у меня, ты плакал? Когда подсел ко мне, — внезапно серьёзно произнес Санни, развернувшись к Келу всем телом. Смех оборвался, словно кто-то резко сдёрнул с неба летнюю дождевую тучу. — Ну… Эй, вроде мы договаривались, что ты объяснишь все! Ты прибежал, а я на допросе, хитрюга. — Санни нахмурил брови и серьезно посмотрел в глаза своему собеседнику. — Это тоже важно. — как и в ту ночь, Кел стал отводить глаза и смущённо улыбаться. Но напряжение витало в воздухе, даже несмотря на то, что парень всеми силами старался скрыть своё волнение. — Нет, сначала ты! — взгляд копьём метнулся в сторону настойчивого черноволосого мальчишки, но тот поймал его на лету и отразил. — Нет. — Санни! — жалобно простонал Кел, — Я же не могу всю ночь с тобой сидеть! У нас и так театр начнется утром… Типа: «Ах, какие дети пошли! Знаю я, чем вы там занимались! Зна-аю! Мать угробите однажды!». В общем, придется долго-долго вымаливать прощение делами по дому… — с одной стороны, это звучало не очень приятно и вежливо, а с другой — справедливо. Нельзя убежать из дома в одной пижаме посреди ночи без последствий. Да и что Хиро может придумать для облегчения участи? Только сочинить убедительную историю про остро нуждающихся в помощи друзей и тут же перевести тему… И то, если получится. Санни обхватил руку Кела в области запястья обеими ладонями и переместил ее к себе на макушку. Изумлённый, тот уже открыл рот, чтобы что-то сказать, что черноволосый монотонно заговорил: — Мне снятся кошмары каждую ночь. И сегодня кошмар был особенно отвратительным. В моем сне ты умер ужасным способом. И все это было слишком реально, чтобы не придать этому значения. Никогда мне не снилась такая жуть. Никогда… Надеюсь, больше никогда не приснится… Я… Я просто… Я же вчера… Вчера ты… — дрожащие пальцы сжимали грубоватую кожу кисти, чем сильнее — тем больше слез катилось из глаз. Кел невольно сжал жестковатые волосы, улыбка покинула его лицо — волна мурашек прокатилась по телу. Его губы неуверенно приоткрылись (немой крик?). — Нет! — Санни по-звериному бросился на Кела и обхватил его тело, уткнувшись в живот. Попытка сохранить, удержать, не отпускать настоящего Кела. — Я… Я видел то же самое! Ты так же… Так же смотрел… Почти так же… Только ты был очень испуган. — наверное, здорово, что он не увидел его глаза в этот момент. — Э-эй… — Кел осторожно опустил руки на волосы трясущегося парня. — Не поверишь, но… Мне тоже приснилось что-то похожее. Но, кажется, не такое жесткое. — руки плавно, почти как по хрупкой голове котенка, задвигались против волос. — Не знаю, стоит ли вообще такое рассказывать… — Санни лишь часто дышал и потряхивался всем телом, даже не думая давать осмысленный ответ. — В общем, ты душил себя. Не знаю, насколько это правдоподобно, но ты задушил себя до смерти… Своими руками. Было стрёмно, потому что я будто стоял за стеклом, наблюдал за тобой и не мог вмешаться. — пальцы Кела закручивают пряди чёрных волос, поглаживают кожу головы и слегка массируют её. Салли это очень нравилось, но приходилось действовать очень-очень осторожно из-за её возраста. — Но это просто сон. И тебе просто какой-то бред приснился. Сейчас же всё хорошо? — Кел подаётся вперед, слегка склоняясь над телом друга. — Всё хорошо? — рука сжимается в кулак и начинает легонько постукивать по макушке. — Тук-тук, Санни выйдет? Тело начинает дрожать меньше. Сейчас Санни старался нормализовать своё дыхание после приступа паники. Но он нашёл в себе силы порывисто закивать, давая знак, что нервы потихоньку приходят в порядок. Хотя Кел не понял к чему это было, он тихо рассмеялся и возобновил поглаживания. — А вообще… Так лежать — это уже как-то по-гейски, мне кажется. — из-за всхлипов Санни (как же он похож на продрогшего кота!) было трудно разобрать, с какой интонацией были сказаны эти слова: то ли с иронией, то ли с нотками напряжения, то ли с материнской нежностью. В любом случае, не похоже, что Кел был особо против такого положения дел. — Я… Я так рад, что ты жив… Кел, Господи, прости… Прости, что вчера не выслушал тебя. Я… Я очень испугался… Я очень боюсь темноты, мне постоянно мерещатся всякие непонятные сущности… Я… Я не больной! Но мне так страшно! А сейчас… А сейчас ты… Я… — обессиленный, Санни расслабился и тихо прохрипел сорвавшимся от рыданий голосом, — Спасибо. Мне намного спокойнее. — Оу… Да, ты никогда не любил оставаться один. Тем более, твоя мама уехала… — вспоминается, как Санни, на первый взгляд отрешенный и недружелюбный, вечно таскался хвостиком то за Мари, то за Хиро, а потом намертво приклеился к Бэзилу. И пусть его лицо всегда было расслаблено, глаза светились щенячьей преданной любовью. — Всё нормально, приятель, я не обижаюсь. Мне самому надо было об этом помнить. Всё-таки время идёт, а ты… Да все мы не меняемся. — Кел наклонился и шепнул сквозь хихиканье, — Так что завтра пойдем пугать Хиро пауками из Хоббиз! — Вредина. — бросил Санни, не поднимая головы. Дыхание частично согрело уже замёрзший живот. — Эй! — кулаки агрессивно натирают макушку. Снова. Больно. — Ты же не Обри, чего обзываешься?! — Обри бы тебя за такое прибила. — Санни резко поднял лицо. Его глаза оказались прикрыты пальцами Кела. — А… А Обри бы мне в живот не тыкалась, — пальцы аккуратно поправили пряди волос, закрывавшие глаза, но упорно игнорировали остальной кошмар, творившийся на голове. Пожалуй, если бы для Кела был характерен румянец, он бы прямо сейчас выступил на щеках. — Это было бы уже не по-гейски, — спокойное выражение лица, с которым этот чудак чеканил такие фразочки, только больше смущало. — Ты… И это я вредина?! — парень был готов вновь натирать Санни макушку, однако остановить его было совсем не трудно. — Сам же сказал говорить любой бред. — бледные руки потянулись к смуглой кисти и притянули ее к щеке. — А… А это? Зачем? — сердце начало биться чаще, Кела бросало в жар, пока холодный с ног до головы приятель охлаждал его своими прикосновениями. — Тепло. — Санни по-кошачьи склоняет голову и трётся лбом об мягкую ладонь. Его лицо выглядит напряжённым, но веки сонно расслаблены. Ладонь начинает мелко подрагивать, но героически остаётся приблизительно в одном положении. Санни обожал лежать на плече или на коленях у старшей сестры, пока та, сидя на стареньком диване и фоном слушая его любимые мультики, осторожно причёсывала короткие волосы белым гребешком. И, словно Мяво, он иногда хватал её руку и держал, уставившись в экран телевизора. Пожалуй, если бы не было других игрушек, было бы достаточно рук Мари. Они могли сыграть прекрасные мелодии, могли приласкать и обнять, а также заменить самого мягкого плюшевого медведя на свете. Девушка всегда смеялась. Никогда нельзя было понять, оставит ли она руку в таком положении до конца серии или начнёт безжалостно щекотать брата. В последнем случае Санни обиженно спускался к Мяво и, неудобно прижав его к себе, досматривал эпизод, не обращая внимания на щебетание сестры (на самом же деле внимая каждое слово и рассуждая, когда лучше повернуться). И прямо сейчас стрекот насекомых был лучше самого интересного телешоу на свете… Идущего фоном, конечно же. — Санни, блин! — Кел резко повернул голову в сторону и нервно-добродушно рассмеялся. — Ну, некоторые вещи всё-таки меняются. Ты бы никогда так не сделал раньше. — А мы раньше никогда не говорили вот так. — пальцы медленно поглаживают костяшки рук, — Спасибо. — Кел не поворачивал головы и мелко трясся из-за смеха. Сердце болезненно кольнуло, — К-кел?.. Ты же не против? Что я вот так… — чёрт возьми, это же выглядит так странно! — Слишком по-гейски? Тебе неприятно? — Нет-нет… Все в порядке… В порядке… — когда парень повернулся, его улыбка уже утратила всякую тень нервозности. — Просто… Думаю, было бы лучше, если бы мне снились гейские сны, — Кел рассмеялся, но в ответ последовала неловкая тишина. Мозг осмысливал произошедшее, на пару секунд отключив все эмоции. Когда сознание вернулось, пожар на затылке начал медленно разгораться, пока не вспыхнул пламенем. Как говорится, слово не воробей, но его можно попытаться подстрелить. — В смысле… Нет! Эй, нет-нет! В смысле, вместо кошмаров! Вместо того, чтоб смотреть, как… Как ты… В общем… С тобой круто обниматься, но это чуть-чуть по-гейски! Поэтому… — Санни испустил неровный вздох, впившись взглядом в быстро бегающие карие глаза. Было непонятно, заплачет ли черноволосый парень или рассмеётся. Заранее почувствовав вину, Кел вскинул руки и вновь затараторил. — Но я ничего против не имею! Э-это твой выбор, приятель! Я его полностью поддерживаю! — Санни впервые улыбнулся и, опустив голову, прыснул, медленно краснея. — Нет-нет-нет! Санни, нет! — Кел отчаянно пытался прикрыть лицо руками, — Я дура-а-ак! Дурак-дурак-дурак! Он выглядел по-юношески, скорее даже по-детски смущённым. И, казалось бы, парень его возраста должен был залезть в подобие отношений, но его яркие реакции прямо кричат о том, насколько он девственен в этом плане. Несмотря на то, что любовный опыт Санни был не просто нулевым, а отрицательным, ему не мешало наслаждаться такой реакцией на, казалось бы, забавные вещи. Нет-нет, Кел вовсе не выглядел глупо. Он выглядел очаровательно. Смущаться смысла нет, но когда он смущается — это чертовски мило. — Но… Но ты всё равно ведёшь себя по-гейски! — беспомощно пискнул парень, слегка выглядывая из-под импровизированного щита. «Спасибо, Кел, за то, что ты такой настоящий». Ни одна подделка не сможет сыграть эту роль именно так. И, кроме того, нежная сторона открылась совсем внезапно. Кусочки пазла должны сойтись в голове, чтобы простроить новый образ… Впрочем, к чему это всё? Реальность больше не нуждалась в доказательстве, следующая ступень пирамиды — счастье. А счастье хочет, чтобы его чувствовали. — Реальность… Она иногда такая прекрасная. — улыбка не хотела сходить с лица Санни, пока тот смотрел на лепечущего Кела. — Зря ты так… Сны — это совсем-совсем не то… — Т-так… Б… Блин! — очередная попытка отдышаться и перестать полыхать. — Мне жаль, что все так случилось. Мне стоило быть рядом, когда это произошло. Если бы все было по-другому, то, пожалуй, у нас было бы куда больше воспоминаний. — Ох, Санни… Да что ж тебя так штормит от одних соплей к другим! Я не успеваю переключаться! — Просто хочется многое обсудить. Я ведь скоро уезжаю. — как ни странно, прикосновения Кела успокаивали очень быстро. А когда внутри поднималось приятное ощущение близости к такому хорошему человеку, очень хотелось сделать его таким же счастливым. И, пожалуй, это странное чувство — именно то, что делает так много людей счастливыми. — Я… — смех радостно рассыпался. — Я так счастлив. Очень-очень счастлив, что ты вышел из дома. Несмотря на то, что тогда у тебя были полумертвые глаза, сейчас… Сейчас ты улыбаешься. Санни, я так счастлив, так счастлив, что хотя бы ты… — загорелые руки обхватили плечи Санни. — Если бы все мы были здесь, я бы был очень-очень счастлив… — ухо Кела жмётся к растрёпанным волосам, — Знаешь… Будто ничего и не менялось. Будто сейчас мы пойдем спать, а утром пойдем гулять со всеми нашими ребятами. Саранча стала кузнечиками, искусственный газон стал травой, ночь стала самым таинственным и желанным временем суток. В воздухе витал запах печенья, из дома слышались задорные голоса. И все это сейчас, когда руки настоящего, теплого, повзрослевшего Кела обнимают родные плечи. Почему же дети так счастливы? Их реальность смешана с фантазией — смесь двух лекарств превращается в панацею. Жизнь становится забавой, а друзья — вполне реальными спутниками. И именно сейчас, когда стук их сердец синхронизируется, они чувствуют одно и то же — будто это лето фантастично бесконечно, но так восхитительно реально. — Нам… Нам сейчас нужен Бэзил. — задыхаясь от нетерпения, выдохнул Кел. — Бэзил? — сладкое чувство смешивается с непонятной горечью. — Да! Завтра будем штурмовать его дом! И все вместе будем его гладить! Вместе с Хиро! — заряженный энтузиазмом от того, что нашел лекарство от всех невзгод, поглаживания, Кел воссиял. — И он тоже выйдет, да? Погуляем все вместе! — По-моему, ты всё не так понял… — но Кел словно и не услышал этих слов, крепко прижав его к себе. Недолго думая, Санни слабо обвил его тело, уткнувшись лбом в шею. Разговоры не были нужны. Не были нужны игры и мультфильмы, не были нужны детские площадки и торговые центры. Было так прекрасно сидеть на мокром газоне, молча прижимаясь друг к другу. Это приятное чувство, разливающееся в груди, как ни странно, не просило большего, чем простых прикосновений. И хотя в мелодрамах, которые Мари смотрела по ночам (а потом резко вскакивала с дивана и судорожно искала пульт, заметив в дверном проёме полусонного брата, потирающего глаза), после таких сцен следовали страстные поцелуи, сейчас этого абсолютно не хотелось. Хотелось обниматься. До рассвета, бесконечно… Утыкаться в разные точки груди, прижиматься ухом к ребрам и искать, где наиболее отчётливо слышно сердцебиение. Водить руками по спине и пытаться отжать воду с его промокшей рубашки. И время не имело значения. Ничего не имело значения. Кел медленно дышал, периодически сжимая плечи друга. Санни слушал. Слушал и ощущал, внимал каждый посторонний звук и восхищался, как это все реально и нереально одновременно. Кто бы мог подумать, что одним из пунктов для счастливой жизни могут быть обыкновенные объятия? Отчего-то они лечили лучше любой саморефлексии. Это действительно придавало сил! Кто знает, может быть… «Кел!» — голос Хиро послышался где-то рядом. Карманный фонарик осветил дорогу. — Чёрт! — воскликнул Кел и резко отодвинул Санни за плечи. Парень резво вскочил на ноги и прижался к стене. — Сколько мы просидели?! Так, тихо… Выследим его сейчас и… — плана нет, но настроение задано: притаившись, Кел стал высматривать старшего брата, изредка высовывая голову из убежища. Санни было не особо понятно, к чему это представление, раз уж кара неизбежна, но он на всякий случай подполз на четвереньках поближе к горе-шпиону и выглянул из-за стены за компанию. И, как на зло, только что высунувшуюся голову пришлось спрятать, ведь тишину разорвал сухой кашель. Видимо, лежать на холодной земле в пижаме и босиком — и правда не самая лучшая идея… — Эй? — шаги ускорялись и приближались.***
— Какие же вы дурилы! — посмеивался Хиро, протягивая Санни кружку чая с мёдом и усаживаясь на край кровати. Последнюю пожертвовал Кел, скромно решивший расположиться на полу. Парень лежал на сложенном вдвое одеяле и прикрывался пледом — Кел мёрз крайне редко (а если это случалось, хватало пары кружек кипятка и десяти минут около любого источника тепла), тем более летом, так что такое положение дел было вполне комфортным. Закинув руки за голову, он, нервозно кусая щеки, следил за Хиро одними глазами. Было страшно издать лишний звук, потому что хватило полных тревоги глаз родителей. В этот момент нельзя было не испытать ужасный стыд за свое поведение. Но вид спокойного Санни напоминал о том, что это было совершено во имя благого дела. Теперь даже вечно апатичный взгляд казался чем-то жизнерадостным. — Эй… — Кел хотел возразить, но тут же присмирел, неловко отведя глаза. Лучше вести себя тихо, ведь разочарованная мама теперь спала особенно чутко. — Санни несколько лет не выходил из дома, конечно же он легко заболеет. Да и ты тоже не бронированный. Почему вы не оделись? — это было произнесено с долей серьёзности и насмешки. Сколько бы Келу ни было лет, кажется, он всегда будет способен совершить необдуманные (не опасные, но порою глупые и детские) поступки. С другой стороны, после перехода в колледж Хиро ощутил потребность стать наставником для всех своих знакомых школьников. Уж слишком часто он водился со своими маленькими друзьями. — Ну… — потянул Кел, между делом переворачиваясь на бок, спиной к пытливому взгляду родственника. Взгляд Санни, упорно старавшегося выпить экстремально горячий напиток, был прикован к домашней одежде Хиро. Она уже совсем другая: конечно, прошлая стала мала. Но как же забавно, что ярче всего в голове отпечаталась именно та полосатая рубашка, в которой он ходил остаток дня, если оставался ночевать у кого-либо из ребят. И как же забавно проводить параллели с этой ночью… И хотя эта пижама уже другая, он всё такой же заботливый, ответственный, но готовый прикрыть спину в случае какой-то серьёзной передряги. За это его все и любят! Конечно, если не брать в расчёт приятную внешность, бархатистый голос, отличные манеры… — И вообще, зачем убегать? Ты бы мог впустить Санни в дом, всё равно уже всех разбудили, — загнанный в угол парень решил, что лучшим способом разобраться с расспросом — отложить его на завтра. Он демонстративно захрапел, театрально раскинув руки. Хиро обречённо вздохнул. — Кел, ты не спишь, — если план начал действовать, ничто и никто не посмеет идти ему наперекор. И спустя полминуты было непонятно, до сих пор ли притворяется Кел или действительно уснул. — Ладно. Утром разберёмся, — взгляд медленно перешёл на Санни. — Ну, а ты? — старший брат забрался на кровать с ногами и прижался спиной к стене, чтобы лучше видеть своего собеседника. — Ты так сильно кричал… Расскажешь, что случилось? — Хиро старался говорить тихо, вкрадчиво, совсем как школьный психолог. Широко раскрытые глаза пытались разглядеть тень какой-то эмоции, засевшей на лице парня. Однако он его мимика слишком скудна. Санни, опустив взгляд в кружку, мрачно молчал. Несмотря на добродушное лицо Хиро, несмотря на искреннюю ласку в его голосе и заботливо приготовленный чай, что-то мешало откровенничать прямо сейчас. Хиро грустно поджал губы и понимающе покачал головой. Не стоит на него давить, но тот истошный крик до сих пор звенел в ушах. — Ты устал, конечно. Отдохни, завтра расскажешь, — Хиро встал и медленно зашагал в сторону своей кровати. — Если что-то понадобится, то тормоши меня, ладно? В ответ кивок. Отложив кружку, Санни откидывается на белоснежные подушки. Справа — действительно уснувший и мирно сопящий Кел, а также Хиро, напряжённо подергивающий прикрытыми глазами. Кровать пахнет Гектором. В комнате очень тепло, но не настолько, чтобы сбрасывать с себя одеяло. И всё как раньше, всё почти так же, как и раньше… Гектор прыгает на кровати, радостно тявкает и мнёт постельное бельё, высококачественные батареи греют воздух (зима не страшна), справа и слева сопят друзья, голова полна мыслями о завтрашнем дне. Что страшнее: горькая реальность или сладкая мечта?***
Впервые мир грёз запах ночью. В небе горели яркие звёзды, ветер дул чуть сильнее обычного, однако тело не ощущало холода. Вокруг не кружилось ни одного комара, ядерно-зелёная трава была всё так же ярка и суха, хотя в воздухе витала влага. Лес будто изнутри освещался светлячками, служащими живыми фонариками. Маленькие жучки, весело стрекоча, кружились вокруг Омори, следуя за ним. И до тех пор, пока мальчик не оказался на площадке, круг из жучков не прекращал преследование. Внезапно сквозь ветви деревьев начал пробиваться неестественный свет. Впереди слышался смех и радостные возгласы друзей. Аккуратно раздвинув листву, Омори высунул голову. Все ребята сидели возле корзинки Мари и игрались с котиками. В их шерсти словно жили те самые светлячки, только самые разноцветные. Этот свет не слепил глаза, но на лицо каждого ребёнка падали мягкие лучики. На поляне не было других ребят, ведь время позднее. За ними некому присмотреть. Но тревожно не было абсолютно. Мяуканье разноцветных ласковых котов поднимало настроение как ничто другое. Омори подошёл ближе, однако его заметили далеко не сразу. Обри расчесывала девочку с розовой шёрсткой и, умиляясь, попискивала; карманная кошечка мурлыкала, прикрыв глаза-бусинки. Хиро обнимал, трепал по голове огромного полосатого мейн-куна с каштановой-рыжей шёрсткой и зарывался лицом в его грудку, беззаботно смеясь. Кел пытался найти общий язык с чёрненьким Мяво и, стоя перед ним на четвереньках, издавал странные звуки. Мари, сладостно прикрыв глаза и оперевшись на руку, не сводила взгляда с… огромного кота. Кажется. Заметив вынырнувшего из леса Омори, Мари взглянула на него, немного растерявшись, но, помахала рукой в знак приветствия и улыбнулась (намного ярче каждого кота на этой поляне). — Омори, привет! Садись к нам, — новоприбывший неторопливо, немного с опаской приблизился к друзьям. — Они просто выбежали из леса и стали тереться о наши ноги! Тут даже Мяво! — когда воздушная рука коснулась макушки котика, тот моментально потерял интерес к Келу и зашагал в ее сторону. Поправив юбку своей хозяйки лапами, прилег и замурчал. Кел присел на колени и обиженно скрестил руки на груди. — Мяво! Я же старался! — заслышав ворчание, Обри тут же повернула голову в сторону его источника. — Ага, старался! Ты его пугаешь! — Кел недовольно фыркнул. — Но я же гладил его! Всем котам это нравится! — Ты его так гладил, что у него мордочка чуть к земле прижималась! — отчасти Обри была права: каждый раз, когда рука касалась любой части тела бедного кота, он тут же превращался в жидкость и прогибался везде, где ни притронешься. Именно поэтому Кел решил начать с дружеского разговора. — Вот Мари гладит, а ты ему просто шерсть ерошишь, — важно вздернула носит девочка и продолжила бережно водить расческой по шёрстке своей питомицы. И стоило Келу только заметить эту несчастную расческу… — Давай причешу его тогда! — мальчик в два прыжка оказался около Обри и уже тянул руки к белому гребешку. Обри враждебно запищала. — Кел! Не трогай! Уйди! Ты и мою кошку сейчас прогонишь! — девочка прижала розовую животинку к себе и отвернулась от надоедливого друга. И, кажется, животному такое резкое изменения положения было не совсем приятно. — Кел, это моя расческа, — отозвалась Мари. — Пусть Обри причешет свою кошку, а потом вместе расчешем Мяво, — Кел насупился. — Омори, Омори! Я назвала её Ириской! — Обри пододвинулась к другу, не выпуская из рук кошку. Слегка наклонившись к мальчику, она протянула питомицу к нему. — Видишь, какая хорошая? — Она уже долго её чешет, — продолжал ворчать Кел, наблюдая глазами за щебечущей Обри. Но когда взгляд остановился на мальчишке рядом с ней, улыбнулся. — Омори, привет! Странно, что тебя не было весь день. — Кел уже хотел продолжить расспросы, но когда взгляд зацепился за Ириску, все претензии улетучились. Хотелось поскорее пересказать то, что уже сказала Мари. — Ладно! В общем, когда мы уже собрались идти спать, из кустов выскочили коты. Хиро и Мари разрешили нам поиграть с ними, — зная страсть Мари к кошкам, странно подумать, что мог бы быть другой исход. — Хиро накинулся на того крепыша, Обри схватила розовую кошку, а Мяво стал тереться лбом о мои ноги. Я пытался с ним пообщаться, но он предатель! — сморщив лоб, он обернулся на Мяво одной головой и бросил на кота, сладко растянувшегося на юбке Мари, обиженный взгляд. — Ну же, Кел, не дуйся! Иди сюда. И ты, Омори, тоже, — Мари похлопала рядом с собой, приглашая мальчиков к себе. Обри, не переставая поглаживать розовую кошечку, тоже присела рядом и положила голову на плечо Мари. В стороне остался только Хиро, ведущий высокоинтеллектуальный диалог с «милым-маленьким-ми-ми-мишкой» и обменивающийся с ним дружескими объятиями. Учуяв запах второго хозяина, Мяво переметнулся с коленей на колени и вновь притулился, приветливо мурлыкая. — Ой, он вас так любит! — радостно захихикала Обри, опустив кошку и принявшись наглаживать животных обеими руками. — Какие они все мягкие! Кел, увидевший проблеск надежды, вновь потянулся, чтобы погладить кота, но тот ловко увернулся, спрятав голову. — Мяво, почему ты меня не любишь?! — простонал Кел, склонившись над невозмутимым животным. — Потому что ты кричишь! — вновь отозвалась Обри, принявшаяся вычёсывать Мяво. — А ты расчёску отдай! — Ну Кел, пожалуйста… — мальчишка уже потряхивался от раздражения, но щенячий взгляд Обри и кошачье удовольствие чёрного кота добились своего. — Ладно… — вздохнул тот и закатил глаза. — Мари, мы с Омори немного погуляем, — настойчиво сказал Кел, жестоко игнорируя Мяво, лежавшего на коленях у друга… К счастью, Мари аккуратно пересадила котика к себе — бессовестно выгонять малыша с коленей не пришлось. Обри пододвинулась ближе и, параллельно к уходу за шёрсткой маленького существа, начала его поглаживать. Ириска в это время свернулась клубочком около ног девочки и спокойно лежала. — Конечно, удачи вам! — лучезарно улыбнулась Мари и, склонившись над Мяво, начала нашептывать ему что-то приятное. Обри начала повторять за ней, и вскоре кот утонул в любви и ласке. Омори смотрел на девочек, поджав ноги. Однако умиротворяющее наблюдение очень скоро прервалось: Кел резво забежал за спину мальчика и, с трудом приподняв его за плечи, указал пальцем вглубь леса. — Пошли в ту сторону? Коты выпрыгнули оттуда. Может, ещё кого-нибудь найдем, — ответом был кивок. Поднявшись на ноги, Омори, было, зашагал за другом, но на полпути обернулся и вновь застыл. Какого бы кота Бэзил приласкал в первую очередь?***
Листва деревьев насвистывала какую-то спокойную мелодию. Море аккомпанировало завываниям ветра. Кузнечики тихо стрекотали в траве, изредка выпрыгивая. А Кел напевал раздражающую песню из рекламы апельсинового сока. Омори смотрел другу в затылок: растрёпанная прическа колыхалась при каждом шаге, голова легонько покачивалась в ритм а-капеллы. Зачем чему-то меняться? Неужели все не может быть вот так, изолированно, чуждо? Но приятней ли от этого? — Эй, Омори, поиграем в песке? Я тебе покажу, как ни один кот рыть не может! Потому что он не собака! — Кел развернулся всем телом, лицо озаряла широкая улыбка. Отчего-то эта улыбка напоминала ужас в глазах того, чужого Кела. Что в нем не так? Почему он больше не выглядит таким родным? Оттого, что он так мал? Или оттого, что он всего лишь фигурка, криво слепленная из податливых воспоминаний? — Омори? — шаг вперёд, детская ручка машет перед носом остолбеневшего товарища. — Э-эй? Эта рука противоречиво чужда и родна. Ее хочется оттолкнуть и прижать к груди одновременно. Он всего лишь изделие, но созданное с такой любовью, с какой для Адама была создана Ева, ожившая частичка его тела. Но отчего же этот мир больше не так ярок? Цвета приторны, деревья ядерно-зелены, море ослепляюще бьёт в глаза блеском глади и все это при Луне, светящей Солнцем. Вот бы всё это приглушить. Вот бы та ночь была такой же ярко-эмоциональной, в сдержанно темных красках. Где шумел газон, где… Почему бы кузнечикам не обратится в саранчу? Приторные цвета тускнеют. Но отчего-то эмоции становятся только ярче. Кел вырос. Это неизбежно. Но все-таки так прекрасно. Его приметы, как родинки, пронесены через всю жизнь. Остальные частички, как часть одного витража, тускнеют и заменяются новыми. Но искусство не становится хуже от правок. Оно лишь прекрасней. Омори грубо опустил руки на плечи Кела. Примета стала явной. И это та часть, которая так резонирует с его настоящей личностью. — А? — глупо раскрытый рот и распахнутые наивные глаза. Потускневшие стёклышки. Сквозь них все ещё проникает свет, пусть и не так художественно. Но пусть, пусть это стёклышко останется там, в деревянной шкатулке памяти. Он заменит его новым, актуальным, свежим, только что созданным. И пусть этот мир будет закулисьем, репетицией перед настоящим выступлением. Руки мальчишки резко притягивают голову Кела к себе. Неумело столкнувшись лбами, они отпрянули друг от друга и стали усердно натирать место ушиба. — Ай! Это коронный удар Обри?! Тебе до её сертификата ещё далеко! Репетиции не всегда удачны. Но все равно в животе полыхает приятное теплое чувство. Отчего же дети так счастливы? Оттого, что мешают реальность с фантазией. Но какая разница, что добавлять первым? Сны хороши своей фантастической нереальностью. И иногда фантазии — прекрасный старт для чего-то большего. — Спасибо. Я понял кое-что важное, — проговорил Омори, в упор глядя на Кела. В надтреснутый мир фантазий проникает реальность. И это намного приятнее, чем изоляция в сахарном, слепящем глаза, небрежно разукрашенном мире грёз. Теперь странно даже думать, отчего глаза Омори так пусты. Действительно, отчего? Фантазии хороши, но так чертовски запутаны. Но он уверен: как Кел помог понять одну простую истину, так и поможет разгадать другую, более хитрую тайну.***
Он проснулся в час дня. Сквозь задёрнутые шторы слегка пробивались бесцветные, но такие яркие лучи полуденного солнца. Шумел лёгкий ветерок, покачивал шторы, залетая в комнату через приоткрытое окно. Дверь в комнату плотно закрыта, на нижнем этаже практически не слышится голосов, кроме детского лепета. Родители Кела всегда были доброжелательны к гостям, особенно к Санни. Беспокойства и, как следствие, заботы, стало лишь больше, когда Хиро, обеспокоенный физическим здоровьем и моральным состоянием друга, твёрдо попросил не беспокоить ни внезапного гостя, ни Кела. Единогласно было принято решение дать им отоспаться и набраться сил. Порой стресс творит с людьми ужасные вещи. Санни, совершив лёгкое усилие над собой, открыл глаза. Лёгкий порыв свежего ветра приятно обдувал лицо. Несколько секунд парень безучастно изучал потолок, анализируя ужасно чуждые ощущения. Тело чувствовалось совсем иначе. Отчего-то не хотелось проваливаться в сон обратно, отчего-то появился утренний аппетит, а руки и ноги не были так слабы, как ранее. Было непривычно хорошо, даже слишком. Почему он чувствует себя таким отдохнувшим? Он всё ещё спит? Тогда обязательно должен присниться кошмар. Неужто это наживка, после которой последуют леденящие кровь картины? Санни медленно откидывает одеяло и присаживается на подушку. Взгляд медленно фокусируется на окружении. Кровать Хиро как всегда идеально заправлена (интересно, когда он проснулся?). Стены казались слишком ровными, но на обоях всё так же вырисовывались детские картинки. В небольшом пятнышке на оранжевых полосах виделся заблудший пешеход. Забавно, что у этого лабиринта лишь два выхода, и те не ведут никуда, кроме потолка и пола. Но Санни, кажется, научился перебегать дорогу. В комнате могла царить звенящая тишина, если бы в уши не лилась музыка летней природы. Безумно хотелось распахнуть плотную ткань и выглянуть в окно… Хотя бы просто выглянуть, почувствовать лёгкое тепло на своих щеках. Санни, несколько раз кашлянув в кулак, подползает к краю кровати и спускает ноги на пол… Как вдруг чувствует что-то очень мягкое под своими ногами. Парень глухо вскрикнул, резко поджав конечности под себя. Дыхание резко сбилось, руки задрожали. Да, точно, это всё ещё сон… Он всё ещё спит… И это прекрасное настроение — иллюзия больного сознания, не более, чем очередная картинка в голове. Не более, чем очередной сахарный сценарий… Не может, не может быть такого, чтобы чьё-то тело лежало прямо около кровати. Или же ночью произошло что-то ужасное? Перед глазами мутнело, хотелось звать на помощь и одновременно нырнуть под одеяло с головой. — Санни, ты проснулся? — послышался голос Кела, чья фигура почти сразу же нарисовалась перед глазами. Он сидел перед кроватью на коленях и, едва поднимая голову, дабы лучше разглядеть лицо Санни, смотрел на испуганного друга. Каштановые волосы были растрёпаны, сменная пижама, ещё вечером хрустевшая от чистоты, смялась, зато глаза совсем не были сонными. — Я не спал, просто валялся. А ты чего? — Кел одним движением придвинулся вплотную к кровати, положил локти на матрас, а голову — на сложенные кисти рук. — Опять какая-то ерунда приснилась? — сейчас он напоминал жаждущего поглаживаний Гектора, но его улыбка была скорее будничной. Она напоминала блеск солнца в очень облачный день, но оттого не становившийся менее тёплым. Черноволосый парень рассеянно замотал головой и полностью опустил ноги на пол. Теперь получилось так, что Кел оказался сидящим между двух бледненьких коленей, но это положение не казалось смущающим. Скорее наоборот: они обменивались чувством безопасности. И оба понимали, как им хотелось прикоснуться друг к другу, чтобы усилить этот резонанс сердец. Кел первым аккуратно сдвинул ноги Санни и положил голову ему на колени (под подбородок подложив ладони, чтобы не было слишком твёрдо). — Я… Я, кажется, хотел во сне отвоевать свою кровать. Проснулся, уткнувшись носом в дерево. Как дятел, — Кел лёг на ухо, чтобы получше видеть лицо Санни, и улыбнулся шире. Облака расходятся. Его рука потянулась к собственной голове. — У меня даже хохолок есть, да? Санни медленно провёл пальцами по коричневым волосам, силясь пригладить непослушную прядь. Однако стоило едва уложить её в нормальное положение и отпустить, как она вновь встала. Но нельзя не заметить, насколько же эти волосы мягки… Словно он моет их профессиональным шампунем. Но Санни знает, что просто подарок природы, а его шампунь выбирается методом тыка. Тем не менее, это чудо попросту не хотелось отпускать, ведь трогать его — занятие ужасно медитативное. В детстве (да и сейчас) Кел всегда ужасно ворочался во сне и зачастую просыпался так, будто с кем-то дрался всю ночь. И это сравнение не безосновательно: каждую ночёвку ребятам приходилось выбирать места для сна… Но Кел всегда оказывался на почтительном расстоянии ото всех. Каждый ложащийся к нему ближе, чем на метр, рисковал проснуться с синяками или просто не уснуть, всю ночь наблюдая за беспокойным сном мальчишки. Единственным смельчаком всегда становился Хиро. Терпел ли он, потому что было жалко Кела или потому что просто сильно любил братишку — неважно. Важно то, что Кел, вроде как (ключевое слово), спал с ним спокойнее, а Хиро спокойно реагировал на то, в каком положении они зачастую просыпались. С пяткой ли у лба (едва избежав столкновения!) или возложенными на бок ногами — всё лучше, чем оставлять бедняжку совсем одного. Санни раскрыл пальцы и начал старательно приглаживать волосы Кела импровизированной расчёской. — Да ты их так не уложишь. Мне долго приходится их расчёсывать. Зато какой красавчик потом, а? Пальцы медленно перешли к смуглому лицу. Аккуратно взяв в ладони подбородок, парень склонился над обмякшим Келом. Конечно, поспав в стиле электровеника, этот балда собрал каждую пылинку с пола, но сейчас на нём этого не было заметно. Но это не значит, что их не было. — Умыться бы тебе. И расчесаться, — интересно, он так сильно ворочается во сне, потому что в нём слишком много энергии? Почему в нём её настолько много? Неужели он не выплёскивает её вместе с ежедневными прогулками и играми в баскетбол? Санни не припомнит, чтобы Кел спал спокойно. — Ага, — кивнул Кел, смотря на Санни в упор распахнутыми глазами. Этот взгляд, казалось, жаждал чего-то, но мимические мышцы были напряжены. Он улыбался кривовато, но оттого ещё более очаровательно. Спустя десять секунд молчания Санни вопросительно склонил голову. Кривая улыбка стала шире (но стала таковой, очевидно, от волнения). — Ничего не забыл? — Мыло и расчёска в ванной. Или нет? — Кел тихо и напряжённо рассмеялся. Теперь, если прислушаться, можно было услышать бешеный стук его сердца. — Ну… Да, но… Санни? — непонимание в глазах друга вынудило сдаться. Видимо, намекать он умеет так же, как и понимать намёки. Кел убрал голову с колен и встал на ноги, несколько разочарованно, но в то же время облегчённо взглянув напоследок. Санни синхронно с изменением положения тела парня поднял голову. — Ладно, проехали. Пошли в ванную. Только тихо, чтобы с утра не начинать разборки. Однако отпускать его не хотелось. Этот момент был не так интимен, как ночью, однако они всё равно находились одни. И отчего-то быть одним было ужасно, ужасно приятно. Чувство безопасности витало в воздухе и обволакивало обоих. И даже поворачиваясь спиной к Санни, Кел чувствовал это внутреннее тепло. Зачем, зачем терять момент? Не для этого ли он репетировал? — Подожди, — твёрдо произнёс Санни. Сердечко резко кольнуло, щёки Кела вспыхнули огнём. Хотя он и планировал развернуться статно и величаво, получилось рвано и нервозно. На лице застыла та самая кривая, но очаровательная улыбка (ведь радуга тоже не идеально прямая). Сидящий на кровати поднялся на неё и теперь стоял на своих двух. Теперь он оказался чуть ниже Кела. Его руки аккуратно коснулись чужих плеч и с силой надавили на них. В обычных обстоятельствах сдвинуть его не получилось бы, однако в этот момент Кел был критически рассеян и эйфорически счастлив. Податливое тело приспустилось ниже. Санни медленно, аккуратно, не повторяя совершенных ошибок, приблизился к щеке Кела и наскоро поцеловал её. Черноволосый паренёк тут же отпрянул и залился краской, смотря то ли на парализованного Кела, то ли на любой другой предмет за ним. В мир саранчи проникло стрекотание кузнечиков. И, пожалуй, это вторжение было самым сладостным. — Санни… Господи… — Кел резко, со шлепком, закрыл лицо руками. Казалось, словно он сейчас заплачет от переполняющего счастья. — Мне… Мне снилось что-то похожее… Бойся своих желаний, называется…***
Сегодня мы идём штурмовать дом Бэзила. А вечером попрошу Кела полежать так снова. Только уже тепло одетыми.