Недосягаемый

Луна почти скрылась за облаками, лишь кусочек ее серпа, немногим больше редких мерцающих вокруг звезд, светился в черном небе. Если бы Ханабуса не наблюдал за движением луны уже второй час подряд, он бы не смог точно определить, где она теперь. Безмолвной спутнице вампиров словно захотелось поиграть в прятки — непонятно только с кем — и она куталась в тяжелую пелену туч, что, невзирая на сильный, порывистый ветер, не рассеивались, а сгущались плотнее, стремясь безраздельно завладеть ее холодной красотой. Айдо опирался на подоконник обеими руками, прижавшись щекой к нагретому от его кожи стеклу. Он мог видеть густое наслоение облаков в бескрайней канве небес и изящную корону луны, зависшую в неровных туманных объятиях над верхушками деревьев, а стоило чуть опустить взгляд — и вон хорошо знакомые двустворчатые двери в конце коридора. Даже когда Ханабуса смотрел только в окно, внутренним чутьем все равно наблюдал за ними. Это причиняло боль. Он пытался, но его мысли непрестанно концентрировались на одном: когда же там все закончится, когда Кирию уйдет от... от... "Канаме-сама", — почти неслышно выдохнул Ханабуса. Любимое имя, в котором каждая буква — совершенство. Он способен написать его с закрытыми глазами одним прикосновением к стеклу. Кончики пальцев привычно покалывало, когда он дотронулся до гладкой прозрачной поверхности. Имя, вновь произнесенное вслух, вызвало в груди такое тепло и пульсацию сердца, что на мгновение стало трудно дышать. Распустив узел галстука, Ханабуса замер в ожидании — спазм отступил, а тепло сохранилось, помогая отвлечься от реальности и ненадолго забыть о происходящем за дверями спальни. Пусть они закрыты, юноша, к сожалению, чувствовал гораздо больше, чем нужно. Все вампиры в Академии улавливали запах крови Канаме Курана, но никто не покидал своих комнат, кроме Ханабусы. Айдо стоял в коридоре один, прислушиваясь, принюхиваясь, стараясь понять, зачем их чистокровный лидер отдает свою божественную кровь охотнику, который уже на уровне инстинктов их заклятый враг. Упрекать Канаме или критиковать его поступок — нет, Ханабуса не такой. Все, что ему нужно — это возможность узнать мотивы и настоящие цели Курана. Тогда он — ну, а вдруг? — стал бы чуточку ближе к Канаме и, наверное, понимал бы его лучше, чем обычно. Вопрос, который Ханабуса хотел задать чистокровному, он давно отрепетировал про себя. Но озвучить его сложно, ведь Айдо, как и все прочие, не имел права даже заикаться на эту тему. Если он увидел или выяснил то, что не предназначалось для чужих глаз и ушей, ему следовало молчать. Куран умеет не только наказывать за непослушание, он умеет убивать. И Ханабуса всегда помнил об этом. Вампиры-аристократы хорошо ощущают присутствие чистокровных вампиров, однако и они не способны предугадать, когда чистокровный переступит порог, если он стоит за дверью. У Айдо же выработалась своеобразная интуиция на главу клана Куран. Тоненькие колокольчики в подсознании предупреждающе зазвенели, но у Ханабусы будто ноги к полу приросли, и он не сдвинулся с места, а для личной безопасности ему следовало хотя бы попытаться убежать. Что ж, он никогда не умел действовать по ситуации, особенно когда она напрямую касалась Канаме. Ну, вот и их повелитель, тот, в кого тайно — но секрет ли это? — влюблен Ханабуса. Остановился на пороге распахнутой двери, с легким недовольством глядя на юношу. Позади высокой статной фигуры виднелись куски изломанного в щепки кресла и его развороченное нутро: белый поролон, раскиданный по дорогому ворсистому ковру искусственным снегом. — Ты еще долго собираешься здесь находиться, Айдо? — Канаме смотрел в упор на Ханабусу, а тот — на Канаме, только не в глаза, странно темные и будто чужие. Рубашка на его груди была небрежно застегнута почти как у Акацуки. Но кузен так одевался, потому что не особо заботился о внешнем виде, а вот Канаме, похоже, торопился: несколько пуговиц не попали в свои петли. На шее Курана отсутствовали следы укуса, однако его волосы были мокрыми, и этот факт подтвердил то, о чем догадывались все ученики-вампиры. Догадывались, но не смели говорить. — Почему ты молчишь, когда я задаю вопрос? — голос Канаме звучал ровно и спокойно. Слишком спокойно для ситуации, в которой оказался Ханабуса. — Я... — Айдо понимал: момент совсем не подходящий и наказания ему не избежать. Но он больше часа думал об одном и том же, и пусть в нем не осталось смелости под суровым взглядом чистокровного, он все равно открыл рот: — Я тоже… хочу задать вам вопрос... Канаме-сама... — Какой же? — поморщившись, словно под ухом звенело надоедливое насекомое, осведомился Куран. Он приблизился к юноше легкой поступью. Тот отшатнулся, против воли делая глубокий вдох, резко распахивая большие глаза, и вовсе не от испуга, а от едва уловимого сладко-пряного аромата запрещенной крови, сохранившегося на коже Канаме после душа. В этом запахе, что точно принадлежал Курану, Ханабуса ощутил незнакомые примеси, вызывающие во рту горчинку, словно в привычное кушанье попал новый ингредиент, и вкус блюда стал совершенно иным. Айдо сжал пальцы. Но ведь Канаме не изменился, не считая неопрятной рубашки. Он стоял сейчас перед ним такой же, как всегда. Ведь правда, такой же? Взгляд Ханабусы скользнул по бледной точеной шее и вьющимся от влаги кончикам длинных волос. — Почему вы позволили Кирию укусить вас? — тихо и печально произнес Ханабуса. Впрочем, наверное, Курану был безразличен его тон и грусть в глазах. Хотя, возможно, легкая усмешка на красивых губах — это понимание того, как непросто дался этот вопрос Айдо, что его решимость — лишь иллюзия, а под ней свернулся обжигающе колючим клубком еле сдерживаемый страх за свое любопытство. Ханабусу подкинуло вверх, точно под ногами развернулась сплюснутая пружина, и его спиной вжало в стену. Не больно, но удар был глухим и ощутимым. Кажется, штукатурка треснула, и ее мелкие частицы запутались в волосах на макушке. Юноша не издал ни звука, просто не успел. Хотя подобное ожидал, ведь его довольно часто наказывали. Все тело медленно наливалось тяжестью, будто в вены вместо крови впрыснули жидкий свинец, даже пальцем не пошевелить. Юноша с трудом сделал вдох — грудь сдавило, но вовсе не от переполняющих сердце чувств. Канаме подошел к нему вплотную и наклонился близко-близко. В нос Айдо ударил запах его крови и благоухание вымытой кожи, и у Ханабусы закружилась голова. Если бы он не был пришпилен к стене силой Курана, он бы уже упал. — Ты всегда вмешиваешься не в свои дела, Айдо, — с укором заметил Канаме. — Находишься там, где тебе находиться не положено. Следуешь за мной по пятам, и мне это не нравится. "Вы знаете причину, — думал Ханабуса сквозь заволакивающую сознание пелену. Он пока еще мог думать. — Я люблю вас... люблю..." Однажды, пусть и давно, он уже открывал свое сердце тому, кто сейчас возвышался над ним, подобно карающему ангелу. Айдо хотел бы вновь повторить эти три слова как клятву верности, но знал: его признание не смягчит раздражение Курана, лишь больше раздосадует. — Я бы... хотел... — язык не слушался, однако Ханабуса пытался говорить: — стать к вам ближе... совсем немножко... позвольте... Канаме замер. — Ближе?.. Хм, и я желаю быть ближе, но не к тебе, — его слова были тихими, и Ханабуса едва расслышал их. В ушах нарастал гул, как если бы он несся в скоростном поезде, а грудь сильно болела, от того юноша дышал коротко и дробно — так было немного легче. Канаме заговорил снова, в этот раз громче, и неожиданная тоска в его голосе дошла до сознания Айдо быстрее, чем смысл сказанного. — Глупый мальчик. К сожалению, часто бывает: в нас влюбляются не те, кого любим мы. Правда, жестокая и очень верная. Ханабуса улыбнулся сквозь боль, надеясь не заплакать, а слезы уже катились по его щекам. Он не знал, кого в данную минуту жалел больше: себя или Канаме, который, как он теперь понял, тоже любил. И тоже безответно. Куран положил руку ему на плечо — боль, пронзающая тело, исчезла. Ханабуса с облегчением сглотнул, ловя онемевшими губами прохладный воздух. Слипшиеся от слез ресницы дрогнули — он открыл глаза и ощутил, наконец, что его щеки мокрые. Но он не успел утереть их: Канаме коснулся его лица, скользя пальцами по соленой от влаги коже. — Канаме... сама? — Айдо смутился, увидев того, кого он боготворил, на расстоянии выдоха от себя. Дотянуться нельзя — и есть ли у него право? — но хотя бы не запрещают любоваться. И чем дольше Ханабуса смотрел, тем быстрее забывал об острых оковах недавней боли, в которые его заключил Канаме. Да, заключил, но сам же и освободил, и Айдо чувствовал благодарность. Может ли он что-то сделать для него, пусть ненадолго унять ноющую в сердце тоску, помочь отвлечься от холодного тления одиночества? — Если я хоть немного достоин вас, если хотите, конечно... Выпейте моей крови, пожалуйста... Канаме-сама. Наверное, не зря Айдо укоряли в дерзости. У него, похоже, действительно не осталось совести, раз он сам предложил Курану укусить себя. Только слова слетели с губ прежде, чем он успел хорошенько подумать. А подходящая ли он замена того, в кого влюблен Канаме? И чего больше в его страстном, безотчетном порыве: искреннего стремления облегчить страдания чистокровного или же собственного эгоизма, что таким способом он, возможно, стал бы необходимым и полезным Курану? Сильные пальцы сомкнулись на подбородке Ханабусы, приподнимая его голову, вынуждая вытянуть шею. — Тебе любопытно узнать, что испытываешь, когда тебя кусают, не так ли, Айдо? Не это ли настоящая причина, по которой ты приходишь и стоишь у моих дверей поздно ночью? Все еще надеешься привлечь мое внимание? — Я... всего лишь хочу помогать вам, быть полезным. На большее я не рассчитываю, — шумно сглатывая, ответил Ханабуса. Он чувствовал тепло от дыхания Канаме на своей шее и думал, что до сегодняшнего момента ему еще не выпадал шанс очутиться в настолько волнующей близости с чистокровным принцем. Казалось, он должен радоваться, разве он сам не хотел этого? Да, сердце в груди стучало, как барабан под умелыми ладонями, и лицо горело от смущения, ведь тот, кто ему сильно, до безумия нравился, касался его. Но почему-то он не испытывал удовлетворения от ситуации. Может, просто растерялся от неожиданности? — Ни один вампир еще не кусал тебя. Каин тоже? — осведомился Канаме, продолжая удерживать его голову в неудобном положении и оттягивая воротник рубашки. Шелковистая ткань жалобно трещала. Ханабуса уставился в потолок широко распахнутыми глазами. Зачем сейчас говорить об Акацуки? Кузен бы не одобрил ни поведения Айдо, ни его безрассудного предложения дать своей крови их лидеру. Юноша ощутил жгучий стыд, как будто он сделал нечто плохое, ступил на рискованную тропу, а назад не повернуть — все пути отрезаны. — И Каин тоже нет, — он сумел, наконец, ответить. Испуганной птицей мелькнула мысль: пусть все скорее случится, ведь чем дольше Куран держит его, тем сильнее он сомневается, правильно ли поступил, не пожалеет ли после. — Хм, тогда он сам виноват. Ему нужно было лучше следить за тобой... — завораживающим шепотом подытожил Канаме. Ханабуса, удивленный, обескураженный туманным значением фразы, хотел уточнить, что имелось в виду, как почувствовал: его сейчас укусят. Наверное, сработала интуиция. Айдо весь внутренне напрягся, удлинившимися когтями вцепляясь в стену. Сердце ухнуло вниз, словно он готовился прыгнуть с большой высоты в пропасть. "Почему мне так страшно? Он же укусит, а не убьет меня... Канаме-сама ведь не причинит мне вреда?.." — в голове метались беспорядочные, колкие ледышки мыслей, а на грани сознания им эхом вторил голос, до дрожи похожий на голос Акацуки: "Ты в этом уверен, Ханабуса?" Но ни оттолкнуть Курана, ни позвать на помощь юноша бы не сумел — он был парализован страхом. Он зажмурился. Клыки Канаме прошлись по его шее, царапая нежную кожу, выбирая место для укуса, и... ничего. Куран отстранился с тихой усмешкой. — Вовремя. Тебе повезло, Айдо, — шепнул он юноше. — А? Чт-то..? — часто моргая, Ханабуса пытался сфокусировать взгляд на чистокровном. Тот, чуть улыбаясь, повернул голову влево и приветственно кивнул: — Добрый вечер, Каин. Тебя не затруднит мне помочь? В тот же миг Айдо отпустило. Руки Канаме перестали его касаться, и юноша вздохнул свободней. Коленки тряслись, будто под ногами пол ходил туда- сюда, в теле ощущалась невероятная слабость, как после истощения, и Ханабуса был вынужден прислониться к стене в поиске опоры. Он не решался посмотреть на кузена и просто стоял, надеясь унять озноб в пальцах до того, как Акацуки подойдет к ним. — Забери его отсюда. Ему незачем околачиваться рядом с моими комнатами в позднее время. Это не... безопасно, — тонкие губы дрогнули и сжались. Ханабуса потерянно наблюдал за Канаме. Все закончилось. Его крови не испили, и подобный исход — облегчение, потому что из-за испуга и необъяснимого волнения, сковавших тело и разум Айдо, он не был уверен в своем изначальном желании быть укушенным Кураном. Но в то же время где-то внутри оседал неприятный, терпкий осадок: а так ли он влюблен и предан чистокровному принцу, как всегда полагал? Возможно, у него был шанс немного изменить их отношения в лучшую сторону, а он его упустил и должен, по идее, жалеть об утраченном, но отчего-то не жалел. — Оберегай свое сокровище, Каин, — Канаме отступил еще на несколько шагов к темнеющей утробе спальни, и Ханабуса уже прислонил голову не к стене, а к плечу кузена. — Что до тебя, Айдо, — на юношу смотрели темно-карие глаза, спокойные, завораживающие неземной красотой, но абсолютно не постижимые. — Ты часто попадаешь в неприятности. Научись, наконец, думать, прежде чем что-то говорить или предлагать. Для твоего же блага. А то Каин вынужден постоянно приглядывать за тобой, хотя, создается впечатление, он совсем не против это делать. — Канаме-сама! — Ханабуса едва не метнулся за ним, осознав: еще миг — и его принц вновь переступит порог своей спальни. Только теперь он плотно закроет двери, а не распахнет их. Нельзя удержать то, что тебе не принадлежит. Ханабуса отчетливо понимал это. Он протянул все еще дрожащую руку вслед чистокровному вампиру, но тут же опустил ее, когда Канаме отвернулся. — Сегодня я прощаю тебя, Айдо. Ты натерпелся достаточно. Но впредь помни свое место и не докучай праздным любопытством. Меня не привлекает твоя кровь. Спокойной ночи! Громкий щелчок и звук поворачиваемого в замке ключа не показались Айдо безысходными. Гораздо хуже было смотреть в спину Курана: он обращался к юноше, даже не удостоив взгляда. Обидно и так стыдно! Ханабуса, глупый словно ребенок, на миг поверил, будто ему по силам расколоть ледяную стену между ним и чистокровным. Какое самомнение! Стена не то что не дрогнула, а стала еще крепче. Силуэт Канаме за толщей замерзшей воды расплылся и вскоре, возможно, исчезнет совсем. Но это не по вине Ханабусы, это выбор Канаме. Тот вернулся в свою комнату, туда, где чувствовал себя одиноким, но не был один, когда к нему приходил Кирию. Айдо подобное не нравилось, а Канаме устраивало. И кто такой Ханабуса, чтобы перечить его решению? Он среди свиты, в фаворитах другой. Интуиция, которая срабатывала на чистокровного, твердила одно: положение Ханабусы не изменится, даже если Куран охладеет к охотнику. И она не обманывала. Айдо следует либо забыть о Канаме, либо смириться с отведенной ролью статиста на задворках, он же не хочет лишиться возможности находиться подле него. Какой выбор сделать? А уместны ли здесь сомнения? У Ханабусы их не было. Хотя из-за чувства пронзительного страха, что он испытал сегодня ночью, до сих пор сжималось сердце и дрожали пальцы. Да он не исправим! Его пинают точно провинившуюся собачонку, а он все равно бежит к ноге, которая бьет его. Правда, Айдо уже научился жить с болью, ведь иногда — бывают светлые минуты — он получает и награду: слова благодарности или менее строгий взгляд. Небольшие подачки, но он ловит их с жадностью, стараясь сохранить в сердце. Плохое отметается, как ненужная шелуха, а хорошее остается, чтобы вспоминать перед сном под одеялом или в ванной, когда он один на один со своими мыслями. Сейчас также: пройдут дни, и Ханабуса сможет более ясно обдумать случившееся и даже найдет положительные, согревающие душу моменты помимо страха, обидных слов и слез. Рука Акацуки легла на его плечо, чуть сжимая, как бы говоря: "Я рядом, я с тобой". "Каин никогда не причинял мне боли", — неосознанно отметил Ханабуса. Ему очень захотелось прижаться щекой к руке кузена, и чтобы тот погладил его по волосам. Но лучше потом. Не здесь, не в этом коридоре. — Как ты? Все... хорошо? — спросил Акацуки. Айдо невольно улыбнулся. Хорошо то, что кузен пришел за ним и сейчас поддерживает, не давая свалиться на пол из-за ослабевших ног. Интересно, а почему у Акацуки голос охрипший, будто он рот не раскрывал целые сутки? Хотя нет, Ханабусу смутила отнюдь не хрипотца. Он ожидал нотки укора или жалости, но волнения, плохо скрываемого, неконтролируемого, в прозвучавших вопросах было больше. Мышцы шеи нещадно ломило, однако юноша запрокинул назад голову, чтобы посмотреть. В обычно спокойное, слегка равнодушное выражение лица Каина закралась тревога, а в глазах, как показалось Айдо, только-только начали угасать огненные всполохи. "Он тоже испугался, потому и разозлился, — понял Ханабуса. — Я опять перед ним виноват, доставил хлопот..." — Прости, Акацуки. И спасибо тебе. Складочка между сведенными над переносицей бровями разгладилась, губы изогнулись в полуулыбке, а взгляд карих глаз стал почти прежним. Каин кивнул. Он не докучал лишними расспросами, и Ханабуса был признателен кузену за тактичное молчание. Акацуки, как никто другой в мире, умел предугадывать его желания, даже если юноша не озвучивал их вслух. Он помог ему сделать первые шаги и сохранить равновесие, когда у Ханабусы закружилась голова. Из-за слабости и дурноты, подступившей к горлу, Айдо смирился с рукой кузена на своей талии — очевидно же, что он бы не ушел отсюда самостоятельно, а нежность привычных, родных объятий почти согревала осколки его разбитой мечты. Один раз юноша оглянулся на двери спальни Курана. Но никаких мыслей о чистокровном принце не возникло. Сейчас он был сосредоточен лишь на том, чтобы добраться до кровати и, закутавшись в одеяло, уснуть. Во сне станет легче, плохое самочувствие и страх забудутся, и он вновь найдет в себе силы не бояться Курана и боли, которую тот способен причинить.

* * * * *

Луна, загадочная и прекрасная, опускалась к невидимому горизонту. Ветер сумел разогнать тучи вокруг нее, и бледный серебристый свет ласково играл по контору темных монолитов деревьев и кустов, обступивших общежитие вампиров. В комнате чистокровного все было глухо зашторено. Луна не могла заглянуть туда, но она беспрепятственно освещала коридор. С внутренней стороны помещения на стекле одного из окон белел морозный узор, в причудливом рисунке которого угадывались иероглифы имени Канаме.