Как крыса в пластмассовом шаре заперт внутри своего большого сердца.
Это была ничем не примечательная ночь. Тони обыкновенно сидел за работой. Только мастерскую он мог считать своим настоящим домом. Она была его крепостью, защищающей от враждебного мира снаружи, который каждый раз заставлял его обороняться. Сидя в окружении преданных и логичных машин, он чувствовал себя в безопасности. Его окружали инструменты и программы, формулы и законы, кремний и железо. Всё было подчинено определённой логике, всё было тихо, спокойно и рационально. В какой-то момент, когда шея стала ощутимо затекать, Тони решил приготовить себе бодрящий напиток. Тяжело вздохнув, он мягко оттолкнул стол и немного прокатился назад на стуле. Ожидая готовности кофе, он блуждал взглядом по своей мастерской; внимание рассеивалось. В поле зрения каким-то образом очутилась книга. Блестящая, пахнущая только так, как пахнут новые книги, она лежала прямо возле него, на кухонном гарнитуре. «Шопенгауэр как лекарство»¹ гласило название. Это был странный подарок Питера на Рождество. Тони ещё помнил, как тот неловко вручил его за несколько дней до праздника. «Прочитайте её, пожалуйста. Мне кажется, она Вам нужна». В общей шумной компании Мстителей тогда не удалось расспросить парнишку подробнее, зачем ему нужна эта книга. Момента хватило только чтобы выгнуть в сомнительном удивлении бровь, недоверчиво глядя на подарок. Сейчас же, на несколько дней заброшенный в мастерской, тот одиноко лежал на столе. «Посмотрим, что ты у нас такое» — пробормотал мужчина и перевернул книгу другой стороной, читая аннотацию. «Шопенгауэр как лекарство» — книга о том, как философия губит и спасает человеческую душу. Психотерапевт Джулиус узнаёт, что смертельно болен». «Паучок, ты что, мне так о старости намекаешь?» — пронеслось с издёвкой в голове. Но Тони продолжил чтение. «Его дни сочтены, и в последний год жизни он решает исправить давнюю ошибку и вылечить пациента, с которым двадцать лет назад потерпел крах. Филип — философ по профессии — планирует заниматься «философским консультированием» и лечить людей философией Шопенгауэра — так, как вылечил когда-то себя». «Философское консультирование?» — фыркнул про себя Тони — «Ну и название. К мозгоправам идти нет никакого желания, а тут ещё философия. Какой сумасшедший на подобное согласится?» С философией Старк был знаком отдалённо — ему всегда более откликались технические науки, на гуманитарные же он порой смотрел свысока. Конкретно Шопенгауэра практически не помнил. Кажется, и работ его не читал. Так, пробежался пару раз в юношестве по основным идеям в общем курсе философии. Да… девятнадцатый век. Питер что, этим увлекается? «Герои романа сталкиваются в психотерапевтической группе и за год меняются до неузнаваемости. Один учится умирать. Другой учится жить. «Генеральная репетиция жизни», происходящая в группе, от жизни неотличима, столь же увлекательна и так же полна неожиданностей». Аннотация закончилась, оставив Тони в каком-то подвешенном состоянии. Одна часть его насмехалась над подобным «литературным бредом современности» — как в мыслях назвал это у себя мужчина, — другую же часть что-то зацепило. Тишину нарушил характерный писк — кофе было готово. Мельком взглянув на рабочий стол, а затем вновь на книгу, железный человек с тяжёлым сердцем принял решение: прихватив с собою кружку, он плюхнулся на массивный чёрный диван. Книга захватила его с головой. Первая часть про Джулиуса оставила какой-то странный тревожный осадок. Тони всегда думал, что его жизнь закончится на поле боя, в разгар какой-нибудь битвы. Однако никогда не посещала мысль его о неизлечимой болезни, о старости. Ему ведь почти под пятьдесят. Боже, сколько времени уже прошло. Такое вообще может быть? Готов ли он принять это с достоинством? Можно ли в таком случае вообще быть готовым? «Мне нужно выпить» — вспыхнул импульс внутри. Но он не мог оторваться от чтения. Вторая часть раскрывала не менее важного героя — Филипа. И снова он находил некоторые сходства. В какой-то момент показалось, будто его больше роднит с Филипом, нежели с Джулиусом. Это было для него открытием. Правда, механизмы защиты совершенно иные: Тони не был склонен полностью уходить в себя, скорее он дополнительно старался прятаться за колкими замечаниями и сарказмом. Хотя в сути одно и то же. На часах отображалось четыре утра, когда он смог прикрыть книгу. Кружка кофе благополучно опустела, однако хаотичный поток мыслей был отнюдь не следствием этого. «Нужно всё-таки выпить». Повинуясь привычному импульсу, тело само направилось в сторону бара. Это была выученная дорога, по которой он ходил уже несколько лет. Тони знал, что это не решит его проблем. В данный же момент сознавал это как нельзя лучше, однако ничего не мог с собой поделать. В этой битве он давно проиграл. Тянущее чувство внутри. Он долго не мог понять, найти название, или какую-нибудь зацепку. Просто пустота в районе солнечного сплетения, мешающая, поглощающая, заставляющая оцепенеть изнутри. Она парализовала. Периодически дыра навещала его, каждый раз приходя неожиданно (впрочем, так же и оставляя). Эта дыра мучила и заставляла пить. Алкоголь являлся в их тандеме спасителем, выполняя благородную роль обезболивающего, — в его компании можно было забыться. В голове снова пронеслась реплика одного персонажа: «Знаешь, что мне это напоминает? Когда я был маленький, я часто капризничал: «Не хочу то! Не хочу это!» — а мать мне говорила: «Как ты можешь не хотеть? Ты же ещё не попробовал!» Мне кажется, это похоже на твоё отношение к жизни». Слова били в самую цель. Из сорока двух глав он дочитал только до тридцать восьмой без перерыва. Больше вынести не мог. Он наконец понял. И понимание это ему не понравилось. В самой своей сути, в самой глубине он не жил, он лишь прятался от жизни. Как горько было это сознавать. Ещё больнее было сознавать то, что пустота внутри — есть ощущение тоски по человеческому теплу, банальной связи. Он столь долго бежал от людей, уверял себя, что ему это не нужно, что он вполне комфортно чувствует себя наедине со своей работой и своими творениями, такими предсказуемыми, логичными, неживыми. Вслед за первым пришло и второе осознание — он ненавидит себя за эту слабость, за это позорное стремление к близости. Его вдруг сильно замутило. Он был двуногим. Всего лишь жалким приматом, нуждающимся социальным животным. В его хрустальном замке поселился вселенский холод. Странно, что он никогда раньше этого не замечал. Он крутил бокал с виски, и в мозгу его вспышками проносились мысли о том, что его дом, его жизнь с самого начала были выстроены на хрупком и ненадежном фундаменте.***
В какой-то момент дверь мастерской бесшумно открылась, являя перед собой юношу в помятой пижаме. Его потерянный взгляд блуждал по внушительному одинокому пространству, пока не остановился на Тони. — Ты чего не спишь? Только пять утра, — удивлённо спрашивает мужчина. Внутри зарождается неприятное чувство. Пока оно лишь медленно, едва уловимо даёт о себе знать на кончиках пальцев, вызывая покалывания и зуд. Раздражение. Тони мало переносил людей. Особенно тех, кто так бесцеремонно нарушал его затворничество. — Мне… что-то не спится. Можно побыть с Вами здесь какое-то время? — тихий шелест едва пробивается из искусанных губ. «Только не это» — стонет голос внутри. Просто невыносимо терпеть сейчас человека рядом с собой. Любой контакт кажется ошибкой, неприятным недоразумением, мельтешащим, словно назойливое насекомое перед глазами. Отвратительно. — Я не буду мешать и отвлекать от работы, клянусь! — поспешно добавляют. Видимо, молчание затянулось. — Да ты, в целом, и не сможешь отвлечь меня, — задумчиво тянет Старк. — Нельзя отвлечь от того, что не идёт. Скорее у меня тут одиночные размышления на пару с алкоголем. Юным паучкам такое может быть не по вкусу. Последняя фраза звучит насмешливо с едва уловимым нажимом. Питер ёжится от неё — он не любит такие состояния у мужчины, он не знает, что с ними делать. — Нет! То есть… Мистер Старк, я правда не хочу Вам мешать, я вижу, что Вы явно не в настроении, — спешит заверить парнишка. Он чувствует состояние другого, он знает, что нежеланный гость в это раннее утро, но ничего не может с собой поделать. Ему необходим контакт, ему необходимо тепло. Жгучая потребность и тиски мрачной спальни, в которую возвращаться не хочется, подталкивают Питера: он делает ставку на откровенность. — Просто… у меня… как бы это сказать… кошмары, вроде. Я… Мне страшно. Выходит не так уверенно, как хотелось бы. Он не может поднять взгляд. Мужчина молчит, и это молчание сводит юношу с ума. Кончики пальцев начинают нервно подрагивать. Питер делает глубокий вдох. — В общем, забудьте. Всё нормально, я не хочу обременять Вас своими проблемами, тем более в такой момент, когда Вам самому нелегко. В конце концов мне уже девятнадцать, я взрослый самостоятельный человек. Я сейчас уйду. — звучит достаточно убедительно и, к удивлению самого Питера, даже спокойно. Липкий страх никуда не ушел, но молчание подействовало отрезвляюще, словно внезапная пощёчина. — Только… Вы же тут наверняка трудились без перерыва, — взгляд быстро скользит по дуге, отмечая отсутствие какой-либо пищи. — Я как раз собирался на кухню. Принесу Вам сэндвичей. Не беспокойтесь, потом я не буду навязываться. Принесу еду, потом пойду к себе. И, не дожидаясь ответа, он быстрым шагом уходит из мастерской. Тони обречённо думает о том, что сейчас хочет одного — уединения. Оно словно необходимый воздух, глоток воды в адской пустыне. Глубокая тоска, бродящая в безднах его бытия, словно глухой туман, смещает все вещи, людей и его самого вместе с ними в одну массу какого-то странного безразличия. Мужчина плывёт в этой массе куда-то далеко внутрь себя. Казалось, мир вымогает у него чувства самым наглым образом, а ему выгоднее оставаться бесчувственным. Однако силой мысли удаётся выдернуть себя из глухого тумана, с сожалением возвращаясь в реальность. В ней был Питер, до неприличия уязвимый и открытый, нуждающийся, но вместе с тем заботливый. Это подкупало. Он, конечно, не может оставить ребенка в таком состоянии. Просто-напросто не даст чувство благодарности, возникшее столь спонтанно, от акта понимания и уважения личных границ его мира. Питер может спокойно уйти, без всяких обид и истерик. Поразительно и очаровательно одновременно. Ему вдруг вспомнилась Пеппер с бесконечными вопросами: «Что случилось?», «Я сделала что-то не так?», «Почему ты такой хмурый?», «Ты слишком много времени проводишь в одиночестве, не хочешь развеяться?», «Не думал, что тебе нужно завязывать с алкоголем?». Как хорошо, что это закончилось. Как хорошо, что эта тошнотворная имитация близости наконец прекратилась. Поток мыслей прервал незваный утренний гость, аккуратно протискивающийся с внушительным подносом. Сэндвичи с кофе возникают прямо перед Тони, а кружка с какао остается у Питера. — Вот. Поешьте, пожалуйста. И заранее спокойной ночи. Хотя, скорее, спокойного утра, — улыбается сам себе юноша, собираясь уходить. — Питер, — вдруг окликает его мужчина. — Можешь остаться. Наконец-то большие карие глаза смотрят прямо на него. Почему-то удивление в них кажется Тони по-своему очаровательным. — Вы уверены?.. — Да. — Ладно. Они сидят в тишине. И на этот раз она не сводит мальчишку с ума; на этот раз в ней есть что-то приятное. Старк допивает алкоголь и принимается за сэндвичи с кофе, Питер потягивает неторопливо какао. Каждый думает о своём. — Что за кошмары? — звучит так внезапно, что Паркер давится напитком. — А… Это… Мысли хаотичным потоком кружат голову. Он смущён холодностью Тони, он стыдится собственной слабости, ему страшно ошибиться. Он не знает, как начать: пару дней назад они так радостно проектировали новый костюм человека-паука, а сейчас между ними будто невидимая стена. Хотя в глубине души такие переходы не были для юноши неожиданностью. Мистер Старк всегда был в определённой степени недосягаем, даже когда отпускал добрые колкости и ласково касался плеча. Какая-то часть его всё равно таилась внутри и не желала выходить к нему. И не только к нему. Питер видел, чувствовал подобное отношение ко всем, кто окружал железного человека. То, каким он бывал обычно, когда ходил с Питером, это был только наполовину Тони, это был кто-то, кто временно играл некую роль, приспосабливался, из любезности подыгрывал. — Не хочешь об этом говорить? — Нет! Вовсе нет! — выходит как-то поспешно. Внутри него что-то щёлкает, и он начинает говорить более уверенно. Его будто прорывает. — Просто, знаете, мне немного не по себе. Мы до этого общались только на какие-нибудь супергеройские темы. Ну, знаете, типа спасение людей, навыки, тренировки, костюмы, ответственность. Да, ещё всякие разработки. В общем, что-то такое. Не личное. Я не знаю, могу ли говорить Вам о чём-то подобном, мистер Старк. Я бы хотел! Правда! Просто не знаю, заинтересованы ли Вы в этом. — Паучок, я… — Тони замер, обдумывая мысль, — Я не против чего-то подобного. В конце концов теперь ты настоящий мститель. У тебя в башне своя комната. Ты часто здесь ночуешь. Однако я — не лучшая кандидатура для душеизлияний, понимаешь? Я не всегда знаю, как помочь. — Почему Вы так уверены, что не сможете? Старк на секунду морщится и поспешно заявляет: — Сейчас не об этом. Он берёт тарелку с сэндвичем и подсаживается к своему протеже на мягкий диван. — Рассказывай про свои кошмары, я хочу послушать. К слову, сэндвич будешь? — Нет, спасибо. Я плотно поужинал, — отзывается Питер, и в его глазах появляется мягкий блеск благодарности. — Мои кошмары… Они иногда появляются после особо опасных миссий; думаю, это нормально, потому что обычно они беспокоят только несколько дней, не больше. Однако один кошмар преследует меня целый месяц. Питер останавливается и осторожно смотрит на своего наставника, как бы пытаясь прочесть что-то по его лицу. Но тот сидит совершенно спокойно, задумчиво глядя на противоположную сторону комнаты; соприкосновение их бедер кажется юноше чем-то интимным, несмотря на то, что, казалось, никто кроме него не был этим озабочен. — В этом сне я вдруг оказываюсь один в своей комнате на базе, — звучит тихое продолжение. — Хочу найти всех остальных. Не знаю, почему. Просто какое-то непреодолимое желание. Заглядываю во все жилые комнаты, проверяю тренировочный зал и даже туалеты, но никого нет. Потом почему-то резко решаю проверить кухню. Хотя странно, что я не сделал этого сразу, — он смотрит на то, как они близко сидят друг к другу и набирается смелости продолжить. — В общем, все оказываются на кухне за общим столом и разговаривают о чём-то, пока я не прихожу к ним. Потом… их лица становятся осуждающими и… Я не знаю, почему они недовольны; мне становится не по себе. Капитан Роджерс встаёт из-за стола и... Питер рвано выдыхает. В горле скапливается неприятный ком, а кончик носа начинает покалывать — нехороший знак, но он продолжает, глядя вниз и нервно перебирая пальцами, чтобы отвлечься. — …он говорит, что я недостоин быть героем, что я ещё не готов, что я… слаб, жалок и неопытен. Я сразу ухожу, — юноша умалчивает о том, что во сне он просто разрыдался. Говорить об этом кажется чем-то постыдным. — Ищу мастерскую, чтобы найти Вас… Слова снова обрываются, и Питер чувствует, что если продолжит, то точно не сдержится. В голове тут же вспыхивает спасительная мысль — «Может, остановиться на этом?». Молчание определённо затягивается. — Я сомневаюсь, что это всё, — вдруг слышится сбоку. Питер парализован. Вся его решительность, на которую он так надеялся, растворилась, оставив после себя лишь какое-то смутное ощущение бессилия. «Так дело не пойдёт» — думает мужчина, но слов внутри себя не находит, потому предпочитает действовать, — «Если это сработает, то почему бы и нет? Паучок вроде бы довольно тактилен…» — Вставай. Тони получает ожидаемо удивленный взгляд в свою сторону. Ребёнок кажется совсем растерянным и уязвимым, хотя подчиняется воле старшего. Убеждение от этого в правильности собственного решения только крепнет. Мужчина достаёт из под внутреннего отсека дивана коричневый плед и тут же ложится вместе с ним, приглашающе протягивая руку. — Что Вы?.. — Иди сюда, малыш, — спокойно произносит Тони, утягивая юношу к себе. Он помогает разместиться ему. Приятная тяжесть чужого тела ощущается необычно — они с Питером, конечно, позволяли себе некоторые тактильные вольности, но ни разу не оказывались в подобном положении. Мягкие кудри со сладковатым запахом едва заметно щекотали шею. — Я не заставляю тебя рассказывать мне всё, Питер. Мне самому не всегда хочется делать что-то подобное. Я не настаиваю. Мы можем просто полежать вот так, пока тебе не станет легче. Со стороны послышался приглушенный всхлип. — Нет, всё нормально. Я хочу рассказать, — Питер собирался с силами — он отчаянно хотел увериться в ложности собственного сна. — Потом я нашёл Вас в мастерской и захотел поговорить с Вами… Но Вы совсем не обращали на меня внимания. Я был словно пустое место. Я ощущал себя слишком одиноко. Тогда… Тогда я попытался прикоснуться к Вам, но моё тело будто прошло сквозь Вас… Я слишком испугался. В волосах вдруг почувствовалась мужская грубая ладонь: успокаивая, она осторожно пропускала каштановые кудри сквозь пальцы. Тони кивнул, но никаких слов не нашёл. Эта история нагоняла на него скуку, и он испугался самого себя оттого, что горе Питера, его явное отчаяние не произвело на него такого уж глубокого впечатления. Он чувствовал только, что помочь он ему не может. На задворках сознания промелькнула мысль о том, что общие человеческие условия возможно лучше всего понять, не сливаясь с ними, а, напротив, как можно больше от них отдалившись. Через некоторое время, когда тёмная майка мужчины немного промокла в том месте, где Питер прижимался к нему лицом, а тихие всхлипы прекратились, Тони, всё так же мягко поглаживая одной рукой кудрявые локоны, а второй — обнимая, наконец заговорил. — Питер, тебе не хватает того времени, что мы проводим вместе? — Что? — слышится немного растерянно со стороны. Юноша после чувственной бури ещё не до конца пришёл в себя, прибывая где-то на краю сознания, практически скатываясь в дрёму. — Это я к тому, что ты тут наговорил, — терпеливо продолжал мистер Старк, прекрасно понимая состояние другого. — Твой сон говорит о том, что ты сильно беспокоишься о собственной значимости в группе. Ты не до конца уверен в себе, твоя самооценка нестабильна, ты чересчур зависишь от мнения большинства. Хотя… это вполне в духе молодости. Возможно, и правда стоит постепенно допускать тебя до каких-либо серьёзных миссий, — методично перечислял железный человек, глядя в потолок. — Что? Я действительно так считаю. — добавил он, чувствуя на себе удивлённый взгляд. — С-спасибо, мистер Старк, — на большее юноша сейчас был не способен. — Также, — последовало продолжение, — в конце ты говоришь, что я тебя совсем не замечаю, ты не можешь ко мне даже прикоснуться — моё тело словно не имеет плотности. Или твоё. Хотя это не так уж и важно. Тут слишком очевидно: видя во мне некоторую опору, ты хочешь иметь возможность иногда пользоваться этим, но ничего не выходит. Вот я и спрашиваю: тебе не хватает того времени, что мы проводим вместе? Питер пораженно застывает — он явно не ожидал подобной открытости от своего наставника: слишком часто тот отшучивался, переводил тему или банально игнорировал. Он даже не подозревал о таких возможностях, что таились в этом удивительном человеке. В какой-то момент ему показалось, будто с ним разговаривает даже не Тони, а кто-то другой, неизвестный, но по-своему интересный. — Может быть и так, — тихо говорит Питер, осторожно заглядывая в лицо наставника. Их взгляды пересекаются: мистер Старк абсолютно спокоен, в его чертах будто застыла некоторая отстранённость, но юноша чувствует, как начали подрагивать кончики пальцев в его волосах, и что чужая ладонь неосознанно укрепила хватку на его талии. Внезапная решительность, покинувшая его ранее, вновь начала восставать. Он двигался в правильном направлении. — Понимаете, мистер Старк, время, проведённое вместе очень важно, но оно не имеет смысла, если на самом деле ты не чувствуешь этого «вместе». Количество времени не сможет что-то глобально изменить. Во всяком случае, мне так кажется. — Почему же? Чем больше проводишь времени с человеком, тем быстрее привыкаешь; следовательно, с каждым разом больше раскрываешься. По крайней мере если считаешь этого человека достойным своего «раскрытия», — задумчиво добавляет Старк. — В том то и дело, что я не чувствую себя достойным Вашего раскрытия. Иной раз мне кажется, что даже если мы будем видеться больше одного раза в неделю, Вы всё равно останетесь для меня далёким. Мне… — начинает было Питер, но тут же резко обрывает себя. — То есть я чувствую, будто между мной и Вами есть большая невидимая стена. Или даже купол. Вы в этом куполе. То есть он как бы скрывает Вас не только от меня, но и от всех остальных. Питер не умел врать, но он также не умел открыто и стройно говорить о своих чувствах. Он привык выражать их больше спонтанно: мимикой, голосом, руками, походкой, прыжками — чем угодно, но только не строгими речевыми конструкциями. Его взгляд вновь встретился с мистером Старком. Тёмные глаза напротив внимательно изучали его, словно пытаясь что-то проверить, добраться до чего-то важного в самой глубине. Питер ощущал, будто находится под сотнями прожекторов на сцене чужого внимания. — Я… подумаю над этим. Обещаю, — прозвучал тихий ответ спустя несколько секунд. — Спасибо, — с кроткой радостью откликается юноша и вновь опускает голову на грудь наставника. Они какое-то время проводят в тишине. Город постепенно просыпается, и за окном слышатся первые звуки начинающейся человеческой суеты. Под пледом тепло, а ненавязчивые поглаживания волос, возобновившиеся в молчании, убаюкивают. Питер думает о том, как же ему хорошо, и втайне благодарит свой кошмар, которому обязан этим прекрасным завершением ночи. Он полагает, что их разговор окончен, когда внезапно Тони продолжает. — Знаешь, кошмары после некоторых миссий — обычное дело. Этим болеешь не только ты. У меня одно время даже от них были панические атаки. Неприятное дополнение, скажу я тебе, — вырывается смешок у Тони. — Однако два сна мне запомнились отчётливо. Не сказал бы, что это были кошмары, но и приятными их мало назовёшь. Сонливость в один миг покидает юношу, и он с интересом приподнимает голову. — Первый сон, казалось, был из детства, хотя я и не припоминаю, чтобы подобная ситуация действительно имела место быть, — задумчиво тянет мужчина, глядя в потолок. — Тогда я находился в доме моего детства со своими родителями, двоюродными братьями и сёстрами. У меня был чудесный кусок торта, и я хотел всех их угостить, но они не проявляли к нему никакого интереса. В тот момент я подумал: «Они не хотят того, что я могу им дать». Затем моя старшая сестра сделала пирожные, но не поделилась со мной хотя бы кусочком. Я почувствовал отчаяние. Жизнь утратила всякий смысл, и я пошел в свою спальню один, чтобы лечь там и умереть. Моя мать пошла туда и сказала: «Не дури». Она ничего не поняла. Содержание речи необычно контрастировало с её чересчур отстранённым тоном. «Он действительно не придаёт этому значения?» — пронеслось в голове Питера, прежде чем его сердце болезненно сжалось. — Во втором же сне меня развернули внутрь. Я не знаю, каким образом, но дело обстояло именно так. Я мог слышать, что происходило внутри, но я не мог услышать ничего, что происходило снаружи. Я мог смутно видеть Пеппер и некоторых других людей, но они ничего для меня не значили, они даже не казались реальными. — замолчал Старк прежде чем добавить. — Однако я чувствовал себя в безопасности. Необычные сны, да, Паучок? — Вы… — начал пылко Питер, но тут же осёкся. Это была победа. Юноша вдруг ощутил данное так явственно, что с трудом удержал свой страстный порыв — он хотел обвить шею Тони руками и со всей силы прижаться к нему. Он хотел показать, как рад и как ценит подобную открытость. Он хотел спросить Тони, что тот чувствует. Он хотел заверить, что Тони также может полагаться на него, что в нём есть безграничная забота, которой он совсем не против поделиться. Губы юноши уже вот-вот приоткрываются, чтобы обрушить на мистера Старка все свои чувства, но вдруг на него словно нисходит озарение — так делать не надо. Что-то глубоко внутри настойчиво твердит, подсказывает ему молчать. Питер лишь едва улыбается Тони и ложится головой на его грудь, устраиваясь удобней. «В нашей жизни наступали моменты, когда мы были так близки, что казалось, ничто не в силах разрушить нашу дружбу, наше братство, и один лишь маленький мостик разделял нас. Едва ты собрался ступить на него, как я спросил тебя: «Хочешь ли ты перейти этот мостик и прийти ко мне?» — И в тот же момент у тебя пропало всякое желание делать это, а когда я снова задал тебе этот вопрос, ответом мне было молчание. С тех самых пор горы, бурные реки — всевозможные преграды разделяют нас, между нами воцарилось отчуждение, и даже если бы мы захотели сблизиться, мы бы не смогли. Но когда теперь ты думаешь об этом мостике, ты не можешь произнести ни слова, и ты давишься рыданиями в изумлении»². Возможно ли, что чутьё Питера почувствовало опасность такого исхода?