***
За три года до описываемых событий, Санкт-Петербург.
от тебя остается в памяти только хорошее. чистое, как приходы, белое как твои простыни, как молоко, как твоя кожа и запах лимонных маффинов. как та фотография, где ты смеешься уткнувшись в мое плечо, и это смех обреченного.
Детей старше восьми лет обычно не усыновляют. В «Радуге» были случаи, лишь подтверждающие это правило: год назад забрали тихую девочку двенадцати лет, а еще года четыре назад — умницу-отличницу, ей тогда было четырнадцать. Мальчишек, когда они превращались из круглощеких карапузов в задиристых сорванцов, никогда не забирали. Такого просто не случалось. — Вы что, шутите? — Серёжа глянул из-под челки на сияющую директриссу. Тамара Петровна дернула его за рукав и потащила за собой, по пути втолковывая, как маленькому: — Тебе жутко повезло, Разумовский, не вздумай этот шанс профукать! Олег Давидович был на твоей последней олимпиаде в составе комиссии — а я же говорила, что олимпиады полезны! Теперь, считай, твоя жизнь устроена! — Как это? Серёжа аж замер на месте — настолько дико всё это звучало. Ему оставалось дотерпеть в детдоме три года, потом — поступление, лучше бы в МГУ, а там видно будет. Просто дотерпеть, пережить Славика с его компанией дебилов, выстричь из волос еще пару жвачек, получить еще пару десятков побоев, но переждать, а потом окунуться во взрослую жизнь и наконец-то не отчитываться ни перед кем за каждый свой шаг. — Ну ты глухой, Разумовский?! Я же сказала: тебя усыновляют! И Олег Давидович будет спонсировать твой проект — ну, тот, где ты там про «Интернеты» свои заливал. — Про социальную сеть, — автоматически поправил ее Серёжа, но пожилая дама даже бровью не повела. — Ну, а я как сказала? Вот черт, — охнула Тамара Петровна, оглядев его лицо. — Новый фингал. Ну-ка, срочно сбегай к девочкам за тональником! Нельзя показываться будущим родителям в таком виде! И айда ко мне в кабинет! Серёжа сбегал. Криво, но хоть как-то замазал очередной «подарочек» от Славика и спустился к кабинету директрисы. Что за бред? Кого усыновляют в пятнадцать? Даже если представить, что загадочный будущий папаша заинтересовался его проектом. Но вот загвоздка: на последней олимпиаде в комиссии сидели одни женщины — никаким Олегом Давидовичем там и не пахло. У дверей кабинета Серёжа чуть взлохматил волосы руками, закатал рукава свитера до локтей — манжеты жутко протерлись, их стоило спрятать — и постучал. — Заходи, Серёжа, — радостно прощебетала Тамара Петровна. Он нажал на ручку двери: руки запотели, ладонь соскользнула, и пришлось попробовать заново. Со второй попытки Разумовский наконец-то зашел и увидел семейную пару лет тридцати: оба в черном, как семейка Аддамс. Женщина была красива иноземной, латинской красотой — загорелая, черноволосая, с ярко-алыми губами и пышным бюстом под облегающим черным платьем. Мужчина носил черную бороду, но глаза у него были светлые. Под дорогим костюмом угадывались мышцы, черная рубашка, расстегнутая до второй пуговицы, открывала цепочку на крепкой шее. — Здравствуйте, Сергей, — произнес мужчина приятным баритоном. — Меня зовут Олег Давидович, а это моя супруга Джессика. Женщина коротко кивнула, услышав свое имя. Вид у нее был до крайности скучающий. «Обычно бывает наоборот, » — успел подумать Серёжа, проходя. — Здравствуйте, — выдавил он под строгим взглядом Тамары Петровны. — Ну вот и познакомились! — директрисса радостно хлопнула в ладоши. — Еще чаю? — У нас уже есть, спасибо, — вежливо заметил Олег, кивая на свою чашку. Перед Джессикой тоже стояла чашечка черного чая со следом помады на ободке. Серёже чай не предложили. — Ну что, ты рад, Серёжа? — спросила Тамара Петровна, за спиной гостей показывая Разумовскому кулак, мол, просто скажи да. — Это очень неожиданно, — глядя Олегу Давидовичу прямо в глаза, сказал Разумовский. — Но я бы хотел сам развивать свой проект, и не зависеть финансово… — Думай, что говоришь, Серёжа! — оборвала его директриса. — Да кто тебе, сопляку, позволит что-то там изобретать?! — Я не имел намерений посягать на авторские права молодого человека, — Олег Давидович улыбнулся уголком губ и отпил еще чаю, заваренного так крепко, что по цвету он напоминал кофе. — Если проект будет прибыльным, то во всех документах, которые мы когда-либо будем подписывать с третьими лицами и субподрядчиками, будут две подписи. Твоя и моя. Я предлагаю творческий тандем — ты будешь заниматься технической частью, я — финансовой. — А если проекта не будет? — прищурился Серёжа. — Я ведь только глупый школьник со своими «интернетами»? Может, я вам просто голову морочу? Оскорбленная Тамара Петровна набрала воздуха в легкие, но мужчина остановил ее взмахом руки. — Если я сочту твой проект трудновыполнимым или провальным, после окончания школы ты сможешь пойти в университет на соответствующее направление, чтобы повысить свою квалификацию и создать что-то более выгодное. Оплачу, если не поступишь на бюджет. Я не ожидаю, что уже завтра ты станешь новым Биллом Гейтсом, Серёжа, — мягко объяснил Олег Давидович. — Но я вижу перспективных людей, люблю удачные инвестиции и умею играть в долгую. Разумовский хотел было съязвить еще, но не придумал, как. Мужчина излучал очень примитивную, но при том очень властную, животную энергию. Не было сомнения, кто в их паре ведет. Женщина, которую он назвал Джессикой, не сказала за весь разговор и слова, она сидела в телефоне, клацая по экрану ярко-алыми ногтями. Вся идеальная, но неестественная, точно декорация — мелькнуло у Серёжи в голове, но он не придал этому значения. — Тебе ведь пятнадцать, я прав? — Ну. — И пользоваться тональным кремом ты не очень-то умеешь, — Олег сделал еще глоток. — Значит, его в вашем детдоме избивают? Ребёнок подвергается травле? — Это первый и последний раз, виновники уже наказаны! — быстро и нервно, точно перед комиссией, отрапортовала Тамара Петровна. Серёжа фыркнул в кулак и наткнулся на изучающий взгляд Олега Давидовича — он не смотрел на директриссу и не прислушивался к ее словам — он смотрел на Серёжу и считывал только его реакцию. — Серёжа, я понимаю, как странно для тебя это выглядит, — начал Олег Давидович, сложив руки перед собой. — Но эти три года ты можешь провести тут, замазывая фингалы тональным кремом, а потом оказаться в большом пугающем мире взрослых без денег и связей. Я уверен, что ты очень умный мальчик, и ты поступишь в лучший университет страны, но тебе придется подрабатывать, это скажется на здоровье и качестве учебы. И второй вариант: эти три года ты можешь прожить в моем коттедже за городом, в отдельной комнате с мощным компьютером. Видеться с друзьями, изучать то, что тебе интересно, и понемногу писать коды для проекта, о котором ты говорил. Не нуждаться ни в пище, ни в одежде, ни в карманных деньгах. — А взамен? — Акции в компании, которую мы раскрутим на твоей соцсети и моих связях, мы же обсуждали, — улыбнулся Олег Давидович. — А если проекта не будет, мы с супругой просто будем рады назвать наследником такого умного и честного юношу, как ты. На языке Разумовского вертелась очередная колкость, хотелось заявить им что-то резкое, дерзкое, вроде как «папой и мамой я вас звать не буду!», но Серёжа не нашел в себе силы упустить такой шанс. Одна мысль о том, как придется возвращаться в общую спальню, где ему опять может прилететь от Славика и его банды… Порванные рисунки, украденные личные вещи. Холодная комната, где из окна поддувает, но все равно воняет чужими носками, и постоянно кто-то галдит, и невозможно сконцентрироваться на уроках… — Хорошо, — кивнул Серёжа и заправил челку за ухо, — когда собирать вещи?***
Всё работало безукоризненно прекрасных семь месяцев — ровно до его дня рождения. Когда все документы были оформлены, и новоиспеченная семья приехала в загородный дом, выяснилась небольшая деталь: Олег Давидович Волков был холостым. Его подруга Джессика, сыгравшая перед директрисой и органами опеки роль жены, не задержалась надолго. Чмокнув на прощание ярко-красными губами сначала Серёжу, а потом Олега, она умчала за границу — по словам Волкова, она работала под прикрытием на какую-то разведку и устраняла людей, если за это хорошо платили. Роль счастливой жены и будущей матери ей играть еще не приходилось, но и с ней она справилась, по мнению Разумовского, блестяще. Свои обещания Олег Давидович выполнял в точности: отдельная комната, мощный компьютер, щедрые карманные расходы, неограниченный бюджет на курсы програмирования и репетиторов. Понимая, как важно в этом возрасте личное пространство, Олег стучался, когда ему было что-то нужно, при этом не заходил в комнату Серёжи, а вызывал его в зал, если требовалось что-то обсудить. Они почти не проводили времени вместе, и Серёжу это полностью устраивало: он был предоставлен сам себе, помимо учебы изучал искусство, после школы шатался по музеям и выставкам, а Олег работал с утра до вечера. Друзей в новой школе у него не появилось, но так как школа была частная и очень дорогая, травли тоже не было. Никто не приставал к тихому заучке, увлекающемуся информатикой — дети здесь были больше заинтересованы в тусовках, модных клубах и легких наркотиках, а те, кто ходили в школу получать знания, могли беспрепятственно их получать. Готовил Олег Давидович не каждый день, но очень вкусно — Серёжа ждал выходных, чтобы от пуза наесться домашней выпечкой, запеченным мясом или шашлыками — их Олег жарил на заднем дворе коттеджа, совсем как в американских фильмах. Выпивал Волков нечасто, если сравнивать со средним жителем Необъятной, а когда выпивал, старался на глаза Серёже не попадаться. Полноценным пьяницей, Волков, конечно, не был, но с некоторыми его особенностями Серёже пришлось свыкнуться. Как любой бывший военный, он не выносил фейерверков и резких звуков, не любил, когда подходят со спины, и требовал от Разумовского железной дисциплины. Впрочем, за все плюсы его нового положения, можно было и потерпеть ранние подъемы. Система, отлаженная в первый же день совместного проживания, работала семь месяцев, а потом вдруг перестала. Шестнадцатый день рождения Серёжа провел в Эрмитаже — там, и только там было его место силы. Утром Олег сказал, что часам к восьми ему нужно быть дома, чтобы задуть свечи на именинном торте, и Разумовский вернулся без двадцати восемь. Он всегда приезжал с запасом ровно в один автобус — на всякий случай. Торт действительно стоял на кухне — домашний, с шоколадным кремом и шестнадцатью свечами. Их еще не зажигали, и Серёжа решил подождать Олега. В доме было тихо, на втором этаже горел свет. — Ты дома? — крикнул Серёжа. — Сейчас спущусь, пять минут! — раздалось сверху. Серёжа расставил тарелки, достал из духовки утку, а из холодильника крабовый салат — у Олега даже он получался какого-то мишленовского уровня, просто объедение. Волков спустился в гостиную с нездоровым румянцем на щеках, нервный и встрепанный, отмахнулся на вопрос о температуре. Разумовский счел за лучшее не приставать с расспросами — может, проблемы на работе. Они отметили шестнадцатилетие Серёжи без ненужного пафоса, по-домашнему. Выпили на двоих бутылку шампанского. В подарок Серёжа получил навороченную материнскую плату, цену которой даже произносить было страшновато. — Не глупи, это же инвестиция, Серёж, — Олег усмехнулся, глядя на его обомлевший вид. — Куда мне еще деньги тратить, как не на умницу-сына? Серёжа от похвалы совсем по-детски покраснел. Он не мог вспомнить, когда его в последний раз кто-то хвалил — может, разве учителя за оценки, но это не в счет. — Спасибо, — он сглотнул ком в горле, чувствуя, как печет глаза. — За всё. На лицо Волкова набежала тень — то ли сожаление, то ли вина. Исчезла она так же быстро, как появилась, и Олег поспешил перевести тему. Предложил еще чаю, чтобы запить сладкий торт. Они разошлись по комнатам около десяти. Засыпая, Серёжа слышал звон стекла из чужой спальни.***
Субботнее утро выдалось морозным и солнечным. Серёжа проснулся с будильником, принял душ, переоделся в домашнее. Было уже около девяти, но внизу было тихо — странно, потому что армейские привычки Олега обычно не позволяли ему спать после восьми даже в выходные. Серёжа сгонял вниз за тряпкой и чистящим средством для электроприборов. Перед тем, как монтировать новую материнскую плату, надо было все протереть и избавиться от пыли в процессоре. Он как раз приступил к работе, когда в соседней спальне вновь зазвенело стекло. — Серёжа, ты проснулся? — раздался голос Олега. — Доброе утро! — крикнул в ответ Разумовский. — Будем торт доедать, я поставлю чай? — Зайди сначала ко мне! Просьба была неожиданной. Ему не доводилось бывать там раньше: Олег звал его в гостиную, если хотел поговорить, и даже уборка у них была поделена на зоны ответсвенности. Каждый убирал свою спальню и ванную комнату, плюс Серёжа — ещё гостиную, а Олег — коридор. Кухню мыли поочередно два раза в неделю. Серёжа нажал на ручку двери, она открылась с мягким скрипом. Первое, что он увидел — как много солнца проникало через панорамные окна, подсвечивая всю комнату. Ажурный тюль, совсем прозрачный, делал свечение мягким, как на фильтрах ретро-фотографий. Олег, запахнутый в халат, сидел у изголовья кровати и вертел в руках стакан с остатками рома. Рядом на тумбочке стоял хрустальный графин, заполненный до половины. — Осторожнее, тут разбились стаканы, — Олег поднял на Разумовского чуть поплывший взгляд. — Обойди, садись. Серёжа сделал несколько шагов вглубь комнаты. Глаза, привыкшие к полумраку его собственной спальни, слезились. Солнца было так много, что хотелось прикрыть лицо руками. Он сел на другой конец кровати, поджал под себя одну ногу. Кивнул, показывая, что внимательно слушает. — Почему ты никогда не называешь меня папочкой? — с ходу спросил Олег. — Я думал, это не нужно, — Серёжа нахмурился, вопрос был из ряда вон выходящий. — Это странно. — Но мне бы очень этого хотелось, Серёжа. Волков допил ром одним глотком и поставил уцелевший стакан на тумбочку. Под его взглядом, впервые с момента их знакомства, было неуютно. Шорты Серёжи вдруг показались ему слишком короткими, а горловина домашней футболки, открывающая ключицы — слишком широкой. — Хорошо, папа. Буду называть, если хочешь. — Нет, — вскинулся Олег. — Я же сказал, я хочу, чтобы ты назвал меня папочкой. — Чего ты добиваешься? Это странно… перестань, я не понимаю… Волков издал полувздох-полустон и запрокинул голову вверх. Сложенные на коленях руки сжались до побелевших костяшек. Разрез халата открывал голую грудь, покрытую волосами, и старый шрам со времен службы — о нем Серёжа слышал, но никогда не видел вживую. — Зайчик, я хотел дождаться восемнадцати, правда, хотел, — простонал Олег, глядя в потолок, — но ты такой… Веснушки эти, волосы, как у ангелочка с картин… Я знаю, что ты не специально, солнышко, милый мой, знаю, что ты бы меня не провоцировал, но я больше не могу… Я больше так не могу. — Как — так?! — инстинкты подсказывали Серёже вскочить и бежать, но он не мог двинуться с места. Всё окружавшее его — и свежее постельное белье, и солнечные лучи через тюлевые занавески, и Олег, такой домашний в своем банном халате, такой несчастный — всё вокруг тянуло его к земле подобно магниту. Инстинкты кричали сбежать и запереться в своей комнате — он никогда туда не заходил и сейчас не посмеет! — звонить в полицию и в органы опеки, потому что это прямое домогательство до несовершеннолетнего ребенка со стороны опекуна. Тело не слушалось. Серёжа смотрел на Волкова, растерянно хлопая глазами — это же шутка, да? Шутка? — Ты только не пугайся, хорошо? — перехватив его взгляд, Олег подвинулся чуть ближе к нему и протянул руку. — Я никогда не наврежу тебе, никогда, малыш… — Ты проспишься и будешь раскаиваться, — насколько мог спокойно, ответил Серёжа. — Не буду, — Олег покачал головой и придвинулся еще ближе, — я не пьян, ты не понимаешь, я давно решил. Это так, для храбрости. Я люблю тебя, детка, поверь мне и ничего не бойся. — Ты с самого начала это планировал? — взвился Разумовский. — Вся эта история с усыновлением — обман? — Нет, — усмехнулся Олег, накрывая его руку своей, — я действительно думал о соцсети. Думал, ты окажешься прыщавым очкариком, умножающим в уме трехзначные числа, думал: «я на идее этого ботаника заработаю миллионы», а потом увидел тебя. И ты поселился в моей голове. — А что теперь? Мне закрыть глаза и думать об Англии, пока ты будешь реализовывать свои педофильские наклонности? Серёжа вырвал руку, но даже на это движение ушло непозволительно много сил. Голос не дрожал — одно это его радовало. Радовало еще то, что Олегу попался он, достаточно осознанный для своих лет гей, а не гетеросексуальный ребёнок помладше, которому эта ситуация сломала бы психику на всю жизнь. — Не называй меня педофилом, — резко бросил Олег. — Я дождался твоих шестнадцати. Я люблю тебя, но больше ждать не могу. Пойми это! — А я скажу нет. Что ты тогда будешь делать? Возьмешь силой и будешь говорить, что это любовь такая? — Возьму силой и буду говорить, что люблю тебя, — с обескураживающей честностью ответил Олег. Он говорил безумные вещи, но выглядел, на удивление, вполне вменяемо. — Если ты пока не разобрался в себе, я помогу тебе. Малыш, я всё сделаю… всё сделаю, чтобы тебе было хорошо. Папочка позаботится о своем мальчике… Затем Олег в одно плавное движение потянул опешившего Серёжу на себя, секунда — и Разумовского аккуратно положили спиной на кровать, а сверху навалилась теплая тяжесть чужого тела. Утреннее солнце било в глаза. Горячие мокрые губы коснулись шеи, широкая ладонь скользнула под футболку. Серёжу всего прошило ознобом, мурашки, бегающие по его телу, больше напоминали голодную саранчу, пожирающую всё на своем пути. — Солнышко, не плачь, ну чего ты… — Олег передвинулся выше и втянул Серёжу в поцелуй, глубокий и взрослый, с языком. Целоваться Серёжа не умел, поэтому просто приоткрыл рот, позволяя вылизывать себя изнутри. Мокро и странно, и с привкусом рома, но не противно. — Зайчик мой, я столько времени этого ждал… Как ты окажешься в моих руках, такой сладкий, такой отзывчивый… Папочка так тебя любит, маленький, так сильно любит… Серёжа часто дышал, сложив руки по швам. Ни ответить, ни двинуться — точно паучий яд, расползшийся по венам от поцелуя, парализовал его, сделав легкой добычей. Олег тёрся об его бедра крепким стояком, хрипло стонал на ухо, прижавшись к нему, словно утопающий. Бред — у Олега явно бред, и в целом то, что происходит — тоже. С днём, блин, рождения, дорогой Серёжа. — Ничего не бойся, малыш, папочка с тобой. Папочка не сделает больно, ты мне веришь? Ладонь нырнула под резинку трусов, сильные горячие пальцы обхватили серёжин полувставший член. Погладили по всей длине, сжали чувствительную головку, так что Разумовский чуть не вскрикнул. Другая рука нашарила горошину соска и потерла, потом скользнула к шее. Настырные пальцы проникли между ног, покружили у входа, а затем Олег в одно движение стянул его шорты до колен вместе с трусами. — Нет! — Серёжа дернулся, уперся руками ему в плечи. — Не надо! — Я только хочу сделать тебе хорошо, — пояснил раздраженно Олег, отстраняя его руки от себя. — И сделаю, хочешь ты этого или нет. Подумай, что тебя ждет без моей любви: вернешься в детдом? Будешь там ходить весь побитый, если не хуже. Посмотри на себя, малыш, ты же такой красивый, юный, невинный… многие захотят прибрать тебя к рукам, и они не будут такими нежными и любящими, как я. А потом — что? Закончишь школу и пойдешь на панель, чтобы заработать на пропитание. И соцсеть твою ты без меня не раскрутишь. — Хватит, Олег, — вскрикнул Серёжа, прикрывая пах, — прекрати, это уже слишком. Дай мне время, давай всё обдумаем! Может, я смогу… со временем, но сейчас это… Олег, ты слышишь? — Я не буду на это отзываться, — процедил Волков, прижимая плечи Серёжи к постели. — Назови меня правильно. — Папочка! — вспомнил Серёжа. — Папочка, пожалуйста, перестань! — Я знаю, что ты боишься боли, малыш, но это лишнее. Папочка всё сделает нежно и аккуратно, папочка растянет тебя хорошенько. А сначала сделает вот так… Олег привстал, спустился ниже и насадился ртом на серёжин член. Дыхание Разумовского сбилось, ориентиры в голове — тоже. Член реагировал на влажный горячий рот и умелый язык, ласкающий уздечку. Если Олег ограничится только этим… Может, звонок в органы опеки можно будет отложить. От этой мысли стало тошно и горько. Серёжа зажмурился, отказываясь верить собственному мозгу — как можно оправдывать насильника? Даже если он хорош собой, и даже если он хорошо отсасывает! Нет, если бы Олег дождался восемнадцатилетия Серёжи, если бы ухаживал за ним, если бы проявлял заботу и мелкие, но такие дорогие знаки внимания — разве выросший в детдоме Разумовский не клюнул бы на это? Разве недолюбленый ребёнок, повзрослев, отказал бы Олегу — красивому опытному мужчине — если бы тот всё сделал правильно? Серёжа был почти уверен в ответе. Да, Волков всё равно был бы его опекуном, но… Думать об этом сейчас не имело смысла: Олег ясно показал, что ухаживать не собирается, что считаться с желаниями Серёжи не будет и что видит в нем не романтического партнера, а только свой фетиш на отношения папочки и его детки. От осознания стало еще горше. Серёжа стиснул пальцы на ткани волковского халата, потянул, намереваясь отстранить Олега от себя, но вместо этого халат сполз с его плеч, открывая мускулистую загорелую спину с татуировкой в форме головы волка и новые шрамы. — Намек понял, солнышко, сейчас, — выпустив член изо рта, усмехнулся Олег. Его губы и подбородок блестели от слюны и смазки, шальные глаза смотрели на Серёжу, как на восьмое чудо света. Если он этим ограничится, всё не так уж плохо, наверное. Серёжа сможет пойти на сделку с совестью и смириться со своим положением, хотя бы временно. Но Олег этим не ограничился. Он отстранился, сдернул шорты и белье Серёжи до конца и полез в тумбочку за смазкой, и в тот момент Серёжа Разумовский понял с пугающей очевидностью — это его последний шанс сбежать. Он рванулся к двери, но замер, не сделав и пары шагов. Дорога к выходу была усыпана осколками стекла. Разбитые стаканы, он совсем о них забыл. Олег дернул его за футболку назад, снова уложил на кровать. — А если бы ты наступил на осколок? — спросил он сурово, нависая сверху. — Доставали бы сейчас занозу или зашивали бы порез. Нам это нужно, малыш? Предпочитаешь так провести утро, вместо того, чтобы нежиться со своим папочкой в постели? — Не трогай меня, хватит! — Прекрати брыкаться, — приказал Олег, — будет хорошо. Доверься мне, и ты поймешь, что я могу очень многое для тебя сделать. Хочешь запустить соцсеть? Получить хорошее образование? — Тогда о какой любви ты говоришь? — сорвался Серёжа. — Так и скажи: я буду трахать тебя за деньги, и не надо плести эту чушь про любовь! — Ты сейчас не понимаешь, но ты поймешь. Ты создан для меня, а я — для тебя. Если в первый раз мне придется применить силу, то дальше ты сам будешь просить. Будешь отдаваться мне и будешь называть папочкой. Ты быстро научишься. Возражения Разумовского остановила ладонь, прижатая к его рту. Олег коленом распихал его ноги в стороны, открывая себе лучший доступ, надавил на сжатый вход двумя пальцами. Серёжа протестующе замычал, и Волков прислушался; выдавил немного смазки из тюбика — холодный гель на промежности заставил Разумовского вздрогнуть. — Вот так, маленький, сейчас тебя растянем, — хрипло прошептал Олег, массируя узкое колечко мышц. Рот Серёжи был уже свободен, но и крики ни к чему бы не привели. Отдаленно стоящий коттедж, бывший военный, гораздо сильнее его. Прямое сопротивление сделало бы только хуже. — Папочка, не делай этого, — снова попробовал Серёжа детским и плаксивым голосом. — Пожалуйста, папочка, мне будет больно, не надо… Разумовский бедром почувствовал, как в ответ на его слова дернулся член Олега. Поняятно. Всё-таки у опекуна педофильские наклонности, хоть тот и отрицал. — Тише-тише, малыш, ты только расслабься, — прохрипел Олег, бездумно тыкаясь скользкими пальцами в Серёжу. — Разожмись, впусти меня, ну! Не зли папочку, будь послушным мальчиком. Серёжа, напротив, упрямо сжался. Тогда Олег рывком перевернул его на живот и с силой шлепнул по ягодице. — Ты что, не видишь, что я сейчас сорвусь? — прорычал Волков, прихватив его сзади за шею. — Я едва держусь, чтобы не засадить тебе прямо так, упрямый ты мальчишка! Для твоего же блага, малыш, не брыкайся и помоги мне немного. Я ведь всё равно тебя трахну, так дай хоть растянуть нормально! Серёжа прислушался к угрозе. Олег дышал ему в ухо так громко и тяжело, будто и правда держался из последних сил. Один палец доставил лишь небольшой дискомфорт, а второй, протиснутый слишком быстро вслед за первым, вызвал жжение в неподготовленных мышцах. — Больно! Олег, медленнее! — Кто? — Волков двинул пальцами сильнее, резко проталкивая их до упора. — Папочка, — исправился Серёжа. — Помедленнее, папочка, пожалуйста, очень больно. Олег послушался, добавил смазки и задвигал пальцами в более щадящем ритме. Вскоре к двум добавился третий, а Серёжа окончательно осознал, что выхода у этой ситуации нет — только перетерпеть и отомстить. Отомстить потом, потому что сейчас вся его жизнь находилась в руках Волкова. Подготовка длилась унизительно долго: Олег нахваливал его тело, тесноту и жар, невинность и красоту, бормотал о любви в его извращенном понимании, называл ласковыми прозвищами. Серёжа в этот момент хотел запланировать месть, но не смог. Когда в него запихнули толстый член, стало не до планов. Жжение усилилось пятикратно, боль прострелила поясницу. Казалось, что его насаживают на что-то громадное и раскаленное, на горящую головню, не меньше. Дыхание сбилось. — Не плачь, солнышко, ты привыкнешь, — Олег поцеловал его в затылок, двинул бедрами. Еще и еще. Олег толкался медленно, бережно даже, но боль не исчезала. Серёжа скулил, спрятав лицо в сгибе локтя, считал минуты до конца этой пытки. Распирало жутко, по ощущениям — до самого позвоночника и вверх по спинному мозгу. — Папочка очень тебя любит, слышишь? Любовь — это про другое, хотелось сказать Разумовскому. Трахать шестнадцатилетку, который не может тебе отказать, своего приемного сына к тому же — это не любовь. — Малыш, боже, ты не представляешь, как в тебе хорошо… Обхватываешь меня так плотно, такой узенький и жаркий… Твоя попка скоро привыкнет к папочкиному размеру. Правда? Серёжа промолчал, он был физически неспособен произнести такое вслух. Он бы или сблевал, или заржал, и оба варианта разозлили бы Олега. Тот и не ждал ответа — его член двигался в тесной заднице глубоко и размеренно, словно поршень. Вдох, выдох. Стон, вскрик, снова вдох.***
Настоящее время, Санкт-Петербург.
твои руки покрыты лаской, словно глазурью покрывает с любовью пекарь имбирные пряники. ты — это детские сказки. ты — ожидание праздника в пластиковых коронах. это все что я помню. это все что я сохраню о тебе в своей памяти. извини, что тебе от меня ничего не останется.
Олег позвал Серёжу сразу, как проснулся. День предстоял насыщенный: часовая летучка с командой разработчиков, потом визит к мэру на открытие нового отеля, а после — пресс-конференция в честь восемнадцатилетия Серёжи. Нужно было рассказать о планах на обновления соцсети, и снова отмахиваться от провокационных вопросов журналистов о том, связывает ли их с Серёжей что-то большее, чем опекунство и совместный проект. Пусть мучаются в догадках и строят теории, разбирая по кадрам каждое прикосновение Олега к Серёже на публике. Солнце заливало спальню Олега белым золотом, яркие лучи, проходя через тюлевые занавески, наполняли комнату мягким свечением. В дверь постучались, и Олег сразу откинул одеяло в сторону, стянул трусы и отбросил их подальше. — Заходи, малыш. Серёжа прошел в спальню, остановился прямо напротив Олега и приспустил кокетливый шелковый халатик, открывая одно плечо. Поправил волосы, отросшие до лопаток и уложенные крупными рыжими волнами. — Доброе утро, папочка, — ласково проворковал он, забираясь на постель. — Соскучился? — Еще как. Помнишь, какой сегодня день? — Мой день рождения? — Да, это тоже. А еще ровно два года наших отношений. Только вчера вспоминал, как это было в первый раз… Ты так спорил, так брыкался, даже плакал, глупыш, — нежно улыбнулся Олег. — Я тогда не знал, как это хорошо, — смутившись, объяснил Серёжа. — Я же ни с кем не был до встречи с тобой. — Да, малыш, я помню. Я стал твоим первым мужчиной. Лишил тебя невинности. С каждым словом к члену приливала кровь — Олег чувствовал, что заводится с пол-оборота, как его новый «Лексус». Спустя два года страстного секса с Серёжей, новизна не исчезла, и каждая возможность обладать им казалась чудом. — Знаешь, что, детка? Олег потянул его к себе, и Серёжа устроился головой на его груди. Прищурился — настоящий хитрый лисёнок, но до чего очаровательный… — Что, папочка? — Хочу, чтобы ты сегодня притворился, что ты снова нетронутый. Поиграешь с папочкой в игру? — Хочешь, чтобы я сопротивлялся? — растерянно спросил Серёжа. — Нет, ты же помнишь, я не люблю непослушных малышей. Я их наказываю. А ты просто не будешь себя растягивать перед тем, как я трахну тебя в попку. — Я уже… — Серёжа запнулся. — Уже подготовился. Хотел сделать тебе приятно с самого утра, папочка. Простишь меня? — Прощу, но в таком случае мы перенесем эту игру на завтра. А пока начни с хорошего минета. Видишь? Малыш должен что-то с этим сделать, — Волков кивнул на свой стояк, и Серёжа тут же приступил к делу. Он расположился между ног Олега и накрыл губами головку. Юркий язычок пощекотал уздечку и щелочку уретры, обвел головку по кругу, а затем Серёжа насадился на член полностью, принимая его в горло. Он щедро смачивал слюной ствол, чтобы облегчить скольжение, брал за щеку, потом снова ласкал головку. Губы его покраснели, растянутые вокруг колом стоящего члена. — Умница, малыш, — простонал Олег. — Соси, да, вот так! Мой сладкий, мой послушный… Разумовский замурчал, не вынимая изо рта член, и вибрация его горла чуть не толкнула Олега за край. Сосал он хорошо — слишком хорошо, а у Олега были на его малыша другие планы. — Достаточно, теперь повернись попкой. — Папочка хочет отыметь меня? — игриво спросил Серёжа, сбрасывая шелковый халатик. Под ним оказался пеньюар телесного цвета, с кружевом по лифу. На хрупких плечах тоненькие бретельки смотрелись почти провокационно — Олегу хотелось сорвать их зубами, дорваться до нежной белой кожи, щедро присыпанной веснушками, точно пирог — корицей. Серёжа был совершенно порочен, стал таким под влиянием Олега, Волков создал его с нуля, создал под себя. Идеальная, красивая игрушка для секса, принадлежащая ему одному. Безотказная, потому что все ниточки к соцсети и деньгам находились в руках Олега. Покорная, потому что в этом Серёже не осталось ничего от язвительного подростка, который два года назад впервые зашел в его спальню. — Папочка будет нежным? — промурлыкал Серёжа, виляя упругими ягодицами. — Это будет зависеть от тебя, детка. Олег проник в него сразу тремя пальцами, и Серёжа легко принял его; внутри всё хлюпало от смазки. Сегодня утром Олегу хотелось совсем другого, хотелось насилу проталкивать член в неподатливом проходе. Появилась мысль трахнуть Серёжу чем-то гораздо крупнее члена, но он решил не рисковать: прием и пресс-конференция требовали от Разумовского ровной походки и уверенной улыбки, а не зареванной красной мордашки и хромоты. — Какая растянутая дырка, малыш, — цокнул Олег, — теперь можно не церемониться, можно засадить и отыметь тебя так, чтобы ножки дрожали. Хочешь почувствовать меня внутри? — Хочу, папочка, — Серёжа тряхнул волосами, обнажая нежную тонкую шею, и Волков тут же схватил его за загривок, — хочу твой большой член. Олег толкнулся, как обещал, быстро и размашисто, и Серёжа застонал. Влажные шлепки наполнили комнату. Волков плавал в удовольствии и остатках сна: Серёжа, в лучах утреннего солнца, на белоснежных простынях, был порождением чего-то божественного. Был ангелом, спустившимся на грешную землю — самым порочным из ангелов, потому что он принадлежал Олегу. — Прогни спинку, малыш, — простонал Волков, ускоряясь. — Как сладко ты отдаешься, как стонешь подо мной… Серёжа кончил первым — Олег почувствовал, как всё сжалось вокруг его члена, точно тисками, и это быстро подвело и его к финалу. Он вышел из Серёжи и рухнул рядом, пережидая звон в ушах. Солнце заливало комнату мягким светом, Серёжа улыбался ласково и развратно, а потом вдруг перестал. В первую секунду Олег ощутил непонимание — что, снова было больно? Или снова подростковое упрямство? Серёжа потянулся к халату Олега и набросил его на себя, а потом сел на постели чуть поодаль. Странное спокойное выражение не исчезало с его лица, и Волков начал нервничать. — Малыш, что такое? — Ты заходил сегодня в новости? — холодно спросил Серёжа. В нем не было и следа той игривости, что минуту назад — словно щелкнул переключатель. Холод и отстраненность, а еще… злость? На что ему злиться? Перемена была такой разительной, что Олег не мог собрать слова в предложения. — Когда зайдешь, увидишь сюрприз, — продолжал Серёжа. — Остались еще в Необъятной честные журналисты. Имя Юлии Пчёлкиной тебе о чем-то говорит? Олег нахмурился. — О чем ты? — Я рассказал ей всё: кто ты, и что ты со мной сделал, и что заставлял меня делать последние два года. И про фальшивое опекунство, и про твои финансовые махинации — словом, всё. И нужные документы уже в суде. И соцсеть я у тебя отсужу, ни копейки не получишь, — пообещал Серёжа, всё больше распаляясь. Его глаза горели. — А попробуешь тронуть меня хоть пальцем — попробуй! Он вскочил с кровати, с вызовом глянул Олегу в глаза. Звон в ушах всё не проходил. Такое предательство со стороны Серёжи просто не укладывалось в голове. Вот так он отплатил за всё хорошее, что Волков для него сделал? — Попробуй, только видишь, — Разумовский указал на окно, и Олег услышал нарастающий вой полицейских сирен, — смотри, папочка, уже мигалки видно… У тебя есть тридцать секунд — лучше потрать их на то, чтобы надеть штаны.