Не нужно вообще ничего

Сережа просыпается от того, что его никто не разбудил. Он уснул за столом – часы утверждают, что четыре часа назад – досидевшись до того, что взмах руки перед лицом виделся покадрово, а в углах колыхались зыбкие тени. Вынырнув из незаметно подкравшейся дремы и обнаружив посреди делового емейла фразу «три павы гори», Сережа понял, что нужно поспать. Хотя бы немного. После чего попросил Марго поднять его через полтора часа и с облегчением уронил голову на сложенные на столе руки, показавшиеся желаннее самой мягкой подушки. Через полтора часа, а прошло четыре. – Марго, – хрипит Сережа, тщетно пытаясь прогнать муть перед глазами, – ты должна была разбудить меня в пять. – Совершенно верно, Сергей, – безмятежно отзывается та. – А сейчас восемь. – Поступил запрос на отмену от Олега Волкова. – Какого… Сережа встает через мимолетную дурноту, схватившись за край стола. Из приоткрытой двери струится слабый аромат корицы. Ну еще бы. Ожесточенно растирая глаза, Сережа шлепает на кухню. Олег стоит спиной к нему около плиты и что-то помешивает. У его локтя – коробка овсяных хлопьев и белая баночка, не то сметана, не то йогурт. Пахнет корицей и яблоками. – Олег, блядь, какого черта ты… – Два удара. – Что? – Пять. – За что?... – Восемь, – Олег стучит ложкой о край кастрюльки, выключает газ и разворачивается к Сереже лицом. Лицо не выражает ни-че-го. – За то, что говоришь, хотя я тебя ни о чем не спрашивал. В одуревшей голове осознание – взрывом. Сережа рушится на колени вертикально вниз, словно ноги подкосило автоматной очередью, не почувствовав боли от столкновения чашечек с твердой плиткой. Он забыл. Совсем забыл. Вечерняя работа и короткий, едва ли принесший облегчение сон вымели из головы всё. – Прости. – Десять, – как-то даже удовлетворенно заключает Олег. – Но хорошо, я тебя прощаю. У него на фартуке, на уровне лица Сережи, изображен мультяшный волк с голубыми глазами-пуговицами. Под коленями твердо. Сережа дышит корицей и яблоками и по-дурацки хочет плакать, хотя его простили. – Мыться, потом завтракать, – сдернув фартук, Олег укутывает им кастрюльку и шагает к кухонной двери. – Не вставай. Он идет к ванной, а Сережа торопится за ним на коленях, неуклюже переваливаясь, как пингвин. Плитка сменяется пробкой – идти проще, мягче. Тем больнее давление высокого порожка, сперва на колени, потом на голени. – Поднимайся, раздевайся, в душ. Сережа сел работать и уснул в той же одежде, в какой прибежал с совещания. От рубашки слабо пахнет потом – от нее он избавляется с удовольствием. За рубашкой в корзину летят носки и брюки. С бельем сложнее, Сережа замирает, запустив большие пальцы под резинку боксеров. Казалось бы, десять лет общих душевых должны были выкорчевать из него всякий стыд, но нет – он до сих пор ненавидит раздеваться перед посторонними, даже если это врач. Или Олег. Сереже иногда снится, будто он оказывается среди оживленного коридора башни голышом или в одной рубашке, едва прикрывающей бедра, что отчего-то еще хуже. – Ну? В этом коротеньком слове безграничное спокойное терпение. У Сережи встают дыбом волосы на руках и загривке. Он стягивает белье, заходит в просторную – пятеро бы поместились – душевую кабину и становится под лейку, прикрываясь руками. На них и приходится хлесткий обжигающий удар, отскочивший от стен звонким эхом. Это Олег – он зашел следом, как был в футболке и штанах. – Руки. Сережа опускает голову и закладывает руки за спину. Шумит теплая вода, заливается в уши и глаза. Сережа щурится на завихрения струек у стока сквозь влажную пелену не то воды, не то слез, выступивших от острого горячего стыда. Сережа понимает, что краснеет, он буквально ощущает, как румянец зарождается на щеках, разливается по лицу, волной опускается на шею, сползает на грудь. Сережа уверен: будь вода холоднее, от него повалил бы пар. Мягкая губка, потерев шею и под челюстью, тоже сползает на грудь. Олег моет его выверенными движениями, бесстрастно, как санитар в больнице. Сережа, к счастью, не знает, каково это, когда тебя моет санитар в больнице, но процесс представляет именно так. Лицо пылает, в голове пусто, у геля сладкий цветочный запах. Губка детская, в виде оранжевой лисьей мордочки, мягкая, но не чрезмерно – растирает и почесывает кожу: грудь и спина, руки, ладони, пальцы и между ними, живот. Поясница. Вокруг пупка. От середины бедра к коленям и ниже. Олег хлопает его по икре, и Сережа по очереди поднимает ноги. Держится за кафельную стену, не осмеливаясь опереться на плечо Олега для равновесия: дотрагиваться не разрешали. Ступни и местечки между пальцами отзываются щекоткой. Олег сует ему губку. – Домывайся. Завладев губкой, Сережа невольно прижимает ее к паху, заслоняясь, и тут же, мгновенно напрягшись, бросает вороватый взгляд на отошедшего Олега. Тот, мокрый с головы до ног, смотрит в другую сторону через прозрачную стенку. Белая футболка пропиталась водой, видны темные очертания татуировки. Сережа завершает туалет с облегчением – слезы больше не колют глаза, стыдливый румянец не жжет щеки. А потом Олег вдруг ровно говорит, не оборачиваясь: – Представь, если я сейчас прикажу вывести видео на экраны в холлах. Едва не выронив губку, Сережа вскидывает голову и в ужасе таращится ему в затылок, туда, где темные прядки слегка курчавятся от влаги. – У тебя же и здесь камеры, – без нужды поясняет Олег. – Марго сразу уничтожает записи, если на них не происходит ничего необычного, но что если я прикажу ей включить прямую трансляцию? «Ты этого не сделаешь!» – хочет воскликнуть Сережа, но вовремя прикусывает губу мало не до крови. Он уже наказан. Говорить ему нельзя. Он мотает головой так отчаянно, что мокрые волосы хлещут по лицу. – Думаешь, она меня не послушает? – Олег понимает его неправильно. Или притворяется. – Спроси у нее. Я разрешаю. – М-марго, – заикаясь, послушно зовет Сережа, хотя прекрасно знает, каким будет ответ. – Если… если Олег прикажет тебе вывести видео отсюда на экраны в башне, ты это сделаешь? – Конечно, – с ужасающей легкостью отзывается та. – Сергей, вы дали Олегу Волкову те же права доступа, какие есть у вас. Олег, мне сделать то, о чем говорит Сергей? Ягодицы поджимаются, член словно пытается втянуться под лобковую кость. У Сережи темнеет в глазах. То ли от ужаса перед тем, в каком виде он вот-вот предстанет перед сотрудниками и клиентами «Вместе», то ли от фантомного злорадства в голосе Марго. Это невозможно! – Пока не надо, – равнодушно отвечает Олег, и у Сережи слабеют колени. – Ты готов? Сережа кивает, хотя Олег по-прежнему на него не смотрит. Потом Олег уходит, говорит, что переоденется и будет на кухне. Сережа вытирается, одевается и бреется сам, едва не всхлипывая от ощущения защищенности, которые дают штаны и толстовка. В ванной сейчас небезопасно. Одно слово Олега – и его увидят. * – О, чистая досочка явилась, – радуется Олег, красиво проворачивая в пальцах нож. – Разверни руки ладонями вверх и клади на стол. Десяток шагов до кухонной стойки растягиваются на километры. Сережа не может отвести взгляд от тусклого лезвия. Задерживает дыхание, бессознательно потирает подушечкой большого пальца беззащитную мякоть указательного, на котором не осталось шрама. Колюще-режущее завораживает и пугает. Как-то раз в детдоме Олег стянул из спонсорской помощи пару банок соленого арахиса. Банки были металлические, а края их крышек острее бритвы. Сережа отлично это знал, но, как загипнотизированный, протянул руку и тюкнул пальцем по краю загнутой крышки. Короткий ожог и ощущение расходящейся плоти он помнит до сих пор. Порез получился небольшой, но глубокий, кровь не унималась несколько часов, и медсестра грозилась, что придется зашивать, однако обошлось. Сейчас, если на кухне приходится пользоваться ножом (редко), Сережа берет тот, что с синей рукояткой, небольшой, старый и безнадежно тупой. Он вполне годится строгать хлеб и колбасу, а заодно можно спокойно ронять его себе на ноги, промахиваться по пальцам или вовсе начать резать не той стороной. У Олега кухонных ножей много, и все наточены так, что впору волосок в воздухе рассекать. – Я не буду, – говорит Сережа, остановившись в двух шагах. – Двенадцать ударов. – Не буду. – Пятнадцать. – Не буду, не буду, не буду, НЕ БУДУ, НЕ БУДУ!!! Может, Олег накидывает ему еще, но собственные вопли звенят в ушах, и ничего не слышно. А потом вспыхивает боль – Олег хватает его за влажные волосы и дергает. Сережа, вскрикнув, рушится грудью на стойку, на яблоки и изюм. Олег прижимает его сверху. – Ты именно это хочешь сказать? – Не буду. – Это точно то, что ты хочешь сказать? – настойчиво повторяет Олег. – Не буду. – Ты уверен, что хочешь сказать именно эти слова? Чумной доктор. Чумной доктор. Сережа помнит. – Не буду, – бормочет он в гладкую столешницу, пахнущую корицей. – Ну раз так, то кончай истерить, а то каша остынет, – уже совсем спокойно говорит Олег, выпрямившись. – Двадцать ударов, кстати. Странно. Сережа думал, что заработал больше. Он выпрямляется тоже, складывает ладони лодочкой, опускает на стойку и разворачивает. Олег пристраивает на каждую по яблоку. Яблоки крупные и красные, как с картинки. Руки дрожат, но не критично, яблоки не скатываются. Нож поднимается и опускается с молниеносной скоростью. Сережа даже перевести дыхание не успевает, а Олег уже снимает яблоки по очереди и доламывает дольки руками. На глазок от лезвия до кожи все это время оставалось сантиметра полтора, не меньше. Сережа хочет осесть на пол, но дотаскивает себя до стула. Спохватывается, что садиться ему не разрешали, однако Олег молча раскладывает по тарелкам кашу и украшает ее дольками фруктов, а значит все нормально. Есть Сережа все равно начинает только после того, как доносит ложку до рта Олег. Просто на всякий случай. После завтрака Сережа моет посуду, вручную, потому что запускать машинку ради пары тарелок глупо, а копить грязную посуду Олег не любит. Сережа моет всю посуду, кроме ножей: их Олег помоет сам. * Утро бесконечно долгое и спокойное. Солнечные лучи просачиваются между шторами и расчерчивают пол на прямоугольники и полоски света и тени. Сережа сидит около дивана в солнечном пятне и млеет, как кот. Нельзя говорить, нельзя пользоваться гаджетами, нельзя читать. Думать, наверное, нельзя тоже, но это уж Олег не проконтролирует. Хотя думать все равно не хочется. Мысли, конечно, текут, но прерывисто, как мед: струйка, капля, пустота. Солнечный свет ласкает кожу. Тянет в сон. Олег сидит в центре дивана, уткнувшись в экран телефона и прихлебывает сок из стакана. Через какое-то время у него, кажется, устает рука. Он оглядывается, но подлокотники далеко, журнальный столик тоже. Нужно пересаживаться, а Олегу лень. Зато Сережа рядом. – Выпрями спину, – говорит Олег и ставит наполовину опустевший стакан ему на голову. В детстве Сережа с восхищением читал про африканских и азиатских женщин, которые запросто носили на голове тяжелые корзины и кувшины. В статьях писали, что так нагрузка равномерно распределяется по позвоночнику и практически не тратится энергия. Должно быть, одна из тех женщин могла бы просидеть со стаканом на голове хоть десять лет. Сережа, увы, не африканка или индианка. По ощущениям, проходит минут пять, а у него уже ломит спину и поясницу. Дискомфорт усиливается с каждой секундой. Тело прошивает дрожь от напряжения. Стараясь, чтоб было незаметно, Сережа начинает ерзать, пытаясь найти более удобную позу. Неверное движение – и стакан летит вниз, сок выплескивается Олегу на ногу и на ламинат. Ну хоть стакан целехонек. – Что и следовало ожидать, – без удивления комментирует Олег. – Прибери за собой… Стоять! Ты куда? «За тряпкой,» – едва не отвечает подхватившийся с места Сережа, но вовремя сжимает губы и садится обратно, едва не угодив в лужицу. – Убирай, – с нажимом повторяет Олег. – С ноги тоже. Краска бросается в лицо так, что пламенеют уши. Сережа, сглотнув, склоняется к полу. Пару часов назад он собственноручно вымыл этот пол три раза – ползал на коленях с тряпкой, а углы и закоулочки Олег заставил вычистить мочалкой для мытья посуды. Хорошо хоть не зубной щеткой. Придерживая волосы, чтобы не намочить, Сережа высовывает язык и осторожно касается лужи кончиком, лакает по-щенячьи. Тяжелая рука давит на затылок, прикладывает лицом в пол, как того самого щенка в лужу совсем не сока – ощутимо, но не так сильно, чтобы расквасить нос. – Не халтурь. Пачкая кончик носа, Сережа начисто вылизывает сперва пол, потом ногу. Под сладкими ананасными каплями кожа солоноватая, густые жесткие волосы почти нестерпимо щекочут язык. Уши и щеки все еще горят. * После обеда Сережа клюет носом, а Олег решает прогуляться до ближайшего торгового центра, чтобы купить очередную футболку с волком. Он мог бы заказать в башню хоть сотню футболок, но предпочитает лично таскаться по магазинам. Сережа ходит следом – в самых своих неприметных джинсах, куртке и бейсболке. Одежду выбирал Олег. Сережа машинально попытался влезть в любимое фиолетовое пальто, но лишь заработал окрик и еще два удара. Перед выходом возникает опасение, что из всевозможных практик, которые способен придумать Олег, применить стоп-слово придется именно – какова ирония – в магазине. Сережа не просто так пользуется доставкой и совершает покупки в интернете. Однако ничего подобного: оказывается, если не нужно толкаться в толпе, искать, выбирать и общаться с консультантами, прогулка по торговым залам в некотором роде приятное разнообразие. Сережа хвостиком топает за Олегом, слушает музыку и краем глаза выхватывает из окружающей пестроты все яркое и необычное. Но львиная доля его внимания остается сосредоточенной, конечно же, на Олеге. В примерочной уйма крючков, но зачем они, если есть Сережа. Он стоит у занавески и держит две стопки футболок: в правой руке – те, что Олег уже примерил, в левой – те, что еще нет. Не перепутать. – А вот смотрите, эти брать будете? – радостно спрашивает консультантка. Сережу она не узнала, но, несмотря на скромную одежду, почуяла перспективных покупателей. Сережа молчит. Вешалки не разговаривают. – Извините? – консультантка, сделав какие-то (неправильные) выводы, повышает голос, повторяет громко и четко: – Эти футболки примерять будете? Сережа отчаянно моргает. То, что он стоит и держит одежду, само по себе не странно: ну удобнее им так, бывает. А теперь, когда он изображает слепоглухонемого? Что она про него подумает? Людей в бутике мало, но кто-то ходит по рядам. Что подумают они? – Нет, спасибо, – не выдержав, шепчет он, надеясь, что может быть, может быть, Олег не услышит. Но он слышит, конечно. Слышит, высовывается из кабинки и лучезарно улыбается: – Будем, будем. Дайте их моему другу, кладите вот сюда, он подержит. Консультантка осторожно пристраивает футболки в левую стопку. Она уходит, и Олег провожает ее взглядом. Удостоверившись, что она временно потеряла к ним интерес, хватает Сережу за локоть и рывком втаскивает в примерочную. Сережа не роняет все, что держит в руках, только чудом. Олег аккуратно перевешивает футболки на крючки: те, что уже примерил, – направо, те, что еще нет, – налево. Сережа со вздохом облегчения опускает руки, успевшие немного устать, и давится воздухом, когда лицо обжигают две звонкие пощечины. – Я не разрешал тебе разговаривать, – напоминает Олег. В его голосе и выражении лица нет ни злости, ни даже упрека, но в глазах все равно вскипают слезы. Сережа сам себе дивится: мыслей нет, только эмоции бушуют, будто рухнул мир. – Жди на улице, – велит Олег и тянет с крючка очередную футболку. В магазине он после этого надолго не задерживается, но Сережа как раз успевает быстро и бурно порыдать, спрятавшись в подворотне. Когда он вообще позволял себе выплакаться в последний раз? Лет пять назад? Больше? В раннем детстве он был отчаянным плаксой, но в детдоме быстро выяснилось, что мальчики не плачут. Мужчины тоже не плачут, а бизнесмены с многомиллионным состоянием тем более. Надо держать лицо, перед собой – в первую очередь. Если Олег и замечает покрасневшие глаза, то виду не подает. * Этот уголок парка – частная территория за стеной из декоративного камня. Олег перекидывается парой слов по телефону, и охранник открывает для них калитку. Вычищенное озеро с уточками, несколько шезлонгов на пологом склоне, заросшем подстриженной травой, вокруг высятся клены. Олег заваливается в один шезлонг, Сережа мнется у соседнего, не решаясь последовать его примеру, вдруг нельзя. Не зря: Олег жестом указывает на траву рядом. На дворе уже не лето, но за день земля успела нагреться. Сережа сидит на коленях в теплой траве и держит пакет с шариками комбикорма, пока Олег кормит уток. Птицы плещутся и шумно переругиваются, изумрудно-зеленые щечки и синие зеркальца на крыльях сверкают на солнце. Сережа наблюдает за ними завороженно и не может сдержать улыбки всякий раз, когда шарик корма ненароком попадает кому-нибудь по голове. Закончив, Олег долго вытирает руки влажными салфетками, потом отправляет Сережу к урне выбрасывать салфетки и опустевший пакет, а когда тот возвращается, Олег вынимает прозрачный пластиковый лоток на два отделения. Глаза и обоняние подсказывают, что внутри кусочки сыра и шоколада, и это очень странно. Ладно, многие не знают, что уткам по-хорошему даже хлеб нельзя, но кому вообще может прийти в голову кормить их молочкой и сладостями? В другое время Сережа бы рявкнул: «Ты с ума сошел, что ли?» и разразился лекцией на тему питания парковых птиц, но сейчас… Может, это нарочно? Может, Олег поступает так специально, чтобы его спровоцировать, проверить, насколько он послушен? Несколько секунд Сережа всерьез разрывается между перспективой заработать слова неодобрения и, вероятно, еще пару пощечин и желанием спасти уток от проблем, вызванных неподходящей кормежкой. А потом оказывается, что содержимое контейнера предназначено вовсе не уткам. Не поднимая головы, Олег демонстрирует ему теннисный мячик. – Правила игры простые: я бросаю, ты приносишь. Он кидает мяч вбок, так, чтобы не скатился к уткам. Сережа рвется следом и падает, как подстреленный, на руки и колени, когда на полушаге его догоняет резкое: «На четвереньках!» Здесь, наверное, всё едва ли не вылизывают: трава мягкая, нет риска напороться на стекло или иглу, а мелкие камушки и щепки можно потерпеть. Добыв мяч, Сережа ковыляет обратно на трех точках, потому что нести его во рту – это уже перебор. К счастью, Олега расклад вполне устраивает: он с ладони скармливает Сереже кусочек сыра и бросает мяч снова. Не привыкший к такому способу передвижения, Сережа быстро устает, но молчит. В голове остается только набор простых действий: раз – проследить глазами полет мяча, два – нужное количество раз двинуть руками и ногами. Мяч празднично желтый на зеленой траве, но уже не безукоризненно: успел испачкаться в травяном соке и песке. Три – нужное количество раз двинуть рукой и ногами, следить, чтобы не подломился локоть, иначе ткнешься мордой в землю. Четыре – отдать Олегу мяч. Пять – получить поощрение. Сыр твердый, чуть-чуть заветрился. Молочный шоколад, напротив, мгновенно тает от тепла тела, его приходится слизывать с пальцев. Раз – проследить глазами полет мяча, два… На обратный путь Олег вызывает шофера. Сережа раскрасневшийся и перепачканный: коленки джинсов в травяном соке и грязи, бейсболку и куртку он быстро сбросил, зато забрызгана футболка. Пару раз мяч все же скатился со склона, угодив на мелководье. Сережа раздумывает, закинь Олег мяч в пруд, отправился бы он вплавь? Он представляет, как плывет по-собачьи (вырос у залива, а толком плавать так и не научился), рыжая голова будто поплавок, а утки сердито крякают и треплют его за волосы. * Хочется поскорее в душ, но удается помыть только руки и лицо. Сперва они ужинают – очень легко, в золотистом курином бульоне одна небольшая картофелина и половинка сваренного вкрутую яйца. Когда Сережа задумывается, к чему бы это, внутренности вдруг сводит так, что даже довольно скудное содержимое тарелки доедается с трудом, хотя еще четверть часа назад раззадоренный свежим воздухом и физической активностью организм подзуживал желудок переварить себя изнутри. Моются они после ужина. Олег моется – а Сережа, раздетый до белья, стоит рядом. Двигать позволено только руками. Подать мыло, забрать мыло (не уронить скользкое мыло), подать губку, забрать губку… Полотенце Олег вешает ему прямо на голову. Он снова в той роли, с которой так катастрофически не справился в торговом центре. На этот раз он не подведет. Вешалки не разговаривают, не смотрят, не двигаются, не дышат. Сережа дышит, по-другому никак, но старается делать это потише. Он стоит совершенно неподвижно, хотя сердце колотится так, что свисающий на грудь край полотенца ритмично покачивается. Вымывшись и переодевшись, Олег уходит, назначив встречу в гостевой спальне через полчаса. Сережа не спеша моется и еще немного ревет – не по какой-то конкретной причине, а потому, что тогда в подворотне времени не хватило. Сережа не помнит, чтобы эту спальню хоть раз использовали по назначению. У них редко бывают гости и еще реже бывают гости, желающие остаться на ночь. Таким всегда можно оплатить гостиницу. Мебель, кроме кровати, накрыта чехлами, душновато и жарко – где-то работает обогреватель, на месте люстры пустой крюк, зато на подоконниках подставки с горящими свечами. – Закрой за собой дверь. Сережа тихо затворяет дверь, давя желание прижаться к ней лопатками. Олег поднимается с края кровати. В руках широкий ремень. – Подойди и развернись ко мне спиной. Напомни, сколько ты за сегодня заработал ударов? – Д-двадцать. – Двадцать четыре, – поправляет Олег. – Плюс два за те, о которых ты забыл. Двадцать четыре так двадцать четыре. Ему лучше знать. – Ты ничего не хочешь прямо сейчас? – продолжает Олег. – Подумай хорошенько. В туалет? Пить? Сережа не хочет ни пить, ни в туалет. Думать тоже. – Хорошо, – говорит Олег, когда он отрицательно мотает головой, и бьет без предупреждения. Через плотную толстовку и футболку ремень не хлещет, а глухо хлопает. Сережа внезапно чувствует себя выколачиваемым ковром: не больно, но громко и покачивает. Интересно, пыль из него летит так же? По виску ползет капля пота. В ушах шумит кровь. Олег мерно и четко отсчитывает удары вслух. Двенадцатый удар швыряет Сережу на колени, шестнадцатый – на четвереньки. Все еще не больно, только не получается держаться на ногах, потому что тело внезапно слишком легкое и пустое, а голова ощущается надутым гелием воздушным шариком – если б не шея, оторвалась бы от туловища и зависла под потолком. После двадцатого удара Сережа норовит упасть ничком, но Олег приказывает раздеться до трусов и лечь грудью на кровать. Сережа возится, как весенняя черепаха в песке, и Олег помогает – вытряхивает его из штанов, толстовки и футболки, подтаскивает в кровати. Сережа благодарно обмякает у него в руках. Через тонкую ткань последние четыре удара довольно чувствительны. Боль горячей волной катится от ягодиц к загривку и растворяется где-то в затылке, туманя сознание. Сережа громко сопит, мнет одеяло и взвизгивает, когда на последнем ударе край ремня обжигает ляжку. Олег укладывает его на кровать и закатывает в толстое одеяло, как в кокон. Потом туго и часто вяжет сверху, плотно обматывая кольцами веревки. Сережа чувствует, как тело постепенно сдавливает с ног до плеч, и удобно пристраивает подбородок на край одеяла. Олег что-то дергает, что-то подвязывает, проверяет, прикрепляет. – Хочешь пить? – еще раз спрашивает он. Сережа отрицательно мычит. В самом конце на глаза ложится плотная повязка, разом погрузив зыбкий сумеречный мир в непроглядную темноту. Через пару секунд с поскрипыванием приходит в действие какой-то механизм. Сережу медленно тянет с кровати, переворачивает, потряхивает. Ощущения неприятные, как на аттракционе, но все кончается быстро: он снова в вертикальном положении, головой вверх, как надо, только под ногами нет опоры. Вдох. «Я болтаюсь, как туша на крюке, – вдруг думает Сережа, – как…» Выдох. Мысль срывается и летит вниз, Сережа не успевает ее подхватить. Шуршит ткань, кто-то тихо дышит, но звуки быстро отходят даже не на второй план, дальше. В жаркой темноте вокруг пусто и безопасно. Не нужно бояться, не нужно тревожиться, не нужно думать. Никто ничего от него не требует, даже собственное тело, потому что тела тоже нет. Блаженная всеобъемлющая пустота. Не нужно двигаться, не нужно куда-то бежать и что-то решать, не нужно напрягаться, не нужно гадать, куда шагнуть и что сказать. Нет ни ног, ни языка. Не нужно вообще ничего, потому что ничего нет. Остается просто… парить в невесомости. И всё. Мысль долетает до поверхности и расходится кругом по теплой темной воде. Исчезает бесследно. * В приоткрытое окно вместе с потоком холодного воздуха врывается шум вечернего города. – На ночь наедаться вредно, – ворчит Олег, но подсовывает ему очередную конфету. Сережа вдумчиво пережевывает шоколад, запивает горячим чаем. – Мне можно. После этого… сабдропа. – Сабспейса, – поправляет Олег. – Тебе стало лучше? – Намного. Но… Уффф, после такого выходного еще один выходной нужен. – Завтра воскресенье, – напоминает Олег. – Вот и отдыхай, а если увижу тебя за работой, то отшлепаю, причем не в рамках игры. – Дааааа, Мастер, отшлепайте меня полностью!.. Ай! Олег, пихнув его коленом, убирает конфеты за пределы досягаемости. Сережа, с сожалением проводив их взглядом, допивает чай. – Я смотрю, идея с одеялом хорошо пошла. Может, флоатинг-камеру купишь? – Хм, – Сережа на секунду задумывается. – А эта камера подразумевает твое участие? – Нет, ты вполне сможешь пользоваться ей самостоятельно. – Тогда не хочу. Олег улыбается, осторожно поглаживая его по плечу. – А вот мыть полы мне не понравилось, – объявляет Сережа. – Зато я придумал мошенническую схему. Смотри, пишешь на тематических форумах, типа дом ищет саба для отношений двадцать четыре на семь! – он победно замолкает. – И что? – подбадривает Олег. – И всё! Он тебе моет посуду и полы, подает вещи и все такое, а платить не надо. – Ты гений как всегда, – смеется Олег. – Я неважно разбираюсь в Теме, но мне почему-то кажется, что это работает по-другому. Сережа возмущенно фыркает, но фырканье переходит в зевок. – Ложись-ка ты спать, а? – предлагает Олег. – Имей в виду, я тебя через десять часов подниму. – А что, мы продолжаем сессию? – Нет, просто если ты продрыхнешь больше, то будешь весь день ходить вареный, оживешь к ночи и снова ляжешь спать в четыре. И весь целительный эффект коту под хвост. – Что ж, придется тогда повторить сеанс. – Да запросто, – ядовито кивает Олег. – Я попрошу Марго, чтобы не звала клининг. Будешь у меня не в одной комнате пол мыть, а на паре этажей. – Ммм… Знаешь, Олег, пожалуй, ты прав. День был насыщенный, пойду-ка я спать. Спасибо! – Обращайся в любое время. Полы и посуда, знаешь ли, сами себя не помоют. Сережа, посмеиваясь, выходит за дверь. Тело и голова легкие, только наполнены не гелием, а шампанским или газировкой. Хочется смеяться или даже пританцовывать, но Сережа идет спать. Он знает, что сегодня в его снах вместо огня и злого клекота, вместо тревог и дедлайнов будут уютная теплая темнота и абсолютная безмятежность.