Снег и мёд

      Ей шесть месяцев, и Джек не может видеть её слёз.       Мать всегда вся в заботах: нужно вязать шарфы, лепить свечи, драить полы, готовить ужин и мариновать овощи на предстоящую зиму. Заняты все, и потому, если иногда ребёнка и укладывают на одеяло, пеленают его от прохлады осеннего воздуха и на какое-то время предоставляют самому себе, — то это только лишь потому, что больше ничего нельзя поделать. Если иногда с ней не нянчатся и не обнимают, если иногда то, что нужно сделать, важнее того, что хочет сделать она сама, — это не из-за недостатка любви.       Но её крошечное личико, красное и сморщенное от неудовольствия, — Джек желал бы видеть меньше всего. Когда они решаются на небольшую передышку в поле, когда ноги болят, а руки от бесконечных усилий вспахать почву покрываются волдырями, Джек не отдыхает, а мчится домой, где на полу лежит его сестра. Он, долговязый мальчик со стёртыми коленями, поднимает, прижимает младенца к груди и воркует ей, и поёт ей, и рассказывает, что они сегодня посадили.       И когда ему приходит время вернуться к работе, её пелёнки перепачканы полевой пылью.

***

      Ей два с половиной, и Джек не может видеть её слёз.       Сейчас самый разгар зимы, и урожай в этом году — самый худший на памяти Джека. Еды на всех не хватает, и пускай взрослые переносят это молча — пускай Джек, впечатлённый своим статусом старшего брата, переносит это молча, — его сестра всё ещё слишком мала, дабы притворяться, что голод не разъедает дом, словно болезнь. Она просыпается ночью, наполняя комнату, что они вместе делят, прерывающимися икотой тихими всхлипами. Она прижимается к нему, потому как единственная кровать принадлежит матери и отцу; Джек делит тюфяк с сестрой, и в такие ночи, как эта, он благодарен за близость, за дополнительное тепло.       — Я есть хочу, — говорит ему маленькая девочка хриплым от слёз голосом.       — Я тоже, — признаётся ей Джек. Он целует сестру в лоб, выпутывается из-под одеял, чтобы прокрасться к двери.       Он выходит на снег в разгар ночи и зимы, одетый лишь в постельное бельё, и по коже пробегает дрожь, когда ветер пробирает тело. Джек наклоняется и лепит два шарика, придавая им форму дрожащими от мороза руками.       Закончив, он берёт их собой внутрь, закрывая от холодного ночного воздуха, и дарит одно из творений сестре.       — Держи, — говорит он. — С мёдом было бы лучше, но он у нас кончился, — Джек откусывает от снега, договаривая с набитым ртом. — А вообще, и так тоже вкусно.       В самый разгар зимы они сидят на своём тюфяке и едят снежки без мёда, и снег тает и капает на одеяла. Утром мать обнаруживает, что ткань в некоторых местах всё ещё влажная, а у детей всю следующую неделю насморк.

***

      Ей только что исполнилось четыре, и Джек не может видеть её слёз.       Её лицо сжимает сердце, раздирает душу, и Джек улыбается ей, пока мать обрабатывает руку, притворяется, что это не больнее всего того, что он уже чувствовал.       — Честное слово, Джек, — говорит мать. — Разве Джонни Миллер скачет по деревьям, как бурундук? — беспокойство прошло; первоначальный шок, обрушившаяся волна страха остались позади. — Нет. И руку он тоже не ломал, молодой человек.       Она поднимает ведро с пола и направляется к двери набрать воды, чтобы промыть рану перед перевязкой. Рядом с Джеком сидит его сестра и смотрит так, будто вся эта боль — её боль; глаза девочки наполняются слезами.       Джек ухмыляется ей, узкой, заговорщицкой ухмылкой, и скидывает с ноги один ботинок. На носке есть дырка, которую следовало бы заштопать, но она ему как раз таки и нужна, и он тянется к нему одной рукой. С трудом, он надевает носок на пальцы, прижимая те друг к другу, образуя рот.       — И даже не думай отлынивать от помощи отцу, — говорит мать в перерывах между скрипом насоса. — Сбор урожая уже на носу. Ты ещё похуже момента выбрать не мог? — Джек открывает и закрывает носочный рот, соединяя движения со словами, и ему хочется, чтобы его вторая рука не болела так сильно, иначе он бы заметил обращённый на самодельную куклу сердитый взгляд.       Его сестра уже прикусывает губу, удерживаясь от хихиканья.

***

      Ей шесть, и Джек не может видеть её слёз.       Он знает, что она вот-вот заплачет, потому что её лицо морщится, нижняя губа дрожит, и сама она стоит так, будто хочет, чтобы мир вокруг неё исчез.       — Джек, — говорит она ему. — Мне страшно.       Лёд трескается, и Джек обещает ей игру. Он уже много раз уговаривал свою сестру не плакать. Много раз подбадривал её, когда никто другой не мог.       Сегодня, на тонком льду пруда, этот раз — последний.

***

      Он не знает, что это за девочка, живущая на краю деревни, но Джек не может видеть её слёз.       Остальные дети в городе другие: они не кутаются в одеяла поздней ночью, дабы поплакать наедине. Они не возвращаются домой тотчас, когда выдаётся свободная минутка поиграть.       Он не знает, что это за девочка с широко распахнутыми карими глазами, но Джек иногда наблюдает за ней, ему интересно, и он хочет, чтобы она смеялась.       Он оставляет девочке маленькие подарки: бледные цветы в морозном рисунке на окне, сосульки, что длиннее любых других, и что свисают с крыши её дома, как хрусталь. Он лепит снежки и оставляет их на пороге, надеясь вовлечь девочку в игру — надеясь, что она пойдёт веселиться с остальными детьми, — но, к удивлению Джека, она делает с ними не то, что он задумал.       Вместо этого она выбирает из кучи два снежка и прижимает те к себе. Она берёт их с собой внутрь, садится на тюфяк и ест один вместе с мёдом.       Второй снежок тает на одеялах, оставаясь нетронутым, — и хотя девочка плачет, в этот раз она ещё и улыбается.