Об эльфах, оленях и одном неожиданном Санте

Лукас с громким вздохом роняет голову в гору разноцветных бумажек. Они разлетаются во все стороны возмущенным конфетти. Некоторые — особенно вредные — путаются в волосах, липнут, и Лукасу чуть ли не с боем приходится их отдирать. Бумажки все же упархивают, вновь складываясь в аккуратную кучку, но при этом подергивают уголками, намекая, что еще одна такая выходка — и они уже прицепятся к носу. — Сгиньте, — беззлобно ворчит Лукас, на что бумажки лишь насмешливо шелестят. Они — сплошные заметки, напоминалки да записи если не первой, то уж второй важности точно. Пока Лукас прикидывает, с какой стороны к ним подступиться, о себе тихим шорохом напоминают конверты с письмами, которых на полу — стопки, и каждое надо прочитать. Лукас тоскует по работе в мастерской: пускай и раздражает порой однообразием, да только создавать игрушки у него получается куда лучше, чем разбираться со своенравными бумажками. В мастерской можно и между цехами побегать, и с эльфами шутками да перепалками покидаться. Здесь же, в огромном просторном кабинете, он совсем один. И сбежать бы, да вот выбора ему никто не оставил. Санта — всего за каких-то пару месяцев до Рождества! — неожиданно объявил, что укатывает с миссис Клаус в теплые края, и назначил Лукаса своим преемником. Лукас до сих пор потирает ушибленную челюсть, которая рухнула прямо на пол под громкий ошарашенный вздох эльфов и, кажется, даже оленей. Почему именно его, эльфа только наполовину, никто так и не понял — и Лукас в первую очередь. Но повышению крайне обрадовался, при этом не догадываясь, что на самом деле его ждет. Работая в мастерской, он знать не знал, что быть Сантой — это не только развозить детям подарки. — Ты как? — раздается от двери голос, и в комнату легким, практически неслышным шагом входит Чону. Он сам будто из воздуха соткан, и светлые его волосы всегда словно ветром растрепаны. Чону ростом практически с Лукаса, потому как в роду у него то ли нандор, то ли синдар, то ли тэлэри водились. Лукас не знает, а Чону на все его вопросы таинственно отмалчивается, хотя Лукас подозревает, что тот и сам не особенно в курсе. Знает только, что когда-то давно его, еще кроху, Санта нашел в одной забытой всеми богами деревушке в глубинке Исландии и забрал с собой на Северный Полюс. Ростом Чону практически с Лукаса, да только грации и изящества в нем куда больше, на что Лукасу с его медвежьей неуклюжестью остается лишь завистливо вздыхать. — В панике, — откровенно признается Лукас и разводит руками, указывая на горы бумажек. Ловит на себе сочувствующий взгляд и тут же включает режим кота из «Шрека». Знает, что на Чону это совершенно не действует, как знает и то, что тот непременно сделает вид, что повелся, и разделит Лукасовы страдания. — Все так плохо? — в голосе Чону — участие неподдельное, и Лукас всеми силами старается не растаять аки снеговичок в оттепель. Чону всегда влияет на него непостижимым образом, и Лукас вредности ради списывает все на магию эльфийскую, а не на собственную — по самые уши — влюбленность. — Ты даже не представляешь, насколько. — Неужели хуже, чем тираннозавр в натуральную величину с крыльями феи и зубами из мармелада? — Сам посмотри. — Лукас роется в горе конвертов, вынимает один и протягивает Чону. Чону его распечатывает и сосредоточенно вчитывается в письмо — даже складочка меж бровей залегла, — чтобы спустя минуту уже хохотать под укоризненный взгляд Лукаса. — Нет, серьезно, что ли? — спрашивает Чону сквозь смех. — Представь! И что мне с этим делать? — Дать ребенку то, чего он хочет? — Братика или сестричку? — Лицо Лукаса вытягивается, чем вызывает новый взрыв хохота. — Ну малыш же просит… — Ты как себе это представляешь? А главное, как он себе это представляет! Как Санта сможет это организовать? Максимум, что я смогу предложить, — это Пиноккио! Деревянного! — И что, даже не говорящего? Лукаса передергивает. — А это уже к Крампусу, потому что больше смахивает на наказание, чем на подарок. — Это еще почему? — Потому что в «Баффи» ожившие куклы крошили людей в капусту. Чону фыркает и вновь возвращается к письму, в котором малыш пишет, что очень много раз просил родителей, и теперь Санта — его единственная надежда. — Не хочется мальчонку разочаровывать, — произносит Лукас, — но Санте подобные чудеса не под силу. Точнее, может, и под силу… — Но тогда его отцу придется поверить в непорочное зачатие? — Да и миссис Клаус не поймет. — Я тоже. — Чону пристально смотрит на него, напоминает — себе, пожалуй, в первую очередь, — кто сейчас выполняет обязанности Санты, и на вопросительный взгляд Лукаса соглашается, что Пиноккио — вовсе не такая плохая идея. Пускай и не говорящий. Они еще долго сидят за разбором писем, на которые то и дело клеят цветные бумажки с примечаниями для эльфов: кому подарок, какой тот хочет, а кому — не больше, чем шоколадку, за плохое поведение. Лукас трет глаза: он с самого утра смотрит в хрустальный шар, показывающий проделки детишек. Передает конверты Чону уже скорее на автомате и в какой-то момент незаметно для самого себя проваливается в дрему. А когда просыпается, кто-то — Чону, конечно же, — гладит его по волосам. Открывать глаза не хочется, и Лукас плотнее зажмуривает веки, да только Чону не провести. — Знаю же, что не спишь, — тихо произносит он. — Знаешь. — И зачем тогда притворяешься? — Мне нравится, когда ты это делаешь. — Знаю. Пальцы у Чону тонкие, нежные, прохладные, и всякий раз, когда он касается ими лба или висков, Лукас чувствует, как усталость уходит. Из вредности он списывает все на эльфийскую магию, а не на то, что Чону в него — по самые уши, оттого и ласки его всегда полны заботой и любовью. Лукас открывает глаза. Чону сидит на столе, совсем рядом, и смотрит на него с тем самым теплом, от которого у Лукаса неизменные мурашки. Он придвигается ближе, утыкается лбом в чоново бедро. — Почему? — Почему — что? — Почему я? — Потому что как ты себе представляешь Санту ростом в три фута, который вместо фирменного «о-хо-хо» попискивает «и-хи-хи»? Лукас фыркает и обнимает Чону одной рукой. — То есть, хочешь сказать, потому что я эльф-переросток? Чону корректно молчит, и Лукас бодает его в бедро — осторожно, правда, чтобы Чону, чего доброго, не слетел со стола. «Сила есть — ума не надо», как порой любит повторять про себя Лукас. — Тогда почему не ты? — Потому что есть ты. Ты умный, ответственный и у тебя все всегда получается. А еще у тебя есть я, и вместе мы точно создадим рождественское чудо. — Чону наклоняется и целует Лукаса в макушку, и это придает уверенности, которой у Лукаса, конечно, хватает, но не тогда, когда речь заходит об обязанностях Санты.

***

Эльфы — маленькие засранцы, что становится для Лукаса совершенно неожиданным открытием. До Рождества остается не больше пары недель, а у него еще куча игрушек не готова. Маленькие засранцы уверяют, что к сочельнику все будет, и Лукас знает, что говорят правду — сам ведь такой же, и Санте частенько навешивал лапши на уши, — но от их проказ нервы все равно на пределе. Они то в гирляндах запутаются, то вместо сахарноватных рогов прицепят рога из маршмеллоу, то выкрасят все украшения в зеленый цвет, от чего у Лукаса глаз начинает дергаться, стоит представить, как отреагируют на подобную выходку лепреконы. Но вот игрушки готовы, а Лукас, как оказывается, — не очень. Потому что белоснежная борода в декоративных, как у барашка, кудряшках, выдающих ее ненатуральность, ему — и он в этом уверен на сто и еще немножечко процентов, — идет, а вот подушка, подложенная под куртку и выступающая в роли кругленького животика — не особо. Покатывающийся со смеху Чону и вторящий ему хор таких же покатывающихся трехфутовых засранцев не разубеждает его ни на йоту. Лукас крутится перед зеркалом, поправляя сползающий то и дело ремень, а потом плюет на все, избавляется от подушки, затягивает пояс покрепче и во всеуслышание заявляет, что Санта сбросил немного жирка. — Жарко, — жалуется он и поправляет круглые очки. Задумчиво косится на еще один неизменный атрибут Санты — курительную трубку, — но потом решает, что Клаус не только похудел и обзавелся мышцами, но и бросил курить. — Здоровый образ жизни и не до такого доведет, — говорит он и кидает подушкой в эльфов, но те проворно уворачиваются и взрываются новым приступом смеха. В чем Лукас уверен на все сто раз по сто процентов, так это в том, что ему придется учиться ходить пешком по тучкам, потому что олени не подпустят его к себе даже на километр. — Сам виноват, — говорит Чону, и не поспоришь ведь. Отношения с клаусовыми оленями у Лукаса сложные. В детстве, перечитав вдоль и поперек «Снежную королеву» и возомнив себя великим разбойником, Лукас, вооружившись пластиковым ножиком, наведывался к рогатым и чесал их под шеей. Рогатые подобного не оценили, как и того, что Лукас пытался их оседлать, при этом — случайно, конечно же, — выдергивая шерстинки. — И это меньшее из зол, — смеется Чону, и Лукас поводит плечами, вспоминая, что маленький он и на нос Рудольфий покушался, за что передовой олень его не только невзлюбил, но и запомнил на всю свою долгую — бессмертную, на самом деле — оленью жизнь. — Ну был я хлебушком, признаю, — вздыхает Лукас, но с оленями договариваться надо, и он, затарившись морковкой и взяв Чону за руку, идет к загонам. Олени, завидев его, начинают недовольно фырчать, а Рудольф и вовсе наклоняет голову, собираясь встретить заклятого друга огромными рогами, если тот вздумает снова попытаться сделать «бип» с его носом. Виксен косит на Лукаса круглым глазом. Он, пожалуй, единственный, кого печальная участь знакомства с непоседливым мальцом обошла стороной, но от приятелей наслушался, и Лукас, признаться, не очень горит желанием знать, что именно те ему наговорили. Он делает к оленям пару шагов, и вот уже и Прэнсер отвлекается на Лукаса, отрывается от чрезмерно важного занятия — ленивого пожевывания сена, — бьет копытом предупреждающе. Лукас поднимает в примирительном жесте руки, демонстрируя связки морковки. Кьюпид заинтересованно начинает дергать носом и тушуется только тогда, когда Доннер несильно бодает его бок. Лукас не то, чтобы боится — скорее, опасается. И с завистью смотрит на Чону, который с оленями разве что не лучшие друзья. Он гладит их между рогов и посмеивается с него, замершего истуканчиком. — Они не кусаются, — говорит Чону, на что Лукас только яростно мотает головой. — Кусаются, еще как кусаются, — не соглашается он и готов поклясться, что в фырчании Рудольфа слышит насмешку. Помнит, мерзавец, как кусьнул Лукаса за задницу, отчего он пару дней сесть нормально не мог. — Ну же, не бойся. — Чону оказывается рядом, кладет руку на предплечье, легонько сжимает, подбадривая. Лукасу снова кажется, что он бессовестно тает снеговичком, и никакие клаусовы олени ему уже не страшны. — Легко тебе говорить, — бормочет он, но морковку Дэшеру таки протягивает. Тот обнюхивает ее с крайним подозрением и то и дело на Рудольфа косится, мол, как думаешь, стоит этому прохиндею доверять или его самого сожрем? — Не ядовитая, вообще-то! Лучшая морковка, какую только можно было стащить… Эмм, найти на кухне! — оскорбляется Лукас, чем заслуживает долгий и пристальный Дэшеров взгляд, а затем морковка в мгновение ока выскальзывает из его руки. Лукас дергается от неожиданности под звонкий смех Чону. Дэшер хрустит так аппетитно, что у Лукаса урчит в животе. Что уж говорить о вечно голодных — несмотря на бесконечные охапки сена и леденцы, которыми их балуют эльфы — оленях. Лукас с запозданием думает, что надо было притащить и конфет. Чону же словно мысли его читает и показывает карманы, забитые сладостями. — Обожаю тебя, — с восхищением говорит Лукас, на что Чону совершенно чудесно — так, как только он один умеет — смущается. Насладиться моментом им не дает Рудольф. Он вдруг ревет громко, подскакивает к нему и начинает дергать у него морковку за морковкой. Остальные олени, сообразив, что так им не достанется угощения, окружают их с Чону, и все превращается в шумную веселую потасовку. Лукас грозит Рудольфу кулаком, на что тот снова ревет, но при этом склоняет голову — жест, который Лукас тут же расценивает, как мировую. — Кажется, пешком по тучкам я буду учиться ходить не в этом году, — говорит он Чону на ухо: шепотом, совсем тихонечко, чтобы олени ни за что не услышали.

***

— Все на месте? — Лукас с подозрением косится на мешок. Ему кажется, что в этом году он куда меньше, чем обычно развозит Санта. Но эльфы дружным хором заверяют, что да, и у него нет причин сомневаться. Проказы проказами, но ни один из них не пойдет на то, чтобы испортить Рождество хотя бы одному ребенку, каким бы непослушным он ни был. «Мы же не Гринчи какие-то», заявляют эльфы. «И не Крампусы», добавляет мысленно Лукас и кивает. Он затягивает покрепче пояс, надевает черные перчатки и с удовлетворением отмечает, что паники в нем куда меньше, чем волнующего предвкушения. — Я — Санта. Представляешь? Я — Санта! — без конца повторяет он подкармливающему лимонными сахарными дольками оленей Чону. Тот в ответ лишь улыбается тепло, и Лукасу безумно хочется сгрести его в охапку и поцеловать так, чтобы губы онемели. Да только вокруг слишком много эльфов. Не сказать, что Лукаса когда-либо заботило чье-то присутствие, но ему совершенно точно и абсолютно эгоистично не хочется, чтобы другие видели смущение Чону. «Или то, как он оторвет тебе бороду», — ехидничает внутренний голос, и Лукас ненавидит его за то, что он чертовски прав. Они залезают в сани, и Лукас натягивает поводья. Рудольф оборачивается к нему, ждет указаний. — Ну что, друг, покатили? Рудольф фырчит согласно, и спустя мгновение сани уже в воздухе. Развозить подарки оказывается еще той задачей, особенно когда зубы стучат так, что друг на друга едва попадают. — К-как С-Санта эт-то делает-т-т? — Лукас перехватывает поводья поудобнее и вплотную прижимается к Чону. — Ты о чем? — Чону смотрит на него недоуменно. Он сам — сплошные умиротворенность и расслабленность, и кажется, будто никакой пробирающий до самых костей холод ему не страшен. «Вот она, чистая эльфийская кровь», — с тоской думает Лукас и демонстративно громко стучит зубами. Чону спохватывается, за чем-то тянется, и спустя мгновение Лукасу на плечи опускается пушистый плед, явно сплетенный с добавлением магии, иначе как объяснить тут же растекшееся по телу тепло? Лукас в благодарность целует Чону в щеку и ведет упряжку вниз: на горизонте виднеется первый из их бесконечного списка город.

***

Когда мешок становится пустым, а у всех детей под подушками оказываются подарки, Лукас точно сказать не может, но случается это где-то перед самым рассветом. Время пролетает незаметно, и Лукас с полной уверенностью готов заявить, что это лучший — после знакомства с Чону, конечно же — день в его жизни. Сани приземляются на площадку, и эльфы бросаются распрягать оленей и уводить их в стойло. Лукас успевает погладить по холке Рудольфа, и тот внезапно тычется красным носом ему в ладонь. — Бип, — вырывается у Лукаса, когда Рудольф уже идет к стойлу. — Вот это было неожиданно. Ты видел? — позади тишина, и Лукас оборачивается. — Чону? Чону замер статуей и взгляда от мешка не отводит. — Там что-то есть, — шепчет он. — Ага, Гринч покусился на теплое темное гнездышко и вздумал прикемарить, — ржет Лукас, и Чону бесцеремонно пинает его по голени. Лукас охает. В мешке — ахают и очень активно шевелятся. Лукас и Чону разом отпрядывают подальше, и Лукас уже готов запустить бородой, но замирает: из мешка показывается растрепанная голова, а за ней — целый мальчонка. Самый что ни на есть человеческий. — Хэллоу, Бадди, — потрясенно вырывается у Лукаса. — Я запрещаю тебе смотреть телевизор! — шипит Чону. — Привет! Меня Сончаном зовут. А ты — Санта? — спрашивает мальчонка, во все глаза глядя на Лукаса-Санту с бородой в руке. Лукас кивает, и лицо Сончана озаряется неподдельным счастьем. — А можно я буду с тобой жить?

***

Лукас мастерит игрушки, пока Чону с Сончаном возятся на ковре, собирая паззлы. Сончан Чону помогать не разрешает, хочет сам картинку закончить, и так усердно над работой трудится, что то и дело высовывает кончик языка. Сопит, когда паззлик не подходит, вручает его Чону и велит беречь как зеницу ока. — Слушаюсь, Ваше Высочество, — смеется Чону и треплет Сончана по волосам. Тот возмущенно трясет головой, но от важнейшего своего занятия не отвлекается. Лукас отрывается от работы и наблюдает за открывшейся ему картиной. Когда Сончан, оказавшийся слишком любознательным мальцом из приюта, выбрался из мешка, он ожидал чего угодно, но не того, что привяжется к нему всем сердцем. Когда они с Чону и качающими головами эльфами решили оставить Сончана на Северном Полюсе, Лукас готов был к чему угодно, но не к тому, что у него появится самая настоящая семья. — Я закончил! — радостно вопит Сончан, и Лукас с Чону потирают демонстративно уши: что такое децибелы и зачем их нужно понижать, ему явно неведомо. Сончан на это только показывает язык и маленьким ураганчиком сбивает Чону с ног, вешается на него коалой, и Чону принимается его щекотать. Сончан смеется заливисто, и Чону ему вторит. Лукас улыбается и возвращается за работу над игрушкой. Он мастерит плюшевого олененка, потому что Сончан то и дело косится на красный Рудольфий нос, заставляя того нервно бить копытом в ожидании второго Лукаса. Но оба-то знают — и в чем, конечно же, никогда не признаются! — что другого такого пройдохи, как Лукас, вряд ли сыскать даже на самом заснеженном краю земли.