На расстоянии вытянутой руки

*** — Больше не делаете укладку? За те несколько минут, что Га Он наблюдал за ним с противоположной стороны улицы, в голове промелькнул десяток возможных приветствий, но с языка все равно сорвалась глупость. Кан Ё Хан не разочаровал: справился с удивлением за секунду, после чего лицо его приняло хорошо знакомое и невероятно раздражавшее когда-то ироничное выражение. — Не каждый день. Надоело отмывать гель с волос. С укладкой или без, выглядел он хорошо. Не «как обычно хорошо», а что-то новое появилось в нем с прошлых времен. Или, может быть, наоборот — чего-то стало меньше. Он казался более расслабленным, даже умиротворенным. Во время своего наблюдения Га Он всё ждал, что вот сейчас Кан Ё Хан почувствует чужой пристальный интерес, настороженно начнет оглядываться и заметит его, однако тот продолжал спокойно переворачивать страницу за страницей, полностью погруженный в чтение. Мимо его скамейки сновали люди — последние из собиравшихся на работу и туристы, несмотря на довольно ранний час уже облюбовавшие набережную. Позади неспешно текли воды Ройна, позолоченные утренними солнечными лучами, невдалеке виднелся увитый цветами крытый деревянный мост, и беспощадный судья Кан во всей этой пасторальной картинке казался естественным и неотъемлемым элементом. — А я уж подумал, это чтобы вас ненароком не узнали. — Разве для европейцев мы все не на одно лицо? — с глубокомысленным видом изрек Ё Хан. — Очень смешно. — Га Он качнулся с пяток на носки, перебарывая порыв наклониться и снова обнять его, как тогда. На этот раз, без прикрепленной к груди взрывчатки, сделать это было бы гораздо проще и удобнее. — Я присяду? — А я могу помешать? Раз уж ты уже здесь… — Если серьезно: как вам удалось скрыть свою личность и местонахождение? — спросил Га Он, усаживаясь на скамейку. Он позволил себе коснуться рукава бежевого джемпера, по обыкновению пижонского и наверняка до неприличия дорогого. Ё Хан опять одарил его этим своим иронично-снисходительным взглядом. — А-а-а, ну да. Вы же богатый. — И весьма осторожный. Адвокат Ко, к слову, сказал, что ты его чуть с ума не свел. Ты стал невыносим, Ким Га Он. Я почти горжусь. Само собой, господин Ко его предупредил. Отсюда и всего лишь легкое удивление при виде бывшего подчиненного. Более того: хоть Ко Ин Гук в итоге дал Га Ону только название клиники, в которой проходила лечение Элия, сделал он это наверняка лишь с согласия Ё Хана. — Просто не стоило ему так упорствовать в отрицании. Я все равно не поверил бы, что он не знает, где вы. — Зачем ты приехал? Га Он сглотнул ком в горле и мысленно обратился к тем ответам, которые месяцами искал на этот вопрос. Зачем ему быть здесь. Зачем пытаться снова войти в реку, знакомые воды которой утекли далеко-далеко вперед да и никогда не были особенно теплы и прозрачны. Наконец, вздохнув беззвучно, он выговорил только одно, но вполне исчерпывающее: — Скучал. — По Элии? — с тенью усмешки в голосе спросил Ё Хан. — Сами же знаете… — Он запнулся, но пересилил запоздалое смущение и негромко закончил: — Что не только. Боковым зрением он заметил, как к нему метнулся темный пронзительный взгляд, но тут же сместился на гуляющих по набережной туристов, которые пытались выбрать наиболее удачный ракурс для фото на фоне моста. — Да, я тоже успел заскучать… Никто не лезет ко мне с кулаками, не обвиняет во всех смертных грехах, не учит жизни, не зовет монстром. Не пытается воткнуть в меня нож фигурально и буквально. Тоска да и только. Он захлопнул книгу — это оказалось англоязычное издание «Божественной комедии» — и, не давая Га Ону возможности ответить на свой пассаж, спросил: — Следил за мной от медицинского центра? — Да. Думал, заметите. Я и не прятался вовсе. Вы стали беспечны, судья Кан. — Вряд ли меня теперь можно так называть. — Тогда как мне к вам обращаться? — Как угодно. Главное, чтобы не «молодой господин», не то меня наизнанку вывернет. — Это было бы непочтительно, учитывая ваш возраст, — рискнул съязвить Га Он, словно нашаривая заросшую сорняками знакомую тропинку. Ё Хан смерил его надменным взглядом, эффект от которого почти целиком нейтрализовала мелькнувшая улыбка. Га Он невольно отметил, что кожа у него стала чуть более смуглой, чем прежде, видимо из-за того, что он теперь чаще бывал на солнце. — Только явился — и уже хамишь? Он укоризненно покачал головой. Прищурившись, посмотрел на ясное небо и вдруг решительно поднялся, за локоть увлекая Га Она следом. Как будто и правда всё сразу вернулось в прежнее русло, когда Ё Хан не отказывал себе в удовольствии то покровительственно водить его, придерживая под спину или за руку, как ребенка, то таскать за шкирку, словно непослушного щенка. — Давай лучше пройдемся, — не предполагающим возражений тоном сказал Ё Хан. — Уже был на Часовенном мосту? — Нет. Не успел. На самом деле накануне вечером Га Он гулял по центру города, пытаясь утихомирить бушующие в голове мысли, и видел освещенный сотнями лампочек Капельбрюкке, соединяющий две части Люцерна, но почему-то так и не пересек его. Они неторопливо дошли до моста и ступили под двускатную крышу, покрытую черепицей. В памяти Га Она всплывали отрывки из путеводителя, который он листал в самолете, томясь ожиданием: построен в четырнадцатом веке, раньше был частью городских укреплений, один из самых длинных и старейших деревянных мостов Европы… И картины, конечно. Над головами под мерный стук шагов поплыли треугольные изображения, закрепленные под скатом крыши. Впечатление они производили довольно мрачное. Почти все сюжеты были связаны с войнами, оружием и мученичеством. Доминирующий красный цвет поневоле притягивал взгляд. — Это чтобы поддерживать в горожанах дух патриотизма и религиозное чувство, — заметив его интерес, сказал Ё Хан. — Весьма оригинальный и действенный подход прямиком из семнадцатого века. Там чуть дальше мост Шпроебрюкке, и на нем картины еще веселее. Цикл «Пляска смерти». Очень воодушевляет. Они остановились примерно на середине моста и подошли к перилам, чтобы никому не мешать. Га Он окинул взглядом прекрасный вид, лежащий перед ним: галерею нарядных домов, будто выпрыгнувших из книги сказок, старинную восьмигранную башню, горящие на солнце купола церкви Иезуитов и зеленеющие вдали Альпы. — Сколько картин со смертью тут ни вешай, думать все равно хочется только о жизни, — сказал Га Он. Кан Ё Хан встал рядом. Их руки почти соприкасались на теплых от солнца перилах. Он не соглашался и не спорил, просто молча смотрел на горы, постукивая пальцем по обложке книги, которую ему некуда было убрать. — Как Элия? — задал Га Он давно просившийся наружу вопрос. — В лечении есть прогресс? — Есть перспективы, — ответил Ё Хан осторожно. — Но она настроена оптимистично. Мы оба. — А как она… как она восприняла всё, что случилось тогда в суде? Не могла ведь Элия остаться в неведении о причинах их спешного отъезда. Взрыв обсуждали не только в Корее. Это потрясло всю мировую общественность. Впрочем… С учетом обстоятельств, сопутствовавших гибели президента, потрясение это длилось не так уж долго. — Я объяснился с ней. Она поняла. — Поняла? — с легким недоверием переспросил Га Он. — То есть вы рассказали ей всё? Вообще всё? — Суть и причины моих действий ей известны. Что до деталей… О некоторых я умолчал ради ее безопасности. И, разумеется, о случившемся в церкви… — Элия никогда не узнает, — вместо него быстро закончил Га Он. — Именно. — И всё-таки… Кан Ё Хан смерил его взглядом, означавшим, что он заранее утомлен тем, что сейчас услышит, и издал вопросительное «М?». Га Он почти решился промолчать, но ему нужно было сказать это. Закончить давний разговор. Ё Хан единолично поставил в нем жирную и весьма зрелищную точку, по обыкновению никого не слушая, кроме своего внутреннего неумолимого голоса, который требовал ветхозаветного возмездия. — Вы их убили, — сказал Га Он тихо, не отводя взгляда. — Я лишь привел приговор в исполнение. — А если бы десяти миллионов голосов не набралось? Что тогда? — Едва ли я рассматривал такой сценарий всерьез. — Почему? Были уверены, что сможете добиться нужной реакции? — Был уверен, что граждане Кореи способны взять на себя ответственность за справедливый вердикт. — Вы правда в это верите? Или просто успокаивали себя, разделяя вину на миллионы частей? Когда-то подобные вопросы Га Он задавал ему запальчиво, с надрывом праведного гнева. Теперь же ему просто хотелось знать. Окончательно расставить по местам детали головоломки «Кан Ё Хан». — И почему у меня такое дежавю? — с тенью раздражения спросил Ё Хан. Разумеется, он не забыл, как они обсуждали все это перед казнью Чук Чана. — Я помню, как ты говорил, что нельзя давать людям такой выбор. Что люди непостоянны и все время сомневаются, меняют свои решения. Ужасаются их последствиям. Это очень трогательно, правда. Однако никто и не заставлял их совершать этот выбор. Открывать приложение, нажимать на одну из кнопок. Каждый мог остаться в стороне, незапятнанным. Как судья, как гражданин и как человек я верил, что преступники, которые совершили столько зла, заслуживают смерти. И десять миллионов человек со мной согласились. Это не сделало их чудовищами. Просто обнажило не всегда приятное лицо демократии. Га Он вдруг заметил, что картина, рядом с которой они остановились, изображала сцену подготовки к казни. Можно было подумать, что Ё Хан намеренно встал именно здесь. Однако тот как будто бы вовсе не смотрел наверх, во время своего монолога уделяя больше внимания лебедям, плавающим возле опор моста в надежде на угощение от туристов. Потом повернулся к Га Ону в ожидании его возражений. Тот лишь кивнул. — Вам стало легче, когда вы избавились от тех семерых? — Позволь напомнить, двое были мертвы к моменту взрыва. И не от моих рук. — Вы бы их пощадили, останься они живы? — Разумеется нет. Только уточнил факты. И мне не стало легче с их смертью. Просто появилось чувство завершенности. А что насчет тебя? Наказание тех, кто был повинен в твоих бедах, принесло тебе покой? Га Он подумал о тяжелом безвольном теле министра Ча в луже крови. И о Чон Сон А, завершившей свой жизненный путь точно так же, одной пулей в висок. Покоя эти видения принести ему не могли. — Завершенность, — чуть слышно произнес он. Да, воистину это было подходящее слово. Так или иначе смерть уравнивала счеты. — К чему повторять этот разговор? Стоило бы заранее догадаться, что новых ответов у меня нет. Или ты хотел еще раз прояснить мою позицию, прежде чем предать меня правосудию? Ты для этого здесь? Он развернулся к Га Ону всем корпусом и протянул ему руки, будто предлагая заковать себя в наручники. — Я уже ответил на этот вопрос, — сказал Га Он и тронул его запястья, жестом прося опустить руки. — Могу только добавить, что хотел наконец лично отчитать вас за ту ужасную выходку. «Сопроводить ублюдков в ад»? Серьезно? — Шоу есть шоу. Капля драматизма никогда не бывает лишней. — Капля?! Там целый океан получился! Я же… Я чуть… Вы! — он как-то вдруг, за пару секунд разволновался, эмоции сорвались с поводка, на котором Га Он держал их так долго, сердце бешено застучало. В последнее восклицание он попытался вложить всё свое парализующее горе, и возмущение, и обиду, и тоску, которые сменяли друг друга с момента взрыва. Его возглас даже напугал проходившую мимо них пожилую даму. Га Он заметил, как она вздрогнула и сделала шаг в сторону, не понимая, чего этот иностранец так разошелся. — Прости, — с непривычной кротостью сказал Ё Хан, глядя сквозь падающую на глаза челку. — Я с самого начала знал, что мне понадобится план отступления, но организовать всё было сложно. Я не успел ввести тебя в курс дела. Да и рассчитывать на твое доверие мне не приходилось. — До сих пор чувствую себя таким идиотом… Они обвели меня вокруг пальца, как ребенка. — Твоей вины тут не было, — спокойно возразил Кан Ё Хан. — Ты поверил сфабрикованным уликам и своему наставнику, которого знал куда дольше и лучше, чем меня. Я должен был быть внимательнее. Копать глубже, проверять тщательнее. — Как обычно, взваливаете всё на себя? Нет уж. Эту ношу оставьте, пожалуйста, мне. — Что ж… Извольте, судья Ким. — Меня теперь тоже неправильно так называть. Знали? — Знал, — легко отозвался Кан Ё Хан, подтверждая догадку (или просто желание), что он никогда не выпускал Га Она из поля зрения. — Разочарованы? — Я тебе не отец и не нянька. Но, признаться, твое решение меня удивило. Почему ты ушел? «А почему ушел ты?» — мог бы спросить Га Он, но это было бы ребячеством. У пути, который Кан Ё Хан избрал, с самого начала не было иного завершения. Он не сопоставлял себя с правосудием. Он видел себя лишь карающим мечом, который после сокрушительного последнего удара больше не нужен. — Просто ничего не изменилось. Вы заранее знали, что так будет, а я еще позволил себя побыть наивным. Правительство испугалось, встряхнулось, повсюду прошли расследования и зачистки хвостов, которые остались от Хо Джун Сэ и правления Фонда, но в конечном счете это всё обернулось обычным… — Перераспределением власти, — с кривой невеселой усмешкой закончил Ё Хан. — На место одних мерзавцев приходят другие, ничего нового. Ты будто не знал, что система несовершенна. Это единственное, что заставило тебя прекратить даже попытки? Га Он облокотился о перила и проследил за двумя красными лепестками, которые сорвались с цветочных гроздьев и упали в воду. Их тут же подхватило ленивым течением. — Нет. Не единственное, — сказал он. Даже не глядя, он чувствовал, как внимательно наблюдает за ним Кан Ё Хан. — Раньше я смирился бы со всеми изъянами системы как с неизбежностью и просто работал дальше настолько хорошо, насколько могу. Но вы изменили меня. Он обернулся, тщась уловить оттенки эмоций на лице Кан Ё Хана, но тот уже занял оборонительную позицию и не показывал ничего, кроме бесстрастности. Одни только глаза вспыхнули демоническим огнем. — Я долго отрицал это, — продолжил Га Он. — Думал, останусь один — и всё вернется на круги своя. Однако ничего уже не могло быть по-прежнему. Я вышел за рамки закона. Не только потому, что сам нарушил его не раз. Я… хотел винить вас за то, что вы сделали, ведь, несмотря на логичные доводы, это было незаконно. И знаете что? Я не мог. Стоило только до конца принять это — и я понял, что мне больше нет места в судейской системе. Вот и всё. Ё Хан смотрел на него с тем самым непроницаемым выражением, какое появлялось у него всякий раз, когда Га Он бросался на него с обвинениями и упреками. Всегда это была попытка скрыть, как ранят его слова. Вот и теперь он наверняка уже решил, что Га Он винит его в разрушении своей стройной черно-белой картины мира. Рука, навсегда отмеченная неровным шрамом от ножа, нырнула в карман брюк. Он убрал бы и другую, но ему мешал Данте. — Ясно. Ты проделал неблизкий путь, чтобы уведомить меня об этом, — сухо ответил Ё Хан. — В третий раз сказать? — Га Он улыбнулся, находя эту его настороженность почти милой. — Вы разучились слушать. Кан Ё Хан неопределенно хмыкнул. Казалось, в нем борются сразу несколько мыслей, и он, не в силах отдать предпочтение одной из них, молча развернулся с намерением продолжить прогулку и не спеша зашагал по деревянному настилу. — Я понял еще кое-что за это время, — сказал ему в спину Га Он, чуть повысив голос, чтобы заставить остановиться. Дождался заинтересованного взгляда через плечо. — Знаете… у меня было время подумать. Много-много времени в одиночестве. Все близкие люди исчезли из моей жизни. Кан Ё Хан все же соизволил повернуться к нему лицом и слушал очень внимательно. Заметно было, как рука в кармане сжата в кулак, но в остальном он казался совершенно спокойным. — Я любил Су Хён, — сказал Га Он. Сердце тоскливо сжалось от воспоминаний, которые он перебирал так часто, что они давно должны были замылиться и перестать причинять такую острую боль, но причиняли по-прежнему. — Но я годами держал ее на расстоянии вытянутой руки. Боялся, что, если мы сблизимся сильнее, а потом что-то пойдет не так, я потеряю её. И в итоге из-за своей трусости и эгоизма я растратил впустую время, которого у нас было так мало. И я понял… что больше никогда не сделаю такой ошибки с людьми, которые мне дороги. Я больше не хочу быть трусом. Понимаете? «Вот почему я здесь. Просто в том большом холодном доме я чувствовал, что у меня снова есть семья». Не меняясь в лице, Ё Хан стиснул книгу так, что продавил мягкую обложку. Казалось, он вот-вот вытворит что-то, как проделывал это в суде, вдруг переворачивая с ног на голову заседание, мнения миллионов людей, человеческие судьбы. Но он только сделал короткий шаг вперед. Полшага. Остальной путь навстречу Га Он проделал сам. — И что дальше, бывший судья Ким Га Он? — всё тем же ровным голосом, но уже мягче спросил Ё Хан, когда они оказались так близко, что услышали бы даже шепот друг друга. — Пока не знаю. Думал, у вас наверняка есть идеи. — Что у меня есть, так это две пустующие спальни в доме. Если вдруг… Знаешь, если отель тебя чем-нибудь не устраивает. — Да, да, отель правда ужасный. Просто отвратительный. Одна звезда. — В Швейцарии такие бывают? — Я нашел. Он наконец тепло улыбнулся, мгновенно преображаясь из безжалостного судьи в домашнего, иногда неловкого Ё Хана, полного любви и не умеющего её показывать. До Га Она вдруг окончательно дошел смысл его слов. Осознание снизошло на него мультяшным потоком света, от которого чуть не заслезились глаза. — Так значит… ты меня не прогонишь? — Я никогда не прогонял тебя, Га Он. Ты уходил сам, — сказал Ё Хан и, легко коснувшись ладонью его спины, подтолкнул вперед по мосту, к старинной части города, до которой они никак не могли добраться. — Идём. Перекусим в кафе, а через пару часов заберём Элию из клиники. И поедем домой.