You came. You called

– Я снова спас тебя, Деймон.       Глаза Деймона гневно пылают из-под опустившейся на лоб челки.       – Я не просил.       Он никогда не просит. Никого и никогда. Даже Элайджу. Особенно Элайджу.       Хорошо, что Элайдже не нужны его просьбы.       – Ты бы предпочел, чтобы я оставил тебя умирать?       – Да!       – Я могу перестать. Если ты хочешь,– добавляет мягко, надеясь на отрицательный ответ, но зная наперед, что услышит.       – Хочу.       – Тогда перестану.       Он не дает слова. Знает, что не сдержал бы, а нарушать обещания он не любил.       Впервые Элайджа Майклсон встретил Деймона Сальваторе в одном из баров Нового Орлеана.       Как только Элайджа увидел его, восхитительно неотразимого в сидящей на нем как влитой военной форме, вся его натура воспротивилась идее, будто это произведение искусства, оправленное в мундир сугубо в эстетичных целях, может терпеть невзгоды войны, кровопролития и грязных бараков. Нет-нет, все в Деймоне указывало на то, что в нем играет гедонизм в самых восхитительных своих проявлениях, и Элайджа, ценитель красоты и искусства, не мог отрицать мгновенное непреодолимое влечение к этому юноше. Он не нашел в себе сил сопротивляться ему. И просто поддался.       – Бурбон?– с усмешкой спрашивает Элайджа, подойдя к одиноко сидящему юноше, исследующему дно бокала в поисках смысла жизни.– В обеденное время?       – Время – это иллюзия, сэр,– ответствует черноволосый, не выказывая признаков удивления. Элайджа почти сразу понимает, что перед ним бессмертный на рассвете своего жизненного пути, но уже освоившийся со всеми прелестями своего состояния.– А обеденное время – тем более.       Наконец, он поднимает голову, и их взгляды встречаются. Элайджа знал, что все безвозвратно потеряно в тот же миг. К своему удивлению, Элайджа осознает, что юноша перед ним осматривает его почти с равным восхищением.       Отойдя от легкого шока, молодой человек протягивает ему ладонь для рукопожатия и представляется как Деймон Сальваторе. Элайджа жмет его руку и называется в ответ. Кажется, по температуре его кожи Деймон тоже заподазривает, что Элайджа вампир, но старается не подавать виду.       – Есть особый повод для того, чтобы упиваться виски и жалостью к себе?– спросил Элайджа, жестом указывая бармену подать ему бурбон.       – Кажется, я только что разочаровал своего младшего брата и в очередной раз доказал, что из меня вышел паршивый брат и ненадежный человек,– честно отвечает Деймон, усмехаясь, будто это было шуткой и не причиняло ему страданий. Но Элайдже видна правда.       – Таковы младшие братья. Иногда их нужно отпускать, или же они никогда не смогут обходиться без нашей опеки.– Элайджа знает, у него таких было несколько. Один погиб, второй ни жив, ни мертв, а третий виноват в участи первых двух. Может быть позже, буде новый знакомый задержится в его жизни, он посвятит его в эту историю.       Но для начала нужно убедиться, что он все-таки задержится.       – Собираетесь на фронт?– спрашивает Элайджа, кивнув на фуражку, сиротливо расположенную чуть в отдалении на барном столе.       – Как раз определяюсь. Хотел бы поучавствовать, но с другой стороны, кто-то же должен развлекать дам, пока их мужья отправились воевать,– произносит Деймон, попутно словив взгляд молодой официантки и подмигнув ей достаточно открыто, чтобы ее щеки зарделись. Не удивительно, Деймон сразу создавал впечатление человека, которому сложно отказать.       – Только дам?– непринужденно уточняет Элайджа, принявшись рассматривать граненные бока своего стакана. Деймон замер в растерянности, на секунду оценивающе склонив голову к плечу, но вскоре его лицо озаряет в этот раз по-настоящему жизнерадостная улыбка, растопившая лед напряженного ожидания в сердце Элайджи.       – Нет,– говорит Деймон.– Не только дам.       Через несколько часов они расстались и договорились о времени и месте новой встречи. Через день они снова увиделись. Через неделю Элайджа окончательно убедил Деймона не ехать в Европу. Еще через одну в квартире Деймона рядом с оставленным пылиться мундиром обосновались вешалки с дорого пошитыми пиджаками Элайджи.       Деймон был невероятен. Элайджа не мог нарадоваться тому, что вся эта лихая молодость, вся эллинистическая красота, сияние звезд в этих бездонных глазах –  навеки запечатлена в его сущности даром бессмертия. Подобное не должно – просто не может – быть утеряно понапрасну и, что хуже всего, забрано возрастом, смертью и тленом.       Элайдже хотелось вписать его в нотную тетрадь, словно изысканную мелодию, закупорить в бутылку, как бесценное вино и оставить созревать до полного совершенства. Хотелось сохранить каждую черту Деймона, каждый штрих его неповторимой внешности, каждую крупицу его сиятельной души при себе – сберечь в укромном, безопасном уголке памяти, словно медальон с фотографией внутри, хранимый близко к сердцу.       Сначала Элайдже казалось, что его влечение к Деймону Сальваторе – лишь очевидный результат его тяги к эстетизму. Несомненно, будь Деймон картиной, то любой критик без лишних раздумий и споров наименовал бы его шедевром – все острые линии лица, насыщенный, пронзительный цвет глаз, острый изгиб мефистофельской улыбки, сложение греческого бога, линии вен, будто высеченные рукой Микеланджело.       Позже, гораздо позже, Элайджа начал осознавать, что его интерес к этому юноше был заложен куда глубже в его душе, чем банальное восхищение идеальным экспонатом в музее искусств.       К сожалению, он осознал эту истину в неподходящий момент и было слишком поздно что-то исправлять – по крайней мере, на тот момент.       Город полумесяца стал домом многих историй, и как у многих из них, у этой в конце оказалась запятая вместо точки. По крайней мере, Элайджа на это надеялся.       В следующий раз, когда на пути Элайджи встречается Деймон, он убивает Элайджу. Даже зная, кто пред ним, он не останавливается и все равно вонзает импровизированное деревянное копье в сердце Элайджи. И, да, может быть, смерть и была временной и для Элайджи это играет роль лишь незначительной помехи, но тем не менее… Наверно, Элайджа все же обижен.       Будь это кто-то другой, то умер бы от руки Первородного в одночасье. Но это был не кто-то; это был Деймон Сальваторе, а ему навредить у Элайджи не поднималась рука. Поэтому он добровольно позволил Деймону сделать все, что он пожелал – и Деймон не задумываясь пронзил его. Майклсон не помнит, когда в последний раз физическое ранение сказывалось на нем такой болью.       В отместку Элайджа заключил сделку с Еленой – так истово искомым многие года двойником и девушкой, что завоевала преданность Деймона так, как не получилось у Элайджи – и потребовал в обмен лишь одно. Елена и брат Деймона, Стефан, ни разу на него не похожий, согласились оставить их одних, если Элайджа пообещает не вредить Деймону в их отсутствие. Конечно, Элайджа согласился.       – Я всего лишь попросил извинение.       – Мне не за что извиняться.       – Мы оба прекрасно знаем, что это не правда. Ты мог бы извиниться хотя бы за то, что убил меня. Я не стал тебе мстить.       – Мы оба прекрасно знаем,– ехидно повторяет Деймон, издевательски копируя его тон,– что ты бы меня не убил. И мне не за что извиняться. Я знал, что ты вернешься.       – И все же. Ты ранил мое сердце. Буквально.       Тот факт, что Деймон отказался озвучивать перед братом и своими друзьями то, что они знакомы и даже знакомы достаточно близко, ударил на удивление больнее, чем осколок древесины в груди.       – Все в прошлом, ‘Лайджа. Это другой, новый век. Теперь все иначе.       Век-то, может быть, и другой, но Деймон – он все тот же. По старому опыту Элайджа знает, что щадить его жизнь – неописуемо мало для того, чтобы сохранить ее. Деймон был ярким, а самые яркие свечки выгорают быстрее всего. Знание этого постоянно преследовало Элайджу. Деймона, как никого другого, втягивало в неприятности, одна из которых может закончиться фатально. Элайджа не мог этого допустить.       Когда Элайджа подходит к Деймону, жестоко разорвав на пути к цели несколько оборотней, посмевших коснуться его Сальваторе, юноша недоумевает и злится, но прикрывается своей излюбленной довольной улыбкой, больше всего напрашивающейся на пощечину – ну что за маскарад? Элайджа подходит к нему преувеличенно спокойным, намеренно-ровным шагом, отзеркаливая его ухмылку снисходительной улыбкой, и восхищается. Измученный, поломанный, скованный цепями и ошейником, Деймон умудряется смотреть на него так, будто он волен сделать что угодно, и не существует преграды, способной его удержать. Возможно, это было правдой. Даже Элайджа не смог подчинить его гордый, непокорный нрав; неужели смогут сдержать какие-то земные оковы?       Опомнившись, Элайджа хватается за звонкую цепь, удерживающую юношу в плену пыточного стула, и дергает резко, почти случайно задрав край его футболки и обнажив часть бледной кожи. Почти.       – Ты осознаешь, что я спасаю твою жизнь уже в третий раз?       – Хотя обещал этого не делать.       – Слова я не давал.       Деймон не отвечает, лишь кривит губы в ухмылке и смотрит своими непроницаемыми глазами-сапфирами, почти заставляя Элайджу забыть о том, что их золотые времена в Новом Орлеане давным-давно миновали, и ему не остается ничего, кроме как развернуться и направиться к двери.       Третий, подмечает про себя Элайджа. Только в этом веке. И явно не последний.       – Перестань. Меня. Спасать,– Деймон чеканит сквозь зубы, подчеркивая каждое слово отблесками синего пламени в радужке глаз. Он спас его в очередной раз, уже без всякой видимой нужды, кроме как собственного на то желания.       – Не могу,– тихий и беспомощный ответ Элайджи.– Я хотел бы прекратить, Деймон. Я пытался. И не смог. И никогда не смогу.       Деймон злится, метает гром и молнии, но уходит, ничего не сказав.       Элайджа понимает, ладно? Деймон импульсивен, в нем играет молодая кровь, у него нет такого богатого опыта, какой накопил Элайджа за долгие столетия существования. В его венах поет ребяческая энергия, гедонистические начала, вживленные в его душу легкой рукой Катерины. Он понимает Деймона – он сам таким когда-то был. Но Деймон еще не дожил до того, чтобы понять самого Элайджу. Возможно, в этом и есть проблема. Но Элайджа может быть понимающим за них обоих.       Два подобных случая спустя Деймон сам зовет его на помощь. Короткое сообщение, только адрес, куда Элайджа должен приехать. Конечно, этого было достаточно и Элайджа подымается в два часа ночи, чтобы приехать. Иначе и быть не может, даже если Деймон так открыто проявляет свое предпочтение по отношению Елены Гилберт. Элайджа спасает его не в надежде на взаимность, отнюдь.       Когда Элайджа приезжает, противник уже пал, поверженный от руки Деймона, а он сам полулежит с окровавленной шеей и потухшим взглядом. Элайджа не знает, что кажется более заметным – зияющая рана от укуса или отчаянье в его глазах.       – Ты пришел, – хрипло произносит Деймон вместо приветствия.       – Ты позвал, – отвечает Элайджа, как будто из этого очевидно следовала его реакция. Первородный опускается на уровень его глаз и осматривая рану. Глубокая и все еще кровоточащая. Вокруг уже поползли черные изгибы зараженных вен.       – Не знал, к кому еще обратиться, – тихий, надломленный голос. Все самообладание болезненно натягивается в груди, словно веревка, на которую повесили слишком тяжелый груз.       – Можно? – спрашивает Элайджа. Деймон сомневается, смотрит оценивающе, но в итоге кивает.       Стараясь не тревожить ранение, Элайджа поднимает Деймона и несет к машине. Всегда такой уверенный и непоколебимый, Деймон в этот раз позволил помочь.       – Думаешь, Клаус позволит выпить свою кровь?       – Он поможет, – заверяет Элайджа, осторожно пристегивая Деймона ремнем безопасности. – Я его уговорю. Не беспокойся, – Майклсон как бы невзначай прошелся пальцами по смольно-черным волосам, как делал когда-то, и в кои-то веки Деймон не отшатнулся.       Клаус на удивление легко поддается уговорам – возможно, лишней мотивацией этому послужила его озабоченность мнением младшего Сальваторе, а может и нет – и вскоре Элайджа уже преподнес Деймону стакан из-под виски с кровью своего брата, одновременно влажным полотенцем стирая багровые разводы с бледной кожи Деймона.       Разбитый и усталый даже после исцеления, Деймон без споров укладывается в кровать Элайджи, позволяя накинуть на себя одеяло. Элайджа садится в кровати с книгой в руках, ближе к краю, чтобы не тревожить и не смущать личного пространства Деймона.       Деймон сам в полудреме поворачивается к нему, сталкивает книгу на тумбочку и лбом упирается Элайдже в плечо. Руками Деймон прижимает его к себе, возможно, плохо осознавая, где и когда они сейчас находятся. Спящий Сальваторе под боком почти полностью сковывает движения, но Элайджа не то чтобы возражает.       Все страдания испарились из черт лица Деймона, оно разгладилось от ощущения безопасности. В моменты как этот он больше всего напоминал успокоившегося ангела.       Элайджа не заметил, как его самого сморил сон, но когда он просыпается, то в его комнате не обнаруживается признаков присутствия Деймона. Он исчез, не забыв прихватить свою кожаную куртку.       Разумеется. Не следовало и надеяться, что это что-то значило для него. То, что он доверился Элайдже вчера, не значит, что он поступит так вновь. Так всегда с Деймоном. Один шаг вперед, три шага назад.       Но одевая пиджак, Элайджа внезапно для себя улавливает шуршание. Запустив руку в карман, он находит сложенный лист бумаги. Много лет назад Деймон привык оставлять ему записки таким образом и воспоминание заставило губы дрогнуть в легкой улыбке.       Спасибо. Я позвоню.– было написано размашистым подчерком Деймона посреди множества начисто заштрихованных попыток.       Это не многое, но все же некого рода обещание. Хоть какое-то начало.       С Деймоном всегда было сложно, и его упрямство не знало пределов, а с годами оно лишь росло. Деймон набрался опыта и доверяться людям ему стало тяжелее. Элайджа понимает, правда.       Хорошо, что он терпелив. Он умеет ждать. И будет ждать столько, сколько потребуется.       У них в запасе вечность.