Карамель и Плазма.

***

      Боги, ну за что.       За какие же такие старания судьба-сука так безжалостно хлещет его по хребту своей сраной несправедливостью?       У Тодороки гон, а он смотрит на свою предназначенную и думает, что сейчас его нахрен отключит.       Потому что его омега — несносная и охуевшая, слишком для своей природы гордая и тотально оглохшая на давку феромонами. Тодороки диву дается, не понимая — ну, неужели и впрямь не чувствует или же это та самая Ведьминская выдержка?       Тодороки действительно не понимает. Гоны Альф очень сложно не почувствовать. Нужно быть отбитым либо торчать на таблетках. Гоны тяжело не заметить, так как, во многом, феромоны Альф лупят по рецепторам сильно ярче, несдержаннее. Настолько, что их запах чуть ли не ядом распыляется в воздухе — оттого любая Омега (в здравом уме и не желающая нарваться на огромные неприятности), никогда не будет качать права в присутствии подобных индивидов.       Но Ведьме глубоко похуй, потому что она зло рычит на него и скалится, ощущая приливы чужого раздражения. Хитока гордо задирает голову, проходит мимо во время перемены и высокомерно молчит. Мидория даже не замечает, — или делает вид, что не замечает — как у Тодороки от её присутствия глаза закатываются до мозгов.       Мёд. Дикий сочный виноград и жгучий запах морозной мяты. Ядрёная грозовая свежесть вперемешку с пропитавшим её кожу озоном.       Ебаная плазменная причуда. Как же, нахрен, не свойственно. Вообще против правил.       Это абсолютно не омежьи запахи. Совершенно не ожидаемые в силу природы.       У Тодороки мутнеет в глазах и летят рябиновые точки от концентрата Ведьминского запаха. Он дышит строго ртом, потому что иначе ему сорвет башню — господи, да каким образом она совмещает в себе четыре этих запаха..       И ведь пахнет же богемно. Просто невероятно. Тодороки жмурится, тяжело выдыхая, и хмурит разноцветные брови. Сквозь ткань школьных брюк Шото сжимает окрепший стояк и тихо мычит через сжатые зубы.       Блять..       У него встает с регулярной периодичностью, хотя Ведьма нихера для этого не старается. Тодороки бы сказал, что его это жутко бесит — и будет бесконечно честен.       Потому что в период своего гона — и не только — Шото, мягко говоря, заколебался думать о ней.       Потому что Мидория уже в край охуела. В Юуэй она ходит со своими закатанными рукавами и расстегнутой рубашкой, светит длинной и красивой шеей без метки — даже не подозревая, на какое же дикое соперничество она подбивает добрую половину академии. И даже невзначай подливает масла в огонь — когда безобразно развязно общается со всеми подряд. Ведьма нагло вскидывает голову и не видит, как по ней пускают слюни мимо идущие в коридорах альфы. Что пялятся на её задницу, обтянутую узкими школьными брюками. И что омеги, шагающие слишком близко, непривычно прячут головы, ощущая её гонор и давящую ауру чистого превосходства.       И это ведь только в пределах Юуэй. Как только Ведьма заходит в общагу — всё, туше.       Тодороки вышвыривает в бездонный океан его собственных страданий.       Потому что в общаге Мидория не носит ничего, кроме облегающих хлопковых лосин и обтягивающей майки. Темно-синей. Под спортивным топом которой все равно предательски просвечиваются очертания сосков.       Шото случайно ловит её взглядом в коридоре и просто титаническим усилием воли заставляет отвернуться.       Тодороки готов скулить. Он — гребаный Альфа, по которому текут все суки в академии, и он же, блять, на полном серьезе заставляет себя отворачиваться. Просто потому Мидория до неадекватного чувствительна и на любые пронзительные взгляды она всегда оборачивается.       Будет как-то неловко, если она спалит Тодороки. Прям до нелепого. Шото раздраженно сжимает челюсти, подумывая продать душу, потому что больше невозможно. На задворках сознания мелькает мысль, что не зря Бакугоу прозвал её Ведьмой — Тодороки неиронично думается, что его околдовали. К Хитоке тянет мощным магнитом — приковывают к себе острые ключицы, осторожные и грациозные плечи. Длинная шея и аристократический овал лица.       Прям королевский.       Он вынужденно прячется в кабинке туалетов и спускает на скорую руку. В помутневшем сознании вспыхивают крепкие бедра, острый изгиб в корпусе и подтянутая задница. Этот длинный, бесцеремонный язык и аккуратные, будто бы очерченные самым искусным художником губы. Стоит ему только представить какую-нибудь компрометирующую картину, с Хитокой в главной роли..       Воздух спирает из легких, и Тодороки содрогается в коленях, вынужденный упасть на стенку кабинки. Ему понадобилось всего-ничего.. оу, да он влип. Брызги заливают ему всю руку, немного попадает на пластик двери. Шото нужны целые минуты, чтобы вернуться на землю после такого оргазма.       А в голове бессовестным образом вспыхивает её образ.       Твою мать.       Шото запрокидывает голову и страдальчески жмурится.       Боже, ну, за какие проклятия...       Мидория. Мия, Ведьма, лучшая подружаня Бакугоу. Мамка их сквада и просто староста всего балагана — 1-А.       Хитока.       Истинная. Предназначенная.       И вот хватило же ему мозгов отшить её еще в самом начале года. Прям перед фестивалем, вот ровно за неделю — осадить эту девчонку своим грубым, холодным «отвали от меня».       Она.. просто давно хотела подружиться.. — объяснил ему потом Деку.       Тодороки этого не знал.       Тодороки думал, что она липнет к нему из-за «истинности» их пары.       Шото погорячился, обжегся, толком не подумав. Он не верил в «истинность», как таковую, потому что ему она всегда была до лампочки. Тодороки в принципе не привлекало большинство омег, потому что, ну.. не интересно.       Шото запомнил только одну девчонку в своей началке. Она была на два года старше, у неё были желтые-медовые глазки, и пахла она солнечными подсолнухами вперемешку с оттенками сладких ягод. Назвалась «Токой», заправила ему ромашку за ухо и была таковой.       После летних каникул она перевелась. Больше Тодороки её не видел.       Тренировки с отцом жгли нервы, раздражали, и в скором времени эмоциональный спектр сузился до сухого спокойствия и едкого раздражения. Других воспоминаний со времен начальной и средней школы у Тодороки не осталось.       А следом, спустя чуть ли не десяток лет, в академии его настигает страшное потрясение.       У его потрясения — кислотно-голубой хвост, ядовитая улыбка и жгучие слова больно бьющих упреков. У неё глаза ярче морозного неба с оттенками люминисцентного бирюзового неона, озоновый пар изо рта и острые клыки — совсем не по-омежьи милые.       Тодороки не признается себе, что при первой их встрече все его внутренности, охереть как не по-анатомически, устраивают переезды и скачут сальтухой по ребрам. И что сердце у него долбит, как при тахикардии, а руки влажно потеют от нервов.       А сознание подло и услужливо, прям грязно шепчет ему в загривок: твоя, твоя, твоя.       Посмотри только, какая: и рост идеальный, и голос у неё низкий и чистый. Такой звонкий, хороший. А взгляды какие, а фигура?       Тодороки смотрит на неё и понимает, что его просто трясет. От эмоций. От того, что она просто появилась перед ним.       Нет, так не пойдет, — думал Тодороки, до этого толком не испытывавший нормальных эмоций. Его спектр был настолько узок, что ни повернуться, ни развернуться — ну, не было у него детства нормального, че поделать.       Но от одной только мысли, что все его самообладание просто втруху обкрошилось одним только её появлением, взбесило Тодороки жутко. По мозгам въебало совсем не по-детски.       И ведь черт его дернул оскалиться тогда на неё. Еще позорно надавил феромонами, чтобы она уж точно почувствовала от Тодороки угрозу.       Шото хотел бы увидеть в её глазах испуг.       Такой же, какой почувствовал и он. От безысходности. От того, как же позорно ускользает контроль из его рук, а разум плавится при виде ядовитого оттенка её волос.       Тодороки ждал растерянность и страх. А по итогу долго и въедливо смотрел на то, как гаснет нежно-нежно-голубой в изумленных и огорченных глазах напротив.       Это выражение лица снится ему до сих пор. И Шото почти скулит от того, какую же раздражающую боль в грудине оно ему приносит.       Тодороки тогда не выдержал. Быстро отвернулся и зашагал прочь.       Так и не увидел, как с обидой поджались губы. Как Хитока волчонком взглянула ему вслед из под нахмуренных бровей — исподлобья вышло, как у расстроенного ребенка.       А ведь она так по-глупому надеялась.. Хитока не ждала какого-то особенного или радушного приема — ей хватило бы даже сухого и безэмоционального «привет». Но «отвали от меня».. нет. Это уже перебор.       Её подсолнухи давно завяли. Закончились. Еще восемь лет назад. Солнечный блеск уступил место металлическому и кислотно-голубому. А сладковатый запах цветов реформировался в жгучую мяту и грозовую свежесть.       Ведьма зло про себя чертыхается, кривя губой. Ну, конечно.       Конечно, вспомнит он её. Ага, как же. Губо-закатывательную машинку подарить? Или сама сопли подберешь?       Мия рычит сквозь зубы и от разъедающей обиды злости расхерачивает на тренировке огромные бетонные панели. Плазма — шипит и трескается, горит вдоль рук ярким маревом вырвиглазно-бирюзового.       На следующий день Мидория на него даже не смотрит.       На фестивале она ебет всех так, что тело до сих пор ломит от плазменных ожогов.       Хитока вскидывает подбородок гордо кверху — чтоб всем назло и себе на радость. Она трется вокруг Бакугоу, улыбается ему, и Бакугоу — вот ведь от кого не ждали! — весело прижимает подругу к себе, хохоча во все горло. Мидория носится со своим сквадом, частенько вьется рядом со своим братом и на Тодороки не смотрит совершенно.       А Шото лишь злится. Испытывает — ха, ну если бы — абсолютно иррациональное раздражение, клубившееся под кожей, и молча про себя воет.       Это определенно плохо закончится...       Тодороки опаздывает на следующий урок. Он скомкано извиняется перед Полночью, которая не стесняется отпускать различные шуточки про подростков и гормоны; сам парень только лишь виновато хмурится.       Ведьма косится на него, как на отвлекающую помеху. Беспристрастное лицо никак не меняется, когда Тодороки проходит мимо — Мидория смотрит сквозь.       Шото быстрым шагом идет к себе и садится за парту. Не оборачивается, чувствуя, как его царапает чужой взгляд — будто бы еле уловимо проводят кончиком ледяного ножа по нежной коже. По-крайней мере именно так для Тодороки ощущается Хитокин взгляд — её холодные, топазовые глаза, полные яда и кислотно-голубого, не могут дарить ему другие ощущения.       Ведьма лениво отворачивается. Шото сжимает губы в тонкую полосу.       С левой стороны все еще дурманяще тянет жгучим морозом и диким сочным виноградом. ***       Влажные сны в течение гона — это не новость. Не сюрприз даже.       Но Тодороки все еще каждый раз чувствует себя блядски обделенным — черт возьми, он столько всего упускает.       Поддернутый возбужденной дымкой взгляд, верткий язык в его рту и морозная мята на зубах. Терпкий вкус сочного винограда и приятно-сладкий — мёда. Тихие стоны в самое ухо, льнущее к его крепкому телу тонкая талия.. Молочная кожа, местами испещренная шрамами, наливающиеся алым засосы и метки, влажное хлюпанье между ног и содрогающиеся стенки, от грубоватого темпа. Захлебывающиеся всхлипы от переизбытка чувств, царапины на простынях и обжигающие прикосновения горячих рук к его коже — они действительно обжигают. Как минимум, потому что под Ведьминой кожей буквально вскипает высокоградусная плазма.       Яркие, ядовито-голубые глаза. Выломанные удовольствием брови и приоткрытый рот.       Господи, она такая красивая.       Шото сонно распахивает глаза и недоумевающе моргает. Привстает на локтях, откидывая одеяло.       Блять..       Стояк не сходит в душе ни с первого раза, ни даже со второго. Тодороки готов кричать от злости и повышенного либидо — ему чертовски нужна его омега.       Просто потому что он не может видеть на её месте кого-то другого.       Но Шото все еще не мудак, чтобы говорить об этом Хитоке. Да и.. как вы вообще себе это представляете? Такое прокатит с кем угодно с куда большей вероятностью, нежели чем с Ведьмой. Даже, блин, с Бакугоу! А это ого-го какие ставки.       Черт, — про себя бубнит Тодороки.       Он все еще надеется как можно скорее с этим покончить. Шото тихо скулит от досады — это уже невыносимо.       В то же утро он случайно проливает на себя горячий стакан зеленого чая, опаздывает на первую пару, надевает футболку шиворот-навыворот, о чем ему благополучно сообщает Киришима; Тодороки пропускает три удара подряд, ведет себя жутко рассеяно, ощущает периодические приливы раздражения (иногда даже гнева), и все равно ни о чем, кроме Хитоки, он думать не может.       Шото прикрывает веки — призрачный и недосягаемый образ Мидории преследует его по пятам. Начиная от пёстрого пятна в толпе учеников и заканчивая насмешливыми издевками, тонущими в гомоне класса.       К концу дня Тодороки выбивается из сил настолько, что случайно поджигает собственную одежду — блять, всё. До связи.       Приехали... — вымученно осознает Тодороки.       Хитока, конечно же, вряд ли простит его. Потому что Ведьмина гордость простирается на незримо дохуя — дальность этой заоблачной вещи, не может точно котировать в поступки даже сам Бакугоу.       Это, мягко говоря, пиздец. Катастрофа — буквально, потому что нет никого, кто смыслит в плане Ведьминских эмоций лучше, чем Бакугоу. Подобное считается конечной после конечной — Тодороки слишком сильно её задел. По-крайней мере, так ненавязчиво ему это объяснил Мидория — за что ему большое спасибо и даже небольшой поклон.       Что ж. Хитока, может, и вряд ли простит его.       Но Тодороки обязан хотя бы попробовать.