he wants it, he got it

У Хёнджина на вечеринках есть всего одно правило: ни капли алкоголя в рот. И на то имелись свои определенные причины. Для начала, его жутко развозило даже с самой маленькой дозы. Будь-то пиво или что покрепче — итог один: ему непременно хотелось объятий. Чертова тактильная голодность просыпалась только в моменты, когда сознание затягивало хмельной поволокой. Но это еще не самое страшное. Помимо тактильной жажды, в след за ней пробуждалась другая, более несдержанная и сильная — жажда близости. С ней бороться было куда сложнее, чем с первой. Особенно после того, как в жизни Хёнджина появился Ли Феликс. Прекрасное создание, с целовательными губами и оленьими глазами, присутствовало на всех вечеринках без исключения, куда бы Хвана не занесло. И чаще всего именно тогда, когда настроение располагало надраться как следует и хоть ненадолго дать внутренним демонам взять над собой верх. Кто-то может подумать, что это такое «совпадение», на крайний случай — «злой рок». Но Хёнджин отмахнется, потому как знает причину происходящего безобразия. И имя у этой причины: Джисон. Пронырливый засранец с кругом общения в несколько десятков людей был желанным гостем в любом доме и встречался с распростертыми объятиями. Даже если его не знали. Даже если хозяина не знал он сам. А Феликс, по несчастному стечению обстоятельств, оказался его другом. Лучшим другом, таскающимся повсюду хвостиком, куда бы Джисон его не повел. Неразлучная парочка притягивала к себе слишком много внимания, и очень скоро Хёнджин стал замечать, как к Феликсу (стараниями громкого Джисона) то и дело начали подкатывать разного рода личности. Кто-то скромно подходил знакомиться, предлагая вместе выпить, кто-то напротив, в разнузданности себе не отказывал. От поведения последних кошмарно свербело в зубах и появлялось желание швырнуть кирпичом в лицо. Желательно несколько раз, чтобы уж наверняка. Потому что вести себя так по отношению к очаровательному веснушчатому чуду — непозволительно и неприемлемо. — Ты его сейчас глазами сожрешь, — сухо констатирует Минхо, попивая из стакана безалкогольный мохито. Ему завтра с утра на работу, плюс отвозить Хвана к первой паре, если он вдруг надумает её не проспать. — Либо подойди и познакомься с ним нормально, либо давай уже нажрись и трахни кого-нибудь. Видеть твое перекошенное воздержанием лицо немного так подзаебало. Хёнджин раздраженно цокает на замечание друга, отмечая про себя двусмысленно брошенный им упрек в воздержании. От алкоголя ли или секса — хрен разберешь. Оттого он и цедит в ответ: — А не боишься, что этим «кем-то» окажешься ты? Минхо хохочет в голос, запрокидывая голову наверх. Весьма соблазнительно, учитывая растущее внутри Хёнджина желание вцепиться ему в глотку, но предпочётшего этому лежащее на барной стойке яблоко. — Во-первых, — Минхо понемногу успокаивается и возвращается к методичному помешиванию льда в стакане, — мы это уже проходили. И решили, что больше ни в жизни не повторим. Во-вторых, — получается более коварным тоном, — прибереги свой аппетит для других личностей, — и, как бы невзначай, он стреляет глазами в сторону диванчиков в паре метров от них. Хёнджин не поддается. Сдавливает в пальцах край барной стойки и упрямо смотрит в глаза старшему. Чёрные, будто воронова смоль, они удивительно ясно отражают сущность Минхо, и то, как он играючи, подобно клубку из ниток, подталкивает его к границе собственных принципов. — Ты удивительно хорошо держишься, — его голос звучит совсем уж елейно; точь-в-точь демон-искуситель, — Но если тебя конкретно припрет, я, так и быть, помогу. — Предложение заманчивое, конечно, — хотя хёнджиново лицо говорит об обратном, — только потом не говори, что это я мечтаю с тобой потрахаться, — и, чувствуя себя слабым, он все-таки скашивает взгляд в бок. Там очередной самоуверенный наглец пытается завязать беседу с Феликсом, и в полумраке плохо освещенной комнаты кажется, что у него неплохо получается. От этого становится в конец тошно. — Ой, ладно, в пизду, — Хёнджин откидывает яблоко, вставшее поперек горла, и обреченно тянется за бутылкой с янтарной жидкостью. — Последую твоему совету и действительно нажрусь. Он жадно прикладывается к стеклянному горлышку, добровольно вбирая в себя горечь алкоголя. Та мгновенно облизывает стенки желудка, уже через несколько секунд даря голове лёгкую тяжесть, а взгляду — влажный глянцевый блеск. Как вдруг... — Привет. Низкий голос незнакомца застает врасплох, и Хван невольно давится. Содержимое рта чудом не выплёвывается на безмолвно хихикающего напротив Хо, что незаметно подмигивает, быстро исчезая из поля зрения. Зато вместо него там появляется Феликс собственной персоной. С припухшими от покусываний губами, горящими щеками и слегка растрепанными волосами. — Ты не против, если я немного побуду рядом с тобой? Мне надо отделаться от одного типа. В этот момент Хёнджину хочется сделать две вещи: ударить себя по лицу и вернуться во времени, чтобы ударить снова. Ну, на кой черт он пренебрегал своим же правилом?! Какого хрена пошел на поводу у Минхо? Но сделанного не воротишь. Быстро промаргиваясь, Хёнджин старается расслабить челюсти, неосознанно сжатые до скрипа зубов, и нарочито небрежно машет рукой. — Да, конечно, почему нет? — отвечает, стараясь не смотреть Феликсу в глаза. — Можем выйти на балкон. Там точно никого нет. Феликс согласно кивает и зачем-то льнет к его плечу, крепко вцепляясь пальцами в рукав кофты. Теперь он близко. От него сладко пахнет какой-то пряностью с едва уловимым послевкусием вина. Сочетание интригующее, а на фоне медленно поплывшего сознания — воистину крышесносное. — А где же твой друг? — интересуется Хван, стараясь отвлечь себя беседой. — Вы, вроде как, обычно держитесь рядом. — Правда? Откуда знаешь? — в хриплом голосе отчетливо слышится улыбка. — Неужели следишь за нами? Врать не хочется в той же мере, как и палиться в безответной симпатии. Так что приходится ограничиться лаконичным: — Вас сложно не заметить. Феликс улыбается, оставаясь довольным ответом. И стоит им оказаться вдвоем на балконе, признается: — Тебя тоже. Поэтому я и подошел к тебе. Хёнджин вопросительно изгибает бровь, облокачиваясь на раму панорамного окна, и скрещивает руки на груди (от греха подальше). Ладони уже зудят, под кадыком просительно тянет. И то, что они сейчас с Феликсом наедине абсолютно не делает ситуацию лучше. — Что-то случилось? Феликс строит сложное лицо, явно не зная, с чего начать объяснение. — Просто, — он смачивает губы слюной, быстро проходясь по ним языком, — не все парни адекватно воспринимают «нет». Сегодняшний так уж точно. Правда, кое в чем мне все же повезло... — Ликс делает шаг вперед, врываясь своим головокружительным запахом в личное пространство, — этот тип отлично знает тебя. И ему хватило ума не навязывать свои непристойные предложения дальше, понимая, что ты можешь разозлиться. Смысл сказанного доходит не сразу. Зато потом отдается бешено пульсирующей на шее венкой. Как во время азартных игр. — Выходит, ты меня использовал? — Хёнджин глядит на парня чуть сверху вниз с искрами по краю радужки. — Какой плохой мальчик. И не стыдно тебе? — Ни капли, — тот равнодушно пожимает плечами. — Тебе же не стыдно смотреть на меня раздевающим взглядом. — Туше. Феликс оказывается намного умнее, чем могло показаться на первый взгляд. И наблюдательнее. Оттого стиснуть его в объятиях, крепко прижимая к груди, хочется в разы сильнее. Чтобы он слышал, как надрывно внутри бьется сердце и как через край плещется желание его поцеловать. Несколько секунд они просто смотрят друг другу в глаза. Выдержка Хёнджина ощутимо лопается и трещит по швам, как пересушенный в печи глиняный кувшин. Того и гляди — лопнет, больно зацепив неровными краями осколков. — Ты практически никогда не пьешь. Почему? Правда срывается быстрее, чем мозг успевает обработать информацию. — Берегу тебя от подобных тем, кто не воспринимает адекватно «нет». Феликс на мгновение выглядит удивленным, теряется от неожиданности. Брови по-детски взлетают вверх, образуя на лбу легкую складку. Но как только до них обоих доходит, морщинка разглаживается, заменяясь лучиками вокруг глаз, придающих взгляду лисью коварность. Ненавязчиво цепляясь пальчиками за свисающие со шлевок хёнджиновых джинс цепи, он подкрадывается ближе, при этом не давая отстраниться. — То есть... от себя? Да? Хёнджин предпринимает попытку прекратить набирающую опасные обороты ситуацию. — Феликс, не надо... Ты... Есть причины, по которым не стоит меня дразнить. Кукольные губы неожиданно проворно оказываются возле мочки уха, а ладонь замирает в миллиметрах от скрытого плотной тканью стояка: — Что, боишься сорваться? Вдоль позвоночника до самого копчика стекает предательская дрожь. Феликс действительно чертовски наблюдателен. И это страшно заводит. Тело все ярче реагирует на его прикосновения и недвусмысленные намеки. На жар дыхания, на соблазнительную пухлость губ. Будь Хёнджин более пьяным, позволил бы себе обхватить чужую узкую талию ладонями; разрешил бы зарыться носом в копну густых волос. Но перед ним по прежнему стоял Феликс. Единственный, с кем хотелось не здесь, не сегодня и уж точно не так. — Фе-ликс, — глотку царапает сухостью и опустившимся на полтона голосом, — я не хочу-... — ...меня или здесь? — одним вопросом не оставляя право выбора. Хёнджину хочется скулить от собственной беспомощности. — Знаешь, кто ты после этого? Феликс касается шеи самодовольной улыбкой. Конечно, знает. Он тот еще манипулятор с провокаторскими наклонностями. Но он слишком давно желал их с Хваном близости, чтобы сейчас так просто уступить, поклонившись его выдержке, и самоотверженно пойти на попятную. Поэтому всего каких-то полчаса спустя они вваливаются в квартиру Хёнджина спутанным комком конечностей, сплетенных чередой поцелуев и настойчивых прикосновений к самым уязвимым местам. Феликс распадается прямо в руках от легких поглаживаний за ухом, а Хёнджина конкретно ведет от влажных поцелуев под челюстью. Раньше с ним такого не было. Но раньше его и Феликс не целовал. Причем так трепетно, так жаждуще, что в груди полыхало раскаленным докрасна углем. Будь Хёнджин фениксом, давно бы сгорел, чтобы возродиться вновь. Даже сейчас он ловит себя на грани между сознанием и обмороком, сгорающим заживо, упрямо не давая себе отключиться. Не тогда, когда его губы терзают с таким упоением и упорством. Не тогда, когда Феликс лично заталкивает в душ и опускается перед ним на колени. — Блядскийбоже... — хрипит Хёнджин, со свистом втягивая горячий влажный воздух и откидываясь затылком на кафель. Смотреть в оленьи глаза, затянутые порочной страстью и капельками слез, кажется чем-то с родни пытки. Сладкой, животрепещущей и долгожданной пытки. Каждое поступательное движение головой вдоль члена, каждое соприкосновение головки с узким феликсовым горлом вызывает непреодолимую дрожь в ногах и желание не по-мужски захныкать в голос. За что так прекрасно? За что Феликс так упоительно издевается над ним? — Лик-си, я.. б-больше не могу... — грудь сдавливает, в животе трещат струной натянутые мышцы. — Остановись, п-прошу. Феликс хищно облизывается, собирая стекающие с увитого венами крупного ствола капельки душевой воды и солоноватого предэякулята. — Хорошо. Но только лишь для того, чтобы ты оттрахал меня, чтобы я неделю сидеть не смог. Щеки непроизвольно краснеют, хотя смутить Хёнджина — та еще задачка. Но Феликсу удается и это. Поднимая его с колен, Хван двумя пальцами цепляется за острый подбородок и прячется за маской сарказма: — Так боишься, что это наш первый и последний секс? — Нет, — возражает невозмутимо и ровно, — просто очень хочу, чтобы ты поскорее вошел меня и перестал сдерживаться. Столько возможностей похерили твоей силой воли. В его словах была доля правды. Если бы Хёнджин не ограничивал себя, не обламывал внутренне пальцы, не душил на корне желание вкусить запретный сладкий плод, он бы давно прижал Феликса в одной из темных комнат незнакомого дома и любил так громко, чтобы слышали все до единого. Чем он, собственно, и собирался заняться сейчас, но уже без лишних слушателей и невольных наблюдателей. Заваливая поджарое, гибкое тело на ворох подушек, Хёнджин руками разводит стройные ноги в стороны. Мягкие мышцы послушно поддаются, представляя взору широкий красивый шпагат. И Хёнджин невольно засматривается, давя на бедра ладонями и жадно скользя взглядом от аккуратного колечка сфинктера до обильно истекающей смазкой головки, прижатой к животу. Истинное произведение искусства. — Ты так смотришь... — низкий голос Феликса отдает вибрацией в груди. — Это смущает. — Твое смущение — услада для моих глаз. И склоняя голову вниз, Хёнджин ведет языком от ануса до головки так же, как мгновением ранее оглаживал взглядом. Неспеша, с наслаждением, самозабвенно. Вбирая ртом мелкие мурашки и распадаясь на атомы от надрывного, утробного стона. — А-а-ахх..! Феликс непроизвольно пытается свести ноги, но сильные руки до покраснений впиваются в нежную кожу, не позволяя этого сделать. — Пришла моя очередь быть плохим мальчиком, — шёпот Хёнджина раздается прямо внутри черепной коробки, в то время как его пальцы шарят под соседней подушкой в поисках смазки и презервативов для растяжки. Феликсу от нее плохо и хорошо одновременно. Длинные пальцы, так аккуратно и восхитительно оглаживающие стенки изнутри, сводят с ума, выбивая из тела душу, а изо рта — постыдные всхлипы. — Бля-я-ять... Хёнджин плотоядно улыбается. Феликс от его мерных манипуляций изводится на хрипы, стоны и маты. Словно оголенный нерв, дрожит и трепыхается, жадно глотая воздух дивно распухшими губами. Безмолвно моля не останавливаться. Безмолвно умоляя продолжать делать так еще. — Давай уже, — он нетерпеливо елозит спиной по влажным простыням, стараясь самостоятельно насадиться на чужой член. — Не торопись, — Хёнджин целует от живота и вверх, замирая у самого кончика носа. — У нас же вся ночь впереди. И ночь, и утро, и день, и вечер. И потом по новой. Феликс готов отдаваться ему в любое время, лишь бы чувствовать, как крупный член медленно и с трудом движется внутри, исключительно правильно давя на простату и вызывая непередаваемый словами экстаз. — Черт, — Хёнджин упирается руками по обе стороны от взъерошенной макушки, перехватывая губами нечленораздельное мычание, пропитанное от и до удовольствием. — Ты такой узкий, детка. Мгхм... По феликсовым губам медом растекается блаженная улыбка. Глаза непроизвольно закатываются, тело дрожит от наполненности. Где-то в горле бьется-грохочет безумное сердце. — Детка? — Самая восхитительная, — с первым мягким толчком, соглашается Хёнджин. — Единственная, — толчок, — сладкая, — еще один. — Порочная и изумительно прекрасная, — его ладонь ложится на пульсирующий жаром мокрый член и невесомо надрачивает поперек набираемого темпа. — Детка. Моя детка. Феликс с воем сжимается вокруг члена, с трудом заставляя себя не кончать. Тело бьет крупной предоргазменной дрожью, но он с болью впивается зубами в пересохшие губы, пальцами — в чужие плечи и жмурится, ловя блестящие серебристые брызги на обратной стороне век. — Хён-джи-ин! Хёнджин понимает по одному только вскрику: крепко перехватывает феликсов член у основания. Ведь желание продлить упоительный миг и утолить жажду близости у них определенно одно на двоих. А впереди целая ночь. И утро, и день, и вечер. И потом по новой. И кажется, Хёнджин не пойдет на первую пару. А Феликс получит то, что так давно хотел.