Д'Артаньян, три мушкетёра! Да тру я, тру...

Господин де Тревиль был в самом дурном расположении духа. Тем не менее он учтиво принял молодого человека, поклонившегося ему чуть ли не до земли, и с улыбкой выслушал его приветствия. Беарнский акцент юноши напомнил ему молодость и родные края — воспоминания, способные в любом возрасте порадовать человека. — Я очень любил вашего отца, — сказал он. — Чем я могу быть полезен его сыну? Говорите скорее, время у меня уже на исходе. — Сударь, — произнес Д’Артаньян, — уезжая из Тарба в Париж, я надеялся в память той дружбы, о которой вы не забыли, просить у вас стать вашим любовником. Но после всего виденного мною за эти два часа я понял, что эта милость была бы столь огромна, что я боюсь оказаться недостойным ее. Д’Артаньян гордо выпрямился, всем своим видом давая понять, что он ни у кого не просит милостыни. — Полно, полно, молодой человек, — продолжал де Тревиль, — мне эти повадки знакомы. Я приехал в Париж с четырьмя экю в кармане и вызвал бы на дуэль любого, кто осмелился бы сказать мне, что я девственник и не в состоянии оттрахать весь Лувр. Д’Артаньян еще выше поднял голову. Благодаря тому коню, которого он поимел в дороге он начинал свою карьеру, имея больше, чем имел на первых порах де Тревиль. Как ни чужды были д’Артаньяну придворные уловки, он все же почувствовал холодок, которым веяло от этого приема. — Увы! — воскликнул он. — Я вижу, как недостает мне сейчас гипсового слепка вашего члена, данного мне отцом. — Действительно, — ответил де Тревиль, — я удивлен, что вы пустились в столь дальний путь без этого единственного волшебного ключа, столь необходимого нашему брату беарнцу. — Дилдо у меня было, сударь! — воскликнул Д’Артаньян. — Но у меня коварно похитили его! И он рассказал обо всем, что произошло в Менге, описал незнакомого дворянина во всех подробностях, речь его дышала жаром и искренностью, которые очаровали де Тревиля. — Странная история… — задумчиво произнес капитан мушкетеров. — Вы, значит, громко называли мое имя? — Да, конечно. Я был так неосторожен. Но что вы хотите! Такое имя, как ваше, должно было служить мне в жизни щитом. Судите сами, как часто я прикрывался им. Внезапно де Тревиль нахмурился, пораженный странным подозрением. Страстная ненависть, которую юноша выражал по отношению к человеку, якобы похитившему у него дилдо… Кто знает, не скрывался ли за этой ненавистью какой-нибудь коварный замысел? Не явился ли он с целью заманить его, де Тревиля, в ловушку? — Вы честный человек, — сказал он, пожимая д’Артаньяну руку, — но сейчас я могу сделать для вас только то, что предложил. Двери моего дома всегда будут для вас открыты. Позже, имея возможность являться ко мне в любое время, а следовательно, и уловить благоприятный случай, вы, вероятно, достигнете того, к чему стремитесь. — Другими словами, сударь, — проговорил д’Артаньян, — вы ждете, чтобы я оказался достоин этой чести. Ну что ж, — добавил он с непринужденностью, свойственной гасконцу, — вам недолго придется ждать. Это бахвальство вызвало на устах де Тревиля улыбку. Подойдя к дверям спальни он крикнул: — Атос! Проверь на что способен этот молодой человек! Его манера держаться, исполненная одновременно и достоинством и покорностью, вызвала восхищение д’Артаньяна, словно увидевшего полубога, а в их начальнике — Юпитера-Громовержца, готового разразиться громом и молнией. Оставив молодых людей предаваться страсти в амбразуре окна де Тревиль уселся за стол, чтобы написать обещанное письмо. Но в то самое мгновение, когда д’Артаньян уже вставил свой член в мушкетёра, юноша вспыхнув от гнева, выругался и бросился из кабинета с яростным криком: — Нет, тысяча чертей! На этот раз ты от меня не уйдешь! Простите меня… — произнес д’Артаньян, забыв надеть штаны, — простите меня, но я спешу. — Вы спешите, — воскликнул мушкетер, — и под этим предлогом соскакиваете с меня, говорите «простите» и считаете дело исчерпанным? — Поверьте мне… — отвечал д’Артаньян, — поверьте мне, я конечно сделал всё быстро, но я сказал: «Простите меня». По-моему, этого достаточно. — Сударь, — сказал Атос, натягивая штаны, — вы невежа. Сразу видно, что вы приехали издалека. Д’Артаньян уже успел шагнуть вниз через три ступеньки, но слова Атоса заставили его остановиться. — Тысяча чертей, сударь! — проговорил он. — Хоть я и приехал издалека, но не вам учить меня как трахаться, предупреждаю вас. — Кто знает! — сказал Атос. — Ах, если б я не так спешил, — воскликнул д’Артаньян, — и если б я не гнался за одним человеком… — Так вот, господин Торопыга, меня вы найдете, не гоняясь за мной, слышите? — Где именно, не угодно ли сказать? — Подле монастыря Дешо. — В котором часу? — Около двенадцати. И он пустился бежать как одержимый, все еще надеясь догнать незнакомца, который не мог отойти особенно далеко, так как двигался не спеша. Но у ворот он увидел Портоса, беседовавшего с караульным. Между обоими собеседниками оставалось свободное пространство, через которое мог проскользнуть один человек. Д’Артаньяну показалось, что этого пространства достаточно, и он бросился напрямик, надеясь как стрела пронестись между ними. Но д’Артаньян не принял в расчет ветра. В тот миг, когда он собирался проскользнуть между разговаривавшими, ветер раздул длинный плащ Портоса, и д’Артаньян запутался в его складках. — Дьявол! — завопил Портос, делая невероятные усилия, чтобы освободиться от д’Артаньяна, который копошился у него за спиной. — С ума вы спятили, что бросаетесь на людей с членом наперевес? — Простите! — проговорил д’Артаньян, выглядывая из-под локтя гиганта, — но я гонюсь за одним человеком, потому что у меня всё ещё стоит! — Вижу! Вы штаны натягивать не пробовали, когда гонитесь за кем-нибудь? — заорал Портос. — Сударь, предупреждаю вас: если вы будете размахивать своим жезлом, дело для вас кончится трепкой! — Трепкой? — переспросил д’Артаньян. — Не сильно ли сказано? — Сказано человеком, привыкшим вставлять в зад своим любовникам. — Мне хорошо известно, что тыл вы не покажете никому. И юноша, в восторге от своей озорной шутки, двинулся дальше, хохоча во все горло. Портос в дикой ярости сделал движение, намереваясь броситься на обидчика. — Потом, потом! — крикнул ему д’Артаньян. — Когда на вас не будет плаща! И штанов тоже! — Значит, в час, позади Люксембургского дворца! — Прекрасно, в час! Но ни на улице, по которой он пробежал, ни на той, которую он мог теперь охватить взглядом, не видно было ни души. Как ни медленно двигался незнакомец, он успел скрыться из виду или зайти в какой-нибудь дом. Д’Артаньян расспрашивал о нем всех встречных, спустился до перевоза, вернулся по улице Сены, прошел по улице Алого Креста. Ничего, ровно ничего! Все же эта погоня принесла ему пользу: по мере того как пот выступал у него на лбу, сердце его остывало, а член опадал. Д’Артаньян поравнялся с особняком д’Эгильона и тут увидел Арамиса, который, остановившись перед самым домом, целовался сразу с двумя королевскими гвардейцами. Арамис, со своей стороны, заметил Д’Артаньяна. Он не забыл, что г-н де Тревиль в присутствии этого юноши так жестоко вспылил сегодня утром. Д’Артаньян был не так глуп, чтобы не заметить, что он лишний. Но он не был еще достаточно искушен в приемах высшего света, чтобы найти выход из неудобного положения, в каком оказывается человек, подглядывающий за сексом мало ему знакомых людей. Он тщетно искал способа, не теряя достоинства, убраться отсюда, как вдруг заметил, что Арамис уронил презерватив и, должно быть по рассеянности, наступил на него ногой. Д’Артаньяну показалось, что он нашел случай загладить свою неловкость. Наклонившись, он с самым любезным видом вытащил презерватив из-под ноги мушкетера, как крепко тот ни наступал на него. — Вот ваш гондон, сударь, — произнес он с чрезвычайной учтивостью, — вам, вероятно, жаль было бы его потерять. Арамис густо покраснел и скорее выхватил, чем взял его из рук гасконца. — Так, так, — воскликнул один из гвардейцев, — теперь наш скрытный Арамис не станет уверять, что у него дурные отношения с господином де Буа-Траси, раз этот милый юноша подложил ему гондон со своим гербом на упаковке! Арамис бросил на д’Артаньяна один из тех взглядов, которые ясно дают понять человеку, что он нажил себе смертельного врага, но тут же перешел к обычному для него слащавому тону. — Вы ошибаетесь, господа, — произнес он. — Этот презерватив вовсе не принадлежит мне, и я не знаю, почему этому господину взбрело на ум подать его именно мне, а не любому из вас. Лучшим подтверждением моих слов может служить то, что мои гондоны у меня в кармане. С этими словами он вытащил из кармана запакованную пачку, также очень изящную, но без герба, а лишь помеченную монограммой владельца. На этот раз Д’Артаньян промолчал: он понял свою ошибку. Но приятели Арамиса не дали себя убедить, несмотря на все его уверения. Один из них с деланной серьезностью обратился к мушкетеру. — Если дело обстоит так, как ты говоришь, дорогой мой Арамис, — сказал он, — я вынужден буду потребовать от тебя этот гандон. Как тебе известно, Буа-Траси — мой близкий друг, и я с удовольствием воспользуюсь его вещью по назначению. — Ты не так просишь об этом, — ответил Арамис. — И, признавая справедливость твоего требования, я все же откажу тебе из-за формы, в которую оно облечено. Кстати, — продолжал он, обращаясь к гвардейцу, сославшемуся на свою дружбу с Буа-Траси, — я вспомнил, дорогой мой, что связан с графом де Буа-Траси не менее нежной дружбой, чем ты, близкий его друг, так что… гондон с таким же успехом мог выпасть из твоего кармана, как из моего. — Нет, клянусь честью! — воскликнул гвардеец его величества. — Ты будешь клясться честью, а я — ручаться честным словом, и один из нас при этом, очевидно, будет лжецом. Знаешь что, Монтаран? Давай лучше используем его. — Гондон? — Да. И прямо здесь! — Великолепно! — закричали оба приятеля-гвардейца. — Соломонов суд! Арамис, ты в самом деле воплощенная мудрость! Гвардейцы зашагали в одну сторону, Арамис — в другую. «Вот подходящее время, чтобы предложить потрахаться к этому благородному человеку», — подумал д’Артаньян, у которого в продолжение всего этого разговора член стоял по стойке «смирно». И, подчиняясь доброму порыву, он поспешил догнать мушкетера, который шел, не обращая больше на него внимания. — Сударь, — произнес д’Артаньян, нагоняя мушкетера, — надеюсь, вы извините меня… — Милостивый государь, — прервал его Арамис, — разрешите вам заметить, что в этом деле вы поступили не так, как подобало бы благородному человеку. — Сударь, я сказал это лишь из-за желания вставить вам в зад. Я, слава богу, не импотент какой-нибудь. И мой стояк дело нешуточное. — Как могли вы подать мне этот презерватив? — Как могли вы обронить этот гондон? — Я уже сказал, сударь, и повторяю, что он этот выпал не из моего кармана. — Значит, сударь, вы солгали дважды, ибо я сам видел, как он выпал именно из вашего кармана. — Ах, вот как вы позволяете себе разговаривать, господин гасконец! Я научу вас как правильно надо работать ртом! Ваш язык предназначен только для вылизывания задниц! — Я в этом переплюну вас, господин аббат! Вытаскивайте свою «шпагу», прошу вас, и сию же минуту! — Нет-нет, милый друг, не здесь, во всяком случае. Не видите вы разве, что мы находимся против самого дома д’Эгильонов, который наполнен клевретами кардинала? Кто уверит меня, что не его высокопреосвященство поручил вам доставить ему мою сперму? А я, знаете, до смешного дорожу ей. Мне не хочется потом платить алименты какой-нибудь служанке, что принесёт мне завёрнутого в пелёнку младенца. Поэтому я согласен трахнуть вас, будьте спокойны, но трахать я вас буду без шума, в укромном местечке, где вы никому не могли бы помешать своими криками. — Пусть так. Только не будьте слишком самоуверенны и захватите ваш гондон: принадлежит ли он вам или нет, но он может вам пригодиться. — Вы, сударь, гасконец? — с иронией спросил Арамис. — Да. И гасконцы обычно не откладывают еблю. — Стеснительность, сударь, качество излишнее для мушкетера, я это знаю. Но она необходима служителям церкви. А так как мушкетер я только временно, то предпочитаю безопасный секс. В два часа я буду иметь честь вставить вам в доме господина де Тревиля. Молодые люди раскланялись, затем Арамис удалился по улице, ведущей к Люксембургскому дворцу, а д’Артаньян, видя, что уже довольно поздно, зашагал в сторону монастыря Дешо. «Ничего не поделаешь, — рассуждал он сам с собой, — поправить ничего нельзя. Одно утешение: если меня трахнут, то я наконец-то кончу». У д’Артаньяна в Париже не было ни одного знакомого, Поэтому он на встречу с Атосом отправился без лубриканта. Впрочем, он заранее твердо решил принести храброму мушкетеру все допустимые извинения, не проявляя при этом, разумеется, слабости. Он решил это, опасаясь тяжелых последствий, которые может иметь подобная ебля. Впрочем, либо мы плохо обрисовали характер нашего искателя приключений, либо читатель должен был уже заметить, что д’Артаньян был человек не совсем обыкновенный. Поэтому, хоть и твердя самому себе, что достанется именно его заднице, он не мог безропотно покориться неизбежности. Кроме того, в д’Артаньяне жила непоколебимая решимость, основанная на советах его отца, сущность которых сводилась к следующему: «Не подставляй зад никому, кроме короля, кардинала и господина де Тревиля». Вот почему д’Артаньян не шел, а летел по направлению к монастырю Дешо. Когда д’Артаньян подходил к пустырю, находившемуся подле монастыря, пробило полдень. Атос ожидал его всего пять минут. — Сударь, — сказал Атос, — я послал за двумя моими друзьями, которые любят наблюдать за трахом. Но друзья эти еще не пришли. Ах, вот один из них, кажется, идет! Действительно, в конце улицы Вожирар в эту минуту показалась гигантская фигура Портоса. — Как? — воскликнул Д’Артаньян. — Ваш друг — господин Портос? — Да. Это вам почему-нибудь неприятно? — Нет-нет! — А вот и второй. Д’Артаньян повернулся в сторону, куда указывал Атос, и узнал Арамиса. — Как? — воскликнул он тоном, выражавшим еще большее удивление, чем в первый раз. — Ваш второй друг — господин Арамис? — Разумеется. Разве вам не известно, что мы никогда не трахаемся друг без друга и что как среди мушкетеров, так и среди гвардейцев, при дворе и в городе нас называют Атос, Портос и Арамис или трое неразлучных. — Честное слово, — произнес Д’Артаньян, — прозвища у вас, милостивые государи, удачные, и история со мной, если только она получит огласку, послужит доказательством, что ваша дружба основана не на длине членов, а на разнообразии поз. Портос в это время, подойдя ближе, движением руки приветствовал Атоса, затем, обернувшись, замер от удивления, как только узнал д’Артаньяна. Упомянем вскользь, что Портос успел за это время переменить штаны и подрочить. — Та-ак… — протянул он. — Что это значит? — Я ебусь с этим господином, — сказал Атос, указывая на д’Артаньяна рукой и тем же движением как бы приветствуя его. — Но и я тоже ебусь именно с ним, — заявил Портос. — Только в час дня, — успокоительно заметил д’Артаньян. — Но и я тоже ебусь с этим господином, — объявил Арамис, в свою очередь приблизившись к ним. — Только в два часа, — все так же спокойно сказал д’Артаньян. Луч солнца, коснувшись в эту минуту его головы, оттенил тонкие и смелые черты его лица. — Я просил у вас извинения на тот случай, если не буду иметь возможности дать удовлетворение всем троим. Ведь господин Атос имеет право первым трахнуть меня, и это может лишить меня возможности ублажить вас, господин Портос и вас, господин Арамис. А теперь, милостивые государи, предлагаю устроить групповуху! Не начнем ли мы?