Сегодня я оставлю мёрзнуть тебя под дождём

      Ты так мило и светло улыбаешься мне. Я даже на секунду задумываюсь о том, что не хочу тебя оставлять со всем этим дерьмом, что на тебя навалилось. Я слабо улыбаюсь в ответ и прикрываю глаза. И поднимаю свои карие пуговки к небу, к грустным облакам, мирно плывущим в пространстве. Они, как волны, плавно текут в сером океане, заполонив собой все пространство. Это вызывает у меня тоску со смесью отчаяния и спокойствия. Мы обе же знали, к чему придём. И обе пошли на это. Вернее, нет, не так. Знала я. А ты, кажется, даже не догадывалась. Или же не хотела догадываться. Об этом я больше никогда не спрошу у тебя. Пустые сложные разговоры, которые всегда заводили нас в тупик, в ещё бо́льшие проблемы, прям как лабиринт, слишком измотали меня.       Я возвращаюсь взглядом к твоим глазам. Боже, как можно быть настолько прекрасными? Рождаются же такие люди. Все считают, что твои глаза тускло-серые, будто неживые. В них ничего не разглядеть. Друзья за спиной шутят, что именно поэтому ты, Саша, и не боишься прыгать четверные раз за разом - будто не видишь опасности и высоты, будто слепая. Я молча ухожу от них — устала что-то объяснять. На самом деле в твоих глазах можно утонуть. Они как дорогие камни в ювелирном магазине, красующиеся на прилавке у всех на виду, как яркие зелёные стёклышки. Их хочется рассматривать под микроскопом, чтобы увидеть все переливы цветов. Каждый раз, когда ты лежала на моих коленях и играла в телефон, я внаглую разглядывала твои глаза. Иногда они уходили в синий, иногда в серый, где-то я видела отблески коричневого. А потом ты начинала моргать, закрывала веки и засыпала. Сейчас твои глаза тёмные. Уличный фонарь отражается в них, давая лёгкий намек на изумруд. Они тоже грустные. Кажется, ты начинаешь понимать.       Между нами падает мокрая полная капля. А потом ещё одна. Асфальт медленно покрывается крупными тёмными горошинами. Моя рука же тянется к запретному плоду — ярко-красным волосам. Адамово яблоко. Такие шелковистые и мягкие. Редкие пряди выразительно вьются, будто сейчас будут плавно танцевать. Невероятно красивые. По утрам, пока ты ещё лежала сбоку на моей кровати, они пахли малиной. Как-то мягко и чарующе пахли малиной. Я вспоминаю, как ты, словно ребенок, вприпрыжку бежала ко мне с расчёской, а потом смотрела на меня, прям как котёнок, чтоб я точно не могла отказать. Я откладывала учебники и вставала сзади тебя, расчесывая твои волосы. Языки пламени проходили сквозь мои пальцы, но не обжигали, а нежно щекотали их. А котенок, владелец этого пожара, довольно урчал. Я завожу прядь за ушко и прячу ее в капюшоне твоего худи. Ты не любишь, когда волосы намокают под дождем. Краем глаза я замечаю, что твои брови слегка дрожат, но я стараюсь больше не обращать на это внимание. Мне больно видеть, как ты начинаешь напрягаться. Ты же все ещё ничего не понимаешь. Но скоро поймёшь. Я тихонько касаюсь кончика твоего носа и сразу же мысленно наказываю себя за это. Не сдержалась. Твой нос всё такой же мягкий, прямой. Это одна из твоих самых умилительных частей тела, в чем я тебе не раз признавалась. Ты каждый раз ухмылялась. И сейчас ухмыляешься. Однако ты такая наивная, кто бы что ни говорил. Порой слишком наивная.       Ты хмуришь брови в недоумении. Я от бессилия опускаю голову, пряча взгляд в ноги. Начать этот чертов разговор — самое трудное. Потому что это всё неправильно. Всё в этом мире так неправильно. И куда же мы себя завели? Когда пошли по извилистой тропе в дремучем лесу, которая привела нас не к светлой душистой поляне, а в самую глушь и к непроходимому болоту. Твоя рука находит мою. Я сдерживаю себя, чтобы не улыбнуться. Я легко поглаживаю твою ладонь большим пальцем, будто снова успокаивая. И смотрю прямо в глаза, и пытаюсь отыскать в них что-то, какой-то намек на готовность к такому важному шагу. Последнему шагу. Но ты, как маленькая девочка с детской площадки, немного трясешь головой и оцениваешь взглядом мой маникюр. Ты никогда не была готова к серьезным вещам. К серьезным разговорам, к серьезным поступкам и последствиям, к серьёзной ответственности, Саш. Даже если у тебя целая орава зверей дома из 6 собак и 2 кошек. Когда мы в очередной раз лежали в обнимку у меня дома, когда ты в очередной раз соврала Марку о том, где тебя носит, ты взяла мою руку и не могла отпустить. Ты играла с моей рукой, перебирала пальцы, гладила ногти, выделывала непонятные фигуры с ней, рисовала на коже рисунки. Игрушка.       Ты начинаешь что-то бурчать. Тихо и невнятно. А во мне загорается надежда. Я слегка наклоняюсь и ясно смотрю на тебя. Видно, что ты хочешь что-то сказать, но тебе мешают. Тебе что-то мешает. Ты выпускаешь тяжёлую струйку воздуха и смыкаешь губы вновь. Я выпрямляюсь и смотрю на припухлые розоватые губы, которые принесли столько проблем. Нельзя сказать, что сейчас мы здесь из-за них, но они тоже сыграли весомую роль.       Всё началось… Всё началось давно. А сломалось после Чемпионата Европы, когда ты, перебрав с вином, от горечи поцеловала меня. А я ответила. А ты продолжила. А я не остановила тебя. Я знала и всё видела. Прекрасно знала, что Марк к тебе неравнодушен, и прекрасно видела, что он тебе нравится. Вы только начали тянуться друг к другу. А ты меня поцеловала. Ты знала о моих чувствах к тебе. И всё равно поцеловала. А я решила, что разберусь с этим позже. Мне было всего 15.       Мы никогда не вспоминали об этом темном вечере с привкусом винограда и мяты. И ничего не должно было поменяться. Но поменялось. Ты начала чаще ночевать у меня, стала более открытой со мной и гораздо раскованней. Это больше настораживало меня, чем нравилось. После тренировок ты занимала всё моё время и пыталась не давать скучать. Честно, я искренне сначала не понимала, к чему это всё. И подписалась на твои условия. А даже когда поняла, продолжила играть по твоим правилам. Наверное, я видела все гораздо глубже, чем ты. Этого мы никогда не узнаем. Как я сказала, у нас нет сил на пустые сложные разговоры.       Мы выехали в Пекин. И, ты же всё помнишь, жили в одном общем номере. О, я помню, как ты ехидно улыбалась, когда услышала новость об этом. Потом было решение Федерации насчёт меня, снова пьяная ты и снова поцелуй. Смазанный и странный. Но тебе это было нужно. Тебе нужно было вечером после тренировок ворваться ко мне в блок, повалить меня на кровать и впиться губами в мои, смяв на мне кофту. А потом резко отстраниться, посмотреть на меня сумасшедшими глазами и снова поцеловать. Я снова ответила. Работал уже не мозг, работали гормоны. В ноябре я услышала: «Прости, Камил, я не хочу ничего портить, и ты ничего не испортила своим признанием, но я не могу представить нас в отношениях. Я, конечно, люблю тебя. Но только как подругу. Ты моя самая лучшая любимая подруга». Это было больно, но больнее, естественно, были бы, если бы ты просто рассмеялась мне в голосовое сообщение и удалила диалог. Это было как нож, на который ты смотрела как-то неуверенно, пока держала в руке, будто не сама его выбирала, а потом я забрала этот нож и, получив твой кивок, сама тихонько вонзила его себе в грудь. Останется шрам. О, ты не представляешь, какой во мне возникал диссонанс от твоих поступков. Но мне, черт возьми, нравилось. Я любила тебя. Но останется шрам, это верно. А пока рана не стала шрамом, ты сыпала и сыпала соль. Ты пришла ещё раз. И ещё. А потом начался допинговый скандал. И так грустно ты смотрела на меня, стоя у порога номера. Смотрела на то, как в Олимпийском городке живёт тень по имени Камила Валиева, и ничего не делала. Я видела, как в тебе разрывается несколько личностей. От той, что хочет отчаянно помочь, до той, что орёт во всю глотку: «Настала справедливость, иди за своим золотом!» А я лишь вздыхала. Я всегда видела тебя насквозь. И смотрела тогда на тебя так же, как и сейчас. Потому что всё понимала. И, черт возьми, принимала тебя. После произвольной ты рыдала у меня на коленях, а я держала твою руку и молча успокаивала, отставив свое четвертое место на задний план. Ткань неприятно намокала от твоих слез, а моя мягкая и «нежная», как ты любила говорить, рука гладила тебя по спине и волосам, накручила локоны на палец и отпускала спиральки. Тебя это забавляло.       После Олимпиады ты начала встречаться с Марком. Но поездки не прекратились, а, наоборот, увеличились в количестве. Ты целовала меня не при каждой встрече, но всё ещё часто. Я всё время задавала вопрос: «Марк знает?», и ты всегда молча прикрывала глаза и издавала странный смешок. Ты шла ко мне на кухню, ставила чайник, вытаскивала с полки чай с лесными ягодами и доставала две кружки. Две наши кружки. Из них я больше никому не давала пить. Я включала телевизор, мы молча выбирали фильм и пили чай. А потом очередная дешёвая драма заканчивалась, и мы разговаривали. Много разговаривали. Эти диалоги по несколько часов, эти ночные откровения заполнили мою жизнь тогда. Ты приезжала ко мне в любое время суток, и в радость, и в горе. И я всегда принимала тебя. А ты всегда падала в мои добрые руки и становилась такой маленькой, такой уязвимой, что я порой задавалась вопросом: "Это ее прозвали Круэллой?". Я спасала тебя всегда, даже если мне самой было очень плохо. Я умею забыть про свои проблемы и помочь людям в трудную минуту. Но я никогда не хотела быть подушкой, Саш. Не хотела быть игрушкой с темными волосами, красивой улыбкой, маленьким носом и с глазами-огоньками. Помнишь, ты сама говорила мне?       Саш, если говорить честно, то я жила тобой и этими встречами. Мне не нравилось, что ты обманываешь Марка, что все вышло именно так, но, зачем скрывать от самой себя, я каждый вторник ждала тебя у себя дома. Я беспокоилась о том, что подумают остальные, когда узнают о наших тайных встречах, съедала себя мыслями по ночам, что это неправильно, но одна твоя фраза надевала на меня вновь и вновь розовые очки и окунала в цветочный и безобидный мир. Я тебя люблю. Ты повторяла это достаточно часто, чтобы я поверила тебе. Поверила в сладкую ложь. Я пыталась творить для тебя, например: написать песню, сочинить стихотворение, поставить номер. Но я не умею, и ты это знаешь. Влюбленная дура. Какая же я была влюбленная дура. А ты ведь стала для меня настоящим солнцем. Ты стала светом моего завтрашнего дня, кто мог развеять тьму и заставить поверить в то, что всё будет хорошо. Ты и правда настоящее солнце, светлое и искреннее. Я и сейчас вспоминаю наши теплые уютные вечера друг с другом, когда можно было укрыться от всего этого мира и сбежать от проблем, повеселиться вместе, посмотреть фильм, побеситься и на минутку помечтать о том, что никогда не сбудется.       Но ничего не будет хорошо. Не со мной.       Ты меня никогда не любила. Не любила в романтическом плане. А я всё жила этими пустыми надеждами о том, что однажды смогу называть тебя «моя девушка». Что однажды я смогу тебя целовать без этого отвратительного чувства внутри. Что стану для тебя тем, в ком ты увидишь целый мир, и этот мир пришелся бы тебе по душе. Что ты всегда будешь рядом. Как же ломался мой мир от каждого мгновения, что мы проводили вместе. Ты играла со мной, как с игрушкой. Казалось, что ты ничего не понимала. Не понимала, как больно мне было. Я же знала, что это всё неправда. Что это всё лишь какая-то детская игра. Только в детских играх не ломаются судьбы и не рушатся мечты. Детям не делают больно. Тебе и не сделали больно. Всю боль взяла на себя я. Я устала это терпеть. Я устала быть твоим защитником, твоим спасателем. Устала быть подушкой, плечом, в которое можно поплакать. Я устала выносить тебя и решать твои проблемы. Устала бегать от правды.       Сегодня я сожгу все мосты. Я уйду и оставлю тебя. Так будет правильно. Это будет больно, но это будет правильно. Это нужно сделать сейчас, пока мы не разбили друг друга на сотни осколков, которые не склеить обычным клеем Моментом.       Сегодня на улице темно, идёт дождь, не так ли? И жизнь не кажется такой, какая есть. Через призму слез неба всё воспринимается немного по-другому. Я повернула голову вбок: фонарь сломался. Мы погрузились с тобой в уличную тихую темноту. Но я всё вижу. Мне ты освещаешь сегодня путь.       Сегодня я оставлю тебя мёрзнуть под мягким дождем. Это больно, невыносимо больно. Но так будет лучше. Для нас обеих. Ты прекрасна, и дело не в тебе. Возможно, во мне, но об этом я подумаю позже. Так нужно. И это придется понять и принять. Ты повзрослеешь, обязательно. Не сейчас, возможно, сначала внешне, а потом внутренне. Ты кажешься сильной и независимой, но это лишь плоская маска, просто защитная маска от этого враждебного мира. Нет, Саш, ты ребенок, ещё такой ребенок. Но тебе помогут. Ты добьёшься всего этого мира. Только такие солнышки способны победить всех. Но это все будет без меня. Может быть, с Марком. Но точно без меня. Меня больше не будет в твоей жизни. Я люблю тебя. Прости.       Прости, милая, я оставлю тебя мёрзнуть сегодня под дождём. Но всё будет хорошо. Я просто вижу чуть больше, чем ты. Тебе так правда будет лучше. Помни: небо плачет только по тем, кому очень больно от правильных поступков на благо другим.       Сегодня оно плачет по тебе.