всё, что сказать я не посмел

«согрейте этот лист вашим драгоценным временем и пытливым умом». абсолютно белый конверт без отправителя и безумная строчка мелкого почерка на большом листе бумаги. если бы это не было последним из всей стопки корреспонденции, то бьерг, не задумываясь, выбросил бы неудачную шутку (которая неведомым образом просочилась в государственные бумаги) в огонь камина. стокгольм еще раз осмотрел бумагу. ничего, что могло бы намекнуть на отправителя. перечитав несколько раз выведенную строчку, он убедился, что в ней нет смысла, как и нет смысла ломать над этим и так не в очень здравом состоянии голову. отодвинувшись от массивного стола, меларен подошел к пылающему камину, который был единственным источником света, протянул руку ближе к огню, чтобы выбросить зря потраченную бумагу. и остановился. на белоснежной бумаге распустились шафраном переплетения, складывавшиеся в буквы. бьерг завороженно смотрел на происходящее волшебство, и только когда бумага начала обжигать пальцы, он вернулся в настоящее и, неподобающе для столицы усевшись прямо на полу у огня, начал читать. «дорогой бьерг». сердце больно сжалось от первых слов. только один человек в мире обращался так к нему. стокгольму стало стыдно, что в почерке не узнал своего отправителя. (всё-таки они никогда не писали друг другу писем, ибо их общение происходило непосредственно.) «дорогой бьерг. молюсь всем богам, чтобы это невидимое письмо дошло, и надеюсь, что ты сможешь отогреть его и прочитать больше одной строчки черных чернил. (хотя я знаю твою нагрузку, и вряд ли ты обратишь внимание на пустой конверт и нелепую строчку на листе, но, надеюсь, боги смилуются и ты не выбросишь сокрытое от глаз в огонь.) ты знаешь, бывает, когда невероятно легко писать ни о чем, когда бессмысленные слова ложатся в строчки пустословия. сегодня у меня именно такой случай. поэтому не пытайся утруждать себя, и как только тебе наскучит читать мои выжженные каракули, сожги эту бессмыслицу. в петербурге хмуро и мокро. я невероятно рискую, пока пишу тебе под покровом ночи, смачивая перо в поданом на завтрак молоке (сегодня александр был в благоприятном расположении духа и даже предложил мне сопроводить его в театр, от чего я, собственно, отказался, увидев в этом возможность написать тебе).» скрип и последующая мгновенная зубная боль отдернули стокгольма от чтения. как ночной кошмар он помнит злосчастную осень 1809 года. униженный и почти физически растоптанный меларен стоял за спиной одного из своих дипломатов, подписывавшего проклятый мир с русскими. а чуть поодаль, уже за спиной русского дипломата, солдаты грубо держали заломанные за спину руки его. почти в цвет своих белесых волос лицо, чуть трясущаяся нижняя губа, а главное глаза — не выражающие ничего, кроме немого крика о спасении. и становилось стократ противней от самого себя: ведь не уйти от договора, не укрыть вейно от цепких русских лап, и — не спасти от собственной слабости. «знаешь, бьерг, я скучаю. в королевстве наверняка уже вовсю распускаются ландыши. ты знаешь, я невероятно люблю эти цветы. сейчас бы все отдал, чтобы поглядеть на ландышевые поля, как около города, помнишь?» в ту весну, последнюю их весну, когда еще никто и не думал о внезапной разлуке, природа уже цвела молодостью. от снега остались лишь ледяные ручьи, а влажный воздух усиливал многоголосье распускающейся флоры. они впали в легкое ребячество, восхищённо вздыхая о красоте пробуждающегося леса и игриво бегая среди деревьев. бьерг почувствовал что-то невыразимо прекрасное, когда вейно опустился на колени на опушке среди цветущих ландышей. казалось, он сам был человеческим воплощением этих цветов — таких же белоснежных, легких и удивительно звонких в своей мягкости. та весна открыла бьергу тайну первого чувства влюблённости. «поймёшь ли ты меня? или удивишься? мне, право, уже все равно. наверное, это влияние петербурга — я стал ужасно апатичен ко всему вокруг, словно это ко мне не относится. знаешь, бьерг, мне иногда кажется, будто я мертв. а еще мне кажется, что мертв и ты. мои проверенные люди нагло врут, не зная ничего о тебе. как ты? что еще произошло на политической карте мира со времени фридрихсгама? как швеция? король? как же хочется быть свободным и видеть тебя, дорогой бьерг.» после войны стокгольм тоже чувствовал себя мёртвым. бьющая в агонии ярость и попытки вернуть хельсинки постепенно перетекли в невыносимую пустоту и тянущую изнутри боль. король предлагал выпить — но на утро после безудержного пьянства становилось ещё более паршиво, чем накануне. стали неразличимы ночь и день, неделя и месяц, год и век. и, несмотря на улучшения отношений с россией, за финляндию романов держался, а у бьерга не было сил вырвать ее из имперских рук. письмо так и осталось без подписи даже невидимыми чернилами. меларен рвано выдохнул и прижал лист к груди. однажды все так и будет, пообещал он себе. однажды финляндия станет свободной. однажды они встретятся заново. а в комнате с утра до ночи пахло цветущими ландышами.