На утро забудьте, молю

— Значит… все знали, все… Один я… — Щукин покачал головой. — Петр Романович… — попытался обратиться к нему Безсонов. — …идиот. Верил, что Вы больны и что Вам нужна моя помощь, — ошеломленный, Петр Романович оглядел комнату. Стоящий напротив него полковник Заславский пояснил: — Я был категорически против того, чтобы ставить Вас в известность. Николай перевел взгляд с одного чиновника на другого. — Почему? — требовательно спросил Щукин. — Да потому что за Вами следили, — быстро проговорил Николай, понимая, что ощущал в тот момент Петр Романович. — Именно, — коротко улыбнулся Михаил Николаевич. — Бреус до конца не верил в мою болезнь, — Николай продолжил, — и даже после освобождения следил не только за мной, но и за Вами. А потом, в тот самый момент, когда я готов был признаться, Бреус прислал последнее предупреждение, — в ушах снова раздался скулеж отравленного животного. — Если бы он понял по Вашему поведению, глазам, даже улыбке, что Вы все знаете, — Николай тяжело вздохнул. — Он бы уничтожил и Вас, и княгиню. Никакие тайны мира не могут быть мне дороже моих самых близких друзей, — как отчаянно он желал в тот момент, чтобы Петр Романович перестал блуждать по комнате растерянным взглядом и посмотрел наконец на него самого. Николай протянул ему руку. — Простите меня, Петр Романович. Щукин медленно моргнул и поднял глаза, отвечая на рукопожатие. Смятение, пусть не полностью, но исчезло с его лица. Ладонь, теплую и твердую, он отнимать не спешил. Будто бы все еще не верил, что Николай на самом деле вернулся — и телом, и разумом, и душой. — И Вы меня… — Что ж, господа, — полковник Заславский подобрался. — Честь имею. Думаю, вам еще есть, что обсудить.

***

Участок через несколько часов опустел. Схлынул ажиотаж и волнение раскрытого громкого дела. Чиновники сыскной полиции поспешили домой, и в Спасском участке остались лишь Безсонов и Щукин, которым так и не удалось переговорить с глазу на глаз. Петр Романович уже полчаса находился в прозекторской. Уставший и отрешенный, он закрыл за собой двери, сославшись на заброшенные во время расследования пропажи молодого князя и документов дела. Николай, собравшись с духом, направился к нему. Щукин стоял спиной к вошедшему и даже не повернул головы, однако по напряженным плечам, Николай понял, что тот, если и не ждал его, то шаги и щелчок двери расслышал. Николай чувствовал оставшуюся между ними недосказанность, личную боль произошедшего. Взаимные извинения, искренние и чистые, ослабили ее, помогли наложить целебную повязку, но он знал, рану должно вскрыть и промыть и только затем заниматься лечением. Первым разговор начал Щукин, отвернувшись от молчаливой компании склянок с порошками и двух тощих простецких дел. — Николай Валерьянович, Вы упомянули, я мог выдать Вас... улыбкой. Николай медленно кивнул. Петр Романович снял очки и потер переносицу. — Мне доводилось хоронить и друзей, и военных товарищей, и… Если бы Вы только знали, как тяжело было верить в то, что Вы живы. Искать Ваше бездыханное тело, но надеяться. Когда я нашел Вас, то посчитал это за чудо. Я понимаю Ваши побуждения и не виню Вас ни в кем. Но, Коля… — Петр Романович запнулся на сокращенном имени и замолчал. — Простите меня за это и за то, что сунулся в одиночку, за то, что действовал столь опрометчиво. Вы правы, я не представляю, что Вы пережили, — Николай взял его за руки и сжал их в своих. — Но я помнил Вас, я вспомнил благодаря Вам… я… Петр Романович стиснул его пальцы в ответ и закрыл глаза на мгновение. — Вы умнее нас всех, Николай Валерьянович, но Вы не умеете защищаться. Даже ладони Ваши, такие холодные и нежные. Супротив моих, привыкших к оружию… ах, да что говорить. — Вы и княгиня — самые близкие мне люди, — тихо проговорил Николай. — А Вы… — в тон ему начал Петр Романович. — Не знаю, откуда по мне столько дерзости… — Николай сжал его ладони сильнее. — Молчите, молю Вас, а на завтра сделайте вид, что вам все пригрезилось, — он подался вперед и коснулся губ Петра Романовича своими быстрым, решительным движением, а затем опустил голову, — или убейте. Застрелите из своего револьвера, потому что жить… быть без вас! Я не могу. Николай рискнул поднять взгляд. Петр Романович смотрел на него в замешательстве. В его глазах не отражалось ни презрения, ни злобы, он, казалось, просто не понимал, зачем Николай это сделал. Или не верил. Пресловутый мотив. Николай вновь опустил взгляд и смотрел теперь меж их ладоней на выщербленную плитку пола. И взращенные тетушкой, менторами, гувернерами и почившими родителями достоинство и гордость не смели показаться — там, где он знал, море ему по колено, а с титулом, образованием и воспитанием услужливо открыты все двери — здесь ничего не имело значения. Для Петра Романовича не имело. Он был для него мальчишкой, неопытным коллегой, умным, да, но требующим защиты от жестокости улиц, потому как ум не всегда побеждал грубую силу. Он был для него Колей… и от этого почему-то больно сосало под ложечкой и хотелось прижаться к родному плечу. От настойчивого запаха въевшихся в кожу пороха, чернил и реагентов закружилась голова. — А Вы то сами забудете? — мягко и ровно спросил Петр Романович. — Как можно! — тут же встрепенулся Николай. Петр Романович высвободил одну руку и устроил ее меж лопаток Николая, слегла сжимая пальцами дорогую шерсть сюртука: — Так не просите у меня того же, — и поцеловал его сам, нежно и твердо, настойчиво мазнув языком по нижней губе.