***
Шэнь Цзю проснулся от того, что чужая тяжелая и большая рука перекатилась с его спины на талию. Мгновенно вспомнив безрадостные будни в доме семьи Цю, Цинцю подхватился и попытался сесть, но рука сжалась крепче, притягивая его обратно. Запаниковать мужчина не успел, в ноздри ударил знакомый запах мандаринов и ветра, и он слегка расслабился, осознав, что в его постели находится Ло Бинхэ. — Спи, рано еще, — недовольно и сонно проворчал зверь и натянул на старшего край сбившегося одеяла. — Не хочу. И вообще, по какому праву ты мне указываешь! — Цинцю снова попытался встать, но его почти сразу же придавила к кровати тяжесть тренированного и сильного тела. Бинхэ проворчал что-то о злобных и вредных стариках, обновил метку на задней стороне шеи Цзю и поднялся, бросив недовольному мужчине: — Будь паинькой и посиди здесь, как вернешься из душа. Цинцю независимо фыркнул, стараясь не смотреть на голые подтянутые ягодицы обнаженного Бинхэ, хотя краем глаза он все же успел отметить алые точки от собственных глубоко вдавившихся в плоть ногтей. Когда мальчишка, облачившийся лишь в белые боксеры, пошел на кухню и загремел там посудой, старший решился встать с кровати и проскользнуть в душ. Следов спермы на нем, к счастью, не было, это означало, что зверь все-таки заимел зачатки совести и слегка почистил бывшего учителя перед тем, как лечь спать. Цинцю оглядел себя в зеркало — на шее и груди несколько красно-синих пятен и полукружий от зубов, на бедрах, ягодицах и шее следы от пальцев, да и внутренняя часть бедер все еще была покрасневшей и болела от грубых и частых столкновений с бедренными костями жилистого мальчишки. Тяжело вздохнув, мужчина залез в душ, смывая с себя липкость пота, усталость от секса и сложные эмоции вчерашнего дня и ночи. Вымыл и высушил волосы, нанес на лицо маску и крем, облачился в любимую зелено-синюю пижаму. После коротких раздумий все же вернулся в кровать, гадая, что такого задумал этот демон в обличье красивого и обаятельного молодого мужчины, который всего семь лет назад был лучшим учеником самого Цинцю. Бинхэ пришел буквально через несколько минут — преподаватель живописи даже новостную ленту пролистать не успел — неся в руках поднос с горячим крепким кофе, исходящим паром омлетом с зеленью и сладким пирожным в виде вафельной корзиночки с кремом и засахаренными фруктами. — Бинхэ? — Когда ты последний раз ел? — спросил зверь вместо объяснений столь щедрому и неожиданному жесту, аккуратно опуская заставленный тарелками и чашками поднос на колени старшего. — Не помню. Вчера утром, вроде бы, — всерьез задумавшись, отозвался Цинцю. — Дурак. Нельзя так издеваться над собой, — пожурил его парень и устроился на кровати справа от любовника. — А что, испугался вчера, когда я отъехал? — Цзю хотел подколоть, подразнить чересчур наглого и уверенного в себе зверя, но тот отвел взгляд и кивнул, отчего кусочек удивительно вкусного омлета встал у мужчины поперек горла. — Я… не хотел. Просто забыл поесть, — Цинцю вовремя прикусил язык, удерживая едва не сорвавшееся с губ «извини». Но Бинхэ всегда читал его как открытую книгу, а потому окинул долгим пронзительным взглядом, протянул руку и стер с уголка чужих губ капельку масла. Машинально засунул испачканный палец в рот, и у Цинцю сорвало все тормоза. Наспех отложив на тумбочку поднос с едой, мужчина подполз по кровати к любовнику и вжался в него всем телом, обнимая за шею. Этот порыв шел из самой глубины черной и прогнившей души Цинцю, и, сказать по правде, мужчина был готов к тому, что его высмеют, оттолкнут или обзовут, в конце концов, в свое время он поиздевался над зверем достаточно, чтобы теперь тот желал за все хорошее отомстить. Но это желание оказалось выше его, и Цинцю поддался ему, проклиная свою просыпающуюся сентиментальность. Бинхэ, к его чести, растерялся всего на мгновение, а затем молча притянул мужчину к себе и очень крепко обнял, позволяя спрятать лицо на своем плече. — Глупый, — шепнул он еле слышно в висок Цинцю, тут же убирая губами маленькие слезинки, появившиеся в уголках персиковых глаз. — Какой же ты у меня глупый. Шэнь Цзю люто ненавидел самого себя за эту минутную слабость и зверя — за то, что тот все же проявил к нему милосердие и не стал бить в уязвимое место. Мужчина хотел оттолкнуть мальчишку, скрыть слезы и нацепить привычную, набившую оскомину маску строгого и холодного учителя, но Бинхэ не позволил ему отстраниться, удерживая в объятиях, как в капкане, окружая знакомым и родным запахом мандаринов, щедро согревая замерзшего изнутри Цинцю собственным теплом. — Иди ко мне, — устав сидеть в явно неудобной позе, младший затащил Цзю к себе на колени, завернул в одеяло, чтобы теплолюбивый мужчина не замерз, и стал рассеянно гладить по спине, изредка потираясь носом о его лоб и оставляя на нем же слабые поцелуи. — Почему ты всегда приезжаешь? — наугад спросил Цинцю, растекаясь по бывшему ученику аморфным телом. Ему было на удивление хорошо, уютно и тепло, хотя тело Бинхэ было твердым и не совсем удобным для подобных фокусов. — Потому что хочу, — без заминки отозвался зверь, позволяя старшему сползти чуть-чуть ниже и более комфортно устроить голову у себя на плече. — Меня? — хмыкнул Цинцю, клянясь самому себе, что просто позволяет зверю себя обнимать и ласкать, а не плавится сам от мягких, но властных касаний. — Ты же ненавидишь все, что связано со мной, зверь. Бинхэ помолчал. Фыркнул в волосы мужчины, погладил его по голове, зачем-то снова поцеловал в высокий лоб. — Ненавижу. Но и отбросить эти чувства уже не могу. Ты — мой. — Зачем я тебе? Сломанные игрушки выкидывают, — последняя фраза вырвалась совершенно случайно. Слишком уж выбитым из привычной колеи ощущал себя Цинцю, вот и прорвалось то, что он прятал в глубине души даже от самого себя. — Поэтому ты выкинул меня? — Бинхэ раздраженно дернул мужчину за волосы, почти рыча, как большой и хищный кот. — Ты никогда не был сломанным, — выплюнул Цинцю, едва не подавившись слюной от подобной наглости и беспардонности неблагодарного юнца. — Да ладно?! — Бинхэ разъяренно скинул Цинцю на кровать и навис над ним, в его глазах опасно кружились первозданная ярость и неутолимая жажда крови. — Я любил тебя, восхищался тобой, буквально боготворил, мать твою! Я на все был готов ради тебя, а ты вместо одного ласкового слова осыпал меня дерьмом, а потом выкинул из школы, как сломанную игрушку. — Если бы я отвечал взаимностью на каждый восхищенный взгляд, меня бы уже давно признали подстилкой и последней шлюхой! — ответно вскипел Цинцю, прекрасно зная цену своей внешности и талантам. — Чего ты от меня хочешь вообще?! Чтобы я вернулся в прошлое и трахнул ребенка? — Мне было семнадцать, — более спокойным тоном возразил Бинхэ, со странной задумчивостью глядя на бывшего учителя сверху вниз. — И что? Ты все еще был несовершеннолетним. Да, я прекрасно видел, как ты на меня смотрел, но даже если ты настоящий звереныш, то я все еще не кусок мяса, Ло Бинхэ. — Тогда почему позволяешь себя трахать сейчас? — Потому что член у тебя уж больно хорош, — змеей прошипел Цинцю, жалея о том, что зверь снова предусмотрительно перехватил его запястья своей рукой, блокируя движения и не позволяя царапаться. — Врешь. У главы Юэ не хуже. Цинцю едва не подавился от бесстыдности и уверенности, прозвучавших в словах парня. — И он бы тебя любил, на руках бы носил, как принцессу. Выполнял любой твой каприз даже раньше, чем ты об этом подумал бы. А ты все равно раз за разом выбираешь меня, Шэнь Цинцю, позволяешь трахать, оставлять следы, ходишь потом, как утка, думая, что этого никто не замечает. И все еще думаешь, что ты не шлюха? Цинцю отчаянным усилием вырвал левую руку, размахнулся и отвесил Бинхэ щедрую, звонкую пощечину. Настолько горячую и сильную, что аж у самого кожа на ладони начала немилосердно печь. Бинхэ медленно повернул голову, его правая щека пылала, нижняя полная губа, которую Цинцю втайне обожал прикусывать и посасывать, слабо кровила, лопнув недалеко от правого уголка. — Легче? — нейтральным тоном спросил зверь, глядя на Цинцю без злости, но со странной задумчивостью. — Мне никогда не станет легче, — выплюнул мужчина, страстно желая залепить не менее сильную пощечину и по второй щеке зарвавшегося мальчишки. Бинхэ, будто мысли его прочитав, повернул голову вправо, подставляя нетронутую щеку. Цинцю замахнулся, зверь прикрыл глаза и расслабился, позволяя наставнику делать все, что тому захочется. Как назло, бить его Шэнь Цзю резко расхотелось. Захотелось прогнать дурного и наглого мальчишку как можно дальше, свернуться под душным и плотным одеялом в компактный клубок и выть от одиночества, нерациональной, гнетущей обиды и жрущего изнутри чувства пустоты и отрешенности. — Дурак. Какой же ты дурак, Шэнь Цзю, — Бинхэ сгреб мужчину в объятия, перекатился по кровати так, чтобы голова старшего оказалась на его плече. — Глупый, глупый, глупый шицзунь, — прошептал он, а потом поймал Цинцю за подбородок, закинул его голову вверх и утянул в глубокий, влажный, тягучий, как смола поцелуй, лаская так трепетно, словно мужчина был долгожданным подарком, изысканной сладостью, попробовать которую можно только на большой праздник. Цинцю и сам не заметил, как начал отвечать, сплетая свой язык с гибким и широким языком Ло Бинхэ. Их слюна смешивалась, у поцелуя был отчетливый привкус крови, но при этом Шэнь Цзю словно утопал в незнакомой, непривычной, какой-то космической нежности, которую к нему столь щедро проявлял обычно грубый и жесткий Бинхэ. Оторвавшись от его губ, младший заглянул Цинцю в глаза, погладил большим пальцем тонкую кожу под глазом, обхватив лицо с тонкими, благородными чертами на манер чашки. — Красивый. Совершенный. Драгоценный, — прошептал он, слизывая удивленный вздох с губ своего бывшего учителя. Цинцю несмело скользнул ладонями по его плечам, почему-то стараясь не задевать следов от глубоких укусов, оставленных им же самим ночью, хотя в их прошлые встречи обожал с предвкушающей и мягкой улыбкой давить на них, вызывая у мальчишки болезненное шипение. — Не бойся. Я не рассыплюсь на части, — заметив его затруднения, Бинхэ поймал ладонь Цинцю, оставил легкий поцелуй в центре и вернул к себе на плечо, положив поверх самого глубокого и болезненного следа, налившегося за ночь глубоким фиолетовым цветом. Мужчина завороженно отследил кончиками пальцев метки, оставленные ночью. Царапины, длинные и глубокие на предплечьях, следы укусов на бицепсах и плечах, все еще красную от удара щеку и прикушенные губы. — Почему ты мне это позволяешь? — вырвалось у него единым, плохо контролируемым порывом. — А разве шицзунь еще не понял? — хитро прищурился Бинхэ, коротко и ласково чмокая мужчину в нос. Потерся кончиком о то же место, оставил теплый поцелуй на лбу, подгреб педагога еще ближе, практически укладывая поверх себя. А затем посмотрел на него снизу вверх, так привычно и знакомо, что защемило сердце — в огромных глазах не было ненависти, ярости, злости. Только океан нерастраченной нежности, болезненное обожание и что-то абсурдно похожее на любовь. И тут до Цинцю в полной мере дошло то, что пытался сказать ему своевольный, хищный и опасный зверь, еще вчера безжалостно втрахивающий его в кровать, а сегодня приносящий в эту же кровать вкуснейший завтрак. Стало горячо и больно где-то у самого сердца, захотелось спрятаться, скрыться от этого проницательного, но незлого взгляда так быстро выросшего и почерневшего «белого лотоса». Вместо этого упрямый и дурной Шэнь Цзю сглотнул вязкую слюну, заглянул в антрацитово-черные глаза младшего и чуть улыбнулся, признавая поражение в их странной и давно вышедшей за рамки «просто секса» игре. — Будь со мной нежным, — хриплым голосом прошептал мужчина, желая проверить свою догадку, и Бинхэ довольно кивнул, тут же рассыпая по лицу старшего десятки осторожных и щекотных, как касания пера, поцелуев. Цинцю позорно и жалко хныкнул, ощущая, как по телу медленно скользят настойчивые, но необыкновенно чуткие руки мальчишки. Пижамная рубашка улетела на пол почти сразу, туда же отправились пижамные штаны Цинцю и боксеры Бинхэ. Зверь проложил дорожку влажных кусачих поцелуев от ключицы к животу и нырнул под одеяло с головой, сходу обхватывая достоинство Цинцю губами. Его язык ловко ласкал уздечку, ритмично толкался в уретру и вылизывал вспухшие венки вдоль ствола. Вдоволь наигравшись, Бинхэ пошире открыл рот и насадился, проталкивая член старшего почти до горла. Цинцю всхлипнул от острых ощущений, помноженных на то, что зверь, даже отсасывая, продолжал его контролировать, надежно удерживая за бедра и задавая свой темп, который хоть и нравился мужчине до звезд перед глазами, все равно до конца ему не принадлежал. Шэнь Цзю с силой толкнул Бинхэ в плечи, отстраняя от себя и тем самым предупреждая, что вот-вот придет к финишу, но зверь на этот резкий, почти грубый жест ничуть не обиделся. Только вскинул голову, приподнимая одеяло, улыбнулся по-мальчишески светло и ясно, поцеловал выступающую бедренную косточку Цинцю и потерся о живот щекой, как большой и избалованный домашний кот. Шэнь Цзю потянул его за плечи наверх, коснулся губами щеки, чуть колючей от уже немного отросшей щетины, невербально, но все-таки искренне благодаря за доставленное удовольствие. Но мальчишка тут же приник ближе и теснее, языком раскрывая губы старшего и пропихивая ему в рот слюну и его же естественную смазку, заботливо собранную и прибереженную до поры до времени. Цинцю от неожиданности сглотнул, по языку разлился горьковатый, но не неприятный привкус. Мужчина с громким недовольным криком начал осыпать смеющегося младшего градом несильных ударов, мелко мстя за проявленное к старшему партнеру неуважение. — Сучонок, — недовольно прошипел Цзю, а затем поймал все еще улыбающегося Бинхэ за щеки, глядя глаза в глаза. — Я хочу, чтобы ты кончил. Что мне сделать? — Шицзунь? — Впервые за последние лет семь Бинхэ выглядел по-настоящему растерянным и сбитым с толку. Ранимым. Юным. Светлым. Почти таким, каким он был до того, как Шэнь Цинцю трусливо и позорно сбежал от ответственности, сломав то хрупкое и нежное, что почти расцвело между ними. — Я практически кончил трижды, ты — ни разу. Я не привык оставаться в долгу, — сурово отрезал мужчина, по привычке прикрываясь очередной, уже в принципе никому не нужной маской. — Только поэтому? — глаза Бинхэ разочарованно потухли, парень попытался отстраниться, но Цинцю не позволил. Не зная, как еще удержать робкое доверие, что снова протянулось между ними, как невесомая летняя паутинка, мужчина выпалил первое, что пришло в голову: — Когда ты кончаешь, то закрываешь глаза и откидываешь шею назад, подставляя кадык. Хочу снова на это взглянуть. Бинхэ посмотрел на него сверху вниз широко открытыми глазами. Облизал губы, гулко сглотнул, а затем просиял, как весеннее солнышко, поднялся, скидывая одеяло на пол и навалился на бывшего учителя всем телом, вжимая в ортопедический матрас. — Мой, — веско прошептал он и потянулся за смазкой, на этот раз действуя намного аккуратнее и нежнее обычного. Цинцю никогда и ни с кем такого не испытывал: мужчина тонул в волнах чужого внимания, при этом умудряясь ощущать все здесь и сейчас. Бинхэ был нежен, но настойчив, неутомим, но внимателен. Вбивался резко и быстро, но чувственно и глубоко целовал, или наоборот, терзал кожу плеч и груди болезненно-сладкими поцелуями, при этом мелко-мелко вбиваясь в глубине, от чего у Цинцю горело в груди, и он все-таки получил свой третий оргазм, едва сумев отдышаться после почти болезненного пика удовольствия. Бинхэ кончил тоже, и Цинцю почувствовал, как хлюпает спермой презерватив, когда мальчишка вытащил из него свой невменяемый член. — Молодец, я теперь два дня ходить не смогу, — педагог повернулся на бок, поморщился от неприятного ощущения пустоты в заднем проходе и почувствовал, как его нежно целуют в плечо. Бинхэ быстро устранил последствия их несдержанности и лег позади него, одну руку пропустив под шеей, а второй крепко вжимая мужчину в свое тело. — Я так давно мечтал об этом, ты не представляешь. — Почему тогда не делал? — Ты ждал от меня другого, разве нет? Цинцю задумался, рассеянно поглаживая царапины на предплечье своего молодого любовника. Попытался представить на месте Бинхэ всегда нежного, осторожного и трепетного Цинъюаня, и понял, что ощущения все равно были бы другими. Ци-гэ это Ци-гэ — попроси Цинцю жестокости и резкости, и мужчина бы на это не решился, опасаясь причинить возлюбленному вред даже в мелочах. Цинцю же никогда не желал чувствовать себя хрустальной вазочкой, которую нежно лелеют, протирают от пыли и достают из серванта только по особым праздникам. Нежность — это здорово, тепло и очень ценно, ведь в его жизни этой самой нежности и так было слишком мало, но иногда мужчина испытывал непреодолимое желание подчиниться, прогнуться, ощутить над собой власть, чтобы его нагнули, засунули в рот член, заставляя давиться и кашлять от размеров и скопившейся слюны. Чтобы не позволяли получить удовольствие, играли с ощущениями, чтобы партнер был сильнее и необузданнее его самого, но чтобы между ними царило доверие и принятие. Ло Бинхэ, как оказалось, мог быть любым, не испытывая при этом мук совести или неприятия. Ци-гэ после их единственного относительно грубого раза, после которого у Цинцю — о ужас! — остался один некрупный синяк на запястье, не прикасался к мужчине еще неделю, боясь снова «навредить». — Мальчишка, — Цинцю недовольно заворчал и повозился, с крайней осторожностью к ноющей пояснице садясь на кровати и переставляя поднос на колени. Еда остыла, но все еще оставалась очень вкусной и сытной, и мужчина замурчал от удовольствия, когда зверь перелег так, чтобы греть его собой, но при этом не мешать насыщаться. — У меня завтра, между прочим, педсовет, несдержанное ты чудовище. — На который ты не пойдешь по причине болезни, — парировал Бинхэ, потираясь о плечо старшего лицом. — И к директору Юэ ты больше не пойдешь. И номер его удали. — Может мне вообще из дома теперь не выходить? — Цинцю отвесил зарвавшемуся мальчишке сильный щелбан. — Было бы неплохо, — лукаво улыбнулся Бинхэ, потирая покрасневший лоб, но Цинцю точно знал, что он играет, флиртует и совершенно на него не злится. — Паршивец, — беззлобно ввернул педагог и откусил от пирожного первый кусочек. Оно таяло на языке, даря насыщенный вкус сливочного крема с терпкими нотами лесных ягод. — Я скажу Ци-гэ, что между нами все кончено. — То есть, это «да»? Шэнь Цзю прикрыл глаза, смиряясь со своим глупым сердцем и впитывая в себя надежду, прозвучавшую в хоть и мелодичном, но низком голосе младшего. — Да, но не зарывайся, — Цинцю тяжело вздохнул, осознавая перспективы жизни с неуравновешенным, хитрым, буйным и сексуально гиперактивным бывшим учеником, и довольно улыбнулся. Предложил кусочек пирожного Бинхэ, и даже не стал возмущаться, когда вместо того, чтобы прилично и аккуратно откусить от лакомства, звереныш перехватил руку бывшего учителя и измазал его нос и губы в креме, тут же принимаясь слизывать их языком. С мальчишкой точно не будет просто, легко и спокойно, но Цинцю от жизни требовалось именно это: постоянный драйв и легкая нотка опасности, помноженная на чувство защищенности, участия и заботы. Да и готовил парень весьма и весьма прилично. Цинцю отхлебнул идеально сваренный крепкий и несладкий кофе, почесал счастливо жмурящегося мальчишку за ухом, как любимого, хоть и немного глупого щенка, и поерзал на ноющей пятой точке, предвкушая, как замучает младшего своими капризами, упирая на то, что его хризантема слишком сильно помялась от неосторожных движений глупого юнца. Потом представил, как отсасывает Бинхэ на кухне, пока растрепанный и разнеженный мальчишка закатывает глаза от удовольствия и держит его за волосы, бескомпромиссно направляя туда, где ему приятнее. Сглотнул слюну вместе с привкусом сладости пирожного и горечи кофе. Потянулся к Бинхэ, целуя растерявшегося младшего в уголок губ со всей доступной его гадскому и сложному характеру нежностью. И когда получил охотный, чувственный ответ, понял, что именно так и должно ощущаться счастье.Часть 1
27 января 2023 г. в 18:27
— Приезжай, мне холодно, — недовольно прошипел Шэнь Цзю в трубку, крупно дрожа и все еще пытаясь прогнать остатки на редкость реалистичного и мерзкого кошмара. Сердце колотилось в горле, по вискам тек неприятный липкий пот, а руки мелко дрожали, из-за чего мужчина чувствовал себя разбитым и сломанным.
У него был вполне себе значимый и полноценный выбор: набрать Ци-гэ и окунуться в удушливые волны его искренней, но давящей и неудобной заботы, или позвонить зверю и раздвинуть перед ним ноги, позволяя таскать себя по кровати, трахать на весу и всячески удовлетворять неукротимое возбуждение чертова жеребца Ло Бинхэ. Спалось после таких марафонов просто великолепно — сил хватало ровно на то, чтобы уложить голову на подушку и позволить упрямому зверенышу завернуть себя в одеяло. Разумеется, Шэнь Цзю без колебаний выбрал второй вариант.
Зверь приехал очень быстро, в течение получаса, словно только и ждал его звонка, решительно оттеснил все еще встрепанного, бледного и малость потерянного Цзю от двери, когда мужчина среагировал на громкий и раздражающе-мелодичный звонок и распахнул старенькую дверь. Бинхэ быстро разулся и прямо в коридоре, даже не сняв с себя пижонской черной кожаной куртки с металлическими заклепками и звенящими цепочками, подхватил Шэнь Цзю под бедра, легко закидывая на себя и прислоняя спиной к стене. Впился жадными, горячими и сухими губами в губы Цинцю, тут же принимаясь бесстыдно вылизывать изнутри, не давая своему бывшему учителю ни говорить, ни толком дышать.
Цинцю почти сразу сдался на милость сильнейшего, признавая за зверем право вести в их сложной и запутанной игре. Он испытывал к этому мальчишке много самых разных чувств: зависть, ревность, привязанность, ненависть, желание, тоску. В Бинхэ он видел отражение самого себя много лет назад, и эта параллель, прошедшая сквозь сложные, наполненные негласным соперничеством и ревностью годы их отношений, каждый раз заставляла мужчину в равной степени страстно ненавидеть зверя и столь же яростно желать его защитить.
Бинхэ не сказал ему ни слова. Вместо этого красивый мальчишка глубоко и мокро целовал Цинцю, сжимал широкие и грубые ладони на его талии, без напряжения удерживая не самого легкого мужчину на весу. Отпустив на время губы старшего, звереныш сразу же приник к шее бывшего наставника, оставляя на ней яркие и жгучие пятна засосов, которые мужчина потом прятал под тональным кремом или высокими воротниками строгих одежд.
Цинцю тяжело дышал и крепко обнимал любовника руками и ногами. Он не боялся упасть — Бинхэ со стопроцентной гарантией не позволил бы ему этого, но руки младшего заземляли, дарили странное ощущение надежности и вовлеченности, и мужчина потихоньку оттаивал изнутри, учась отпускать контроль. Шэнь Цзю никогда бы не признался вслух, но ему нравились напористость и ярость Бинхэ. А то, что бывший ученик без особого труда удерживал его на весу, как пушинку, вообще было одним из его guilty pleasure. Парень его ничуть не жалел, зачастую действуя грязно, развязно и неаккуратно, на грани с болью, и это было правильно. Честно. По-своему справедливо. Рядом с ним Цинцю испытывал иррациональное чувство безопасности, ведь Бинхэ, несмотря на его порывистость и грубость, ни разу не причинил ему непоправимого ущерба. Звереныш мог до крови укусить, трахать мужчину всю ночь напролет, пока у Цицню не начинали течь бессильные и злые слезы, мог целовать его до распухших губ или связать своим же ремнем до красных полос на запястьях. Но он ни разу не взял мужчину против воли — на все, что происходило между ними, вот уже почти полтора года, Цинцю давал пусть и молчаливое, но вполне осознанное и однозначное согласие.
Бинхэ прижимал его своим сильным и гибким телом к стене, усадив на бедро и придерживая под ягодицами одной рукой, вторую запустив в водопад длинных густых волос, которые обожал наматывать на кулак, вбиваясь в мужчину сзади.
— В спальню, — резко приказал Цинцю, механически перебирая руками по каменно-твердым плечам Бинхэ.
Парень кивнул, удобнее перехватил его и на ощупь понес в спальню, по пути снова ощутимо впившись губами в основание шеи. Цинцю спиной вперед внесли в небольшую комнату, освещенную лишь тусклым светом убывающей луны из незашторенного окна, грубо опустили на кровать, нависли сверху, снова и снова целуя приоткрытые и пересохшие губы.
— Помою руки и вернусь, — бросил зверь, с трудом отрываясь от мужчины. Его и без того темные глаза вовсе почернели, зрачки полностью слились с радужкой, делая глубокие и красивые глаза зверя совершенно бездонными.
Цинцю сухо кивнул, разрешая ему отлучиться. Такая забота, пусть грубая и нарочитая, согрела мужчину лучше одеяла, поэтому он решил в кои-то веки порадовать зверя и немного подготовиться к их изнурительным играм. Дотянувшись до тумбочки, Шэнь Цзю достал из выдвижного ящика тюбик со смазкой без запаха, какую предпочитал использовать он, и пачку ребристых презервативов, которые обожал Бинхэ. Размазав прохладную скользкую субстанцию по пальцам, преподаватель живописи в престижной и дорогой школе «Цанцюн» перевернулся на живот, глубоко прогнулся, как кошка, и вставил в себя сразу два, сходу беря приличный темп. У него не было секса больше двух недель — мешали напряженная работа и куча свалившихся отчетов и исправлений из-за приближающейся аккредитации — поэтому растяжка шла туго и дискомфортно.
Шэнь Цзю умудрился настолько потеряться в ощущениях легкой боли и предвкушения чего-то более весомого и тяжелого, что напрочь пропустил момент возвращения зверя.
— Какое сладкое зрелище, — Бинхэ прильнул грудью к его спине, согревая своим теплом. В мужчину толкнулся еще один палец — теперь они растягивали его вдвоем, синхронизируя движения.
— Меньше слов, больше дела, — фыркнул старший и прогнулся сильнее, чтобы уже два пальца Бинхэ лучше доставали до простаты. Перед глазами Шэнь Цзю плясали цветные вспышки, хотелось наконец ощутить привычную тяжесть и крайнюю растянутость от огромного орудия Бинхэ. Хотелось, чтобы зверь удерживал его тело в своих руках, не давая двинуться и сбежать. Хотелось потерять себя и раствориться в толчках, жадных, грубых, порывистых, чтобы никаких навязчивых и глупых мыслей больше не осталось.
Шэнь Цзю провокационно повел плечами и прогнулся сильнее, дразнясь и подставляя себя. Бинхэ в ответ улыбнулся ему в шею, оставляя полукружие несильного укуса прямо поверх вены.
Пальцы зверя пропали, заставив Цинцю недовольно застонать. Бинхэ выпрямился, зашуршал упаковкой резинок, а затем, не давая мужчине ни единого шанса сбежать, ухватил за бедра, подтянул к себе и вошел одним длинным, сильным толчком. Шэнь Цзю громко и недовольно зашипел, пережидая легкую боль и дискомфорт — все-таки вместо члена у его молодого и весьма активного любовника была настоящая дубинка, толстая, крепкая и увесистая. Но мальчишка почти сразу набрал скорость, крепко, до синяков, удерживая мужчину за бедра, буквально нанизывая его на себя.
Колени Цинцю позорно разъехались, вспышки перед глазами стали ярче, особенно когда зверь немного изменил позу, и угол проникновения стал еще лучше. Их тела соприкасались с пошлыми, раздражающими мужчину хлопками, смазка текла по его коже, холодя и создавая ощущение липкости, но все эти неловкие и неприятные моменты с лихвой перекрывались эмоциями, которые дарил бывшему учителю его нерадивый ученик. Цинцю тонул в чужих движениях, во власти, которую имел над ним мальчишка, в его запахе, густом и теплом, похожем на запах распаренных луговых трав. В ярости, с которой Бинхэ раз за разом насаживал мужчину на себя, контролируя все его движения, не давая свободы.
Долго мужчина при всем желании бы не продержался. Оргазм настиг его в тот момент, когда зверь привычно намотал его волосы на кулак, прогибая лодочкой под собой. Цинцю послушался, сосредоточился на давлении руки на волосах и члене внутри себя, сильно сжался и кончил, забрызгав спермой простынь под собой.
Но Бинхэ и не думал успокаиваться, продолжая удовлетворять свою похоть прямо сквозь оргазм старшего. Даже наклонился, снова меняя угол проникновений и прижимая старшего к кровати свои телом, одновременно с тем одной рукой сжимая два запястья Шэнь Цзю. От повышенной чувствительности мужчина начал тихо стонать, не в силах хоть как-то прекратить сладкую, чересчур острую пытку. Бинхэ одобрительно похлопал его по бедру, как норовистого коня, и вышел. Но не успел Цинцю обрадоваться неожиданно проснувшейся совести мальчишки, как зверь упал на кровать, пересадил мужчину на себя и снова вставил, по-прежнему не собираясь его щадить.
— Давай. Я все еще не кончил, — бросил он, покручивая в пальцах, мокрых от собственной слюны, чувствительный и твердый сосок старшего.
Цинцю сверкнул на него сердитыми глазами, но мальчишке, как всегда, было на это плевать. Он переместил руки на талию бывшего учителя, крепко обхватил и сам приподнял его, двигая по своему члену, как куклу. Тяжело вздохнув — в конце концов, именно за этим он зверю и звонил — Цзю напряг ноги и сам приподнялся, снимая себя с орудия убийства, заменяющего младшему член, но почти сразу же насадился обратно, с силой кусая тонкие губы, чтобы не стонать. Бинхэ скупо усмехнулся, а затем перевел левую руку на его ягодицы, отодвигая одну в сторону и крепко, до боли ее сжимая.
— Что ты… делаешь? — Цинцю не замедлял движения бедер, продолжая скакать на Бинхэ, как на лошади. Его член снова окреп и неприятно ныл, требуя внимания и ласки.
— Ты же этого хотел, — Бинхэ шало улыбнулся, засунул в рот собственные пальцы, щедро смачивая их слюной, и завел руку за спину Цинцю, при этом силой замедляя движения мужчины.
— Не смей, я не…
Указательный палец Ло Бинхэ толкнулся в и без того до предела растянутое отверстие. Цинцю всхлипнул и упал на грудь любовника, но тот не растерялся и обхватил его свободной рукой за спину, крепко вжимая в свою грудь.
— Потерпи, сейчас станет легче, — куда-то в волосы Цинцю пробормотал парень, осторожно покручивая пальцем, чтобы растянуть мужчину еще сильнее.
— Порвешь же, звереныш, — устало и бессильно выдохнул старший, и не думая препятствовать подобному вторжению.
— Нет. Ты выносливый, — Бинхэ наконец пропихнул палец, поглаживая самого себя внутри тела Цинцю.
У мужчины плыло перед глазами от чувства полнейшей заполненности, растянутости и боли. Секс с Бинхэ всегда был крышесносным и диким, а потому последствия этих ночей аукались ему еще пару дней после. Не зря же господин Шэнь всегда ходил медленно и величественно, за походкой ученого мужа древности скрывая косолапость и дискомфорт от растянутого ануса и разваливающейся на части поясницы.
— Ч-ш-ш, потерпи. Ну же, расслабься, — бормотал Бинхэ, упрямо двигая пальцем в растянутом до предела кольце мышц Цинцю.
Мужчина недовольно зашипел и сжался на нем в отместку за подобные игры без предупреждения. Бинхэ в ответ сильно хлопнул его по ягодице свободной ладонью. Боль разошлась по коже, разжигая мини-пожар, и старший прикусил плечо зверя до крови.
— Нарываешься.
— Ты первый начал.
— Ненавижу тебя.
— Я тебя тоже.
Бинхэ рывком вытащил палец, вытер его о простыню и перекатился, подминая Цинцю под себя. Осторожность и тягучая медлительность, с которой он только что растягивал мужчину, пропали из его движений, сменившись животным ритмом и необузданной яростью. Бинхэ вбивался в тело своего бывшего учителя так, словно это был последний секс в их жизни, и парень намеревался взять от него все. Цзю же мог только негромко стонать на вдохах, царапать спину младшего острыми длинными ногтями и ожесточенно подаваться навстречу, упираясь пятками в кровать. Внезапно Бинхэ замедлился, когда до желанной разрядки обоих осталось совсем ничего. Выпрямился, испытующе глядя в мутные от похоти глаза Цинцю.
— Ты плачешь. Почему ты плачешь?
— Чувствительность… высокая, — с трудом собрав мысли в кучу, пробормотал мужчина, отводя взгляд. Признаваться в том, что все его тело горело от ласк, а душа пела от ощущения желанности и нужности, пусть и в таком неожиданном качестве, ему не хотелось. Тем более — своему бывшему ученику, которого Цинцю сам когда-то с позором выгнал из «Цанцюн».
— Врешь. Ты всегда мне врешь. Почему? Неужели не заслужил правды?
Цзю попытался вернуть их к бурному сексу, двигая бедрами навстречу Бинхэ, но парень пригвоздил его за шею к кровати, слегка придушивая и останавливая в зародыше любые трепыхания.
— Отвечай.
— Ты — зверь, — прохрипел Цинцю, до кровавых лунок впиваясь ногтями в предплечье младшего. Бинхэ на это не повел и бровью, продолжая сжимать стальные пальцы на пульсе своего бывшего учителя.
— А ты тварь. И сейчас лежишь подо мной, стонешь и подмахиваешь, как последняя шлюха. Отвечай на вопрос, — он с силой тряхнул Цинцю, крепче сжимая руку, и это действие неожиданно запустило в организме мужчины странную реакцию. Воздуха катастрофически не хватало, Бинхэ продолжал удерживать его, ощутимо давя и перекрывая поток кислорода, а еще мальчишка так и не вытащил из старшего свой член, и когда Цзю как куклу встряхнули, тот прошелся по простате особенно удачно, из-за чего мужчина провалился в оргазм. Цветные круги стали огромными и заняли собой все обозримое пространство. Цинцю захрипел, застучал кулаками по мощным плечам, и Бинхэ отпустил, меняясь в лице. Мужчина выгнулся колесом, закатил глаза, чувствуя на лице слезы, а на животе свежую горячую сперму, и провалился в темноту, судорожно сжимаясь на члене так и не кончившего Бинхэ.