Россыпь шрамов

       Чернота ночи, кажется, поглощала все звуки вокруг, и даже прерывистое дыхание Жана терялось в этом глухом безмолвии. Он не слышал стука собственного сердца и мог подумать, что давно умер, если бы не раздирающая всё тело боль, дающая понять реальность происходящего. Старые шрамы начали болеть, словно в первый раз, но Моро старался отогнать от себя воспоминания. Просто шёл, не разбирая дороги, хотя понимал, куда приведут его ноги. У него было два варианта — общежитие и поле, и в первое, особенно после такого резкого побега, он возвращаться пока не собирался.        Жан не мог привыкнуть, что он теперь один из Троянцев. Не мог привыкнуть, что за каждую оплошность здесь не бьют, а лишь поддерживают. Не мог привыкнуть к доброте людей, окружающих его ежедневно. Не мог, потому что сознание твердило, что Рико попытается всеми силами вернуть украденную игрушку, пусть та ему уже не принадлежала. А ещё одной встречи с Мориямой, Моро был в этом уверен, он не переживёт.       Рико был ужасным человеком, который творил не менее ужасные вещи. Он пытал Жана, потому что за этим было весело наблюдать, и избивал за каждую незначительную ошибку — за более серьёзную наказывал тренер, и в сравнении с этим издевательства Рико превращались в безобидную дружескую игру. Морияма не лишал себя удовольствия причинить боль Моро, даже когда тот отыгрывал безупречно и ни разу не ослушался его за всё время. И парень уже давно понял, что, будучи Вороном, он будет лишён похвалы и понимания. Сколько не старайся, до уровня Рико всё равно дотянуть нереально, а это значит, что достойным снисхождения он ещё не стал. Никогда не станет.        Но теперь Жан в команде Троянцев. Вокруг него — одна из лучших команд, не получившая за всё время ни одной красной карточки. Самый добрый и понимающий состав, такой же, как и их солнечный капитан. Они всеми силами пытались помочь Моро, потому что, просто войдя в состав, он стал для них членом семьи. И этого Жан не понимал, хоть и старался принять к своей израненной душе, чтобы это стало бальзамом на все ссадины и затянувшиеся шрамы. Теперь ему ничего не угрожает, но почему же в душе так темно, словно это было благородное затишье перед штормом, перед мучительной смертью от лап Рико? Почему так плохо, что хочется лечь прямо на сырую после недавнего дождя землю и умереть здесь, прежде, чем судьба настигнет его, как предателя «Воронов»?        Вскоре впереди появилось высокое здание, но серые глаза Моро зацепились только за дверь и замок на ней. Тепло нагретого в кармане ключа обжигало постоянно холодные руки Жана, хотя блаженный щелчок, последовавший следом, немного ослабил отвратное ощущение, нарастающее в груди. Парень толкнул тяжёлую дверь и тощей фигурой скользнул внутрь, как призрак. Расслабиться Моро позволил себе только тогда, когда сзади услышал громкий хлопок, когда он отделил его от внешнего мира и оставил наедине с собой. Он на стадионе, совсем один, немного выпивший, но определённо чувствующий, как алкоголь греет внутренности и придаёт уверенности.       Коридор довёл его до очередной двери, теперь замка на ней не было. В темноте бледным светом горел маленький экранчик, и только спустя какое-то время Жан смог рассмотреть панель кнопок. Код, сбрасываемый каждые три недели, был не такой надёжной защитой, однако пока нападений на прибежище Троянцев не случалось. «На наше прибежище. Ты — Троянец» — шептал голос в голове, противиться которому Моро не мог. Но и так быстро вбить это в свои мысли не получалось. Нужно время, чтобы привыкнуть. И сейчас явно не подходящее время думать об этом.       Выучив расположение кнопок за короткое время, Жан на ощупь сумел набрать код с первого раза и не спеша вошёл в неосвещённую комнату отдыха. В тьме ночи всё здесь казалось зловещим : и уютный диван, на котором все смотрели матчи соперников и обсуждали слабые стороны, и высокий узкий стеллаж с множеством книг самых разных жанров, и даже тумба с нагромождёнными на неё документами, не успевшими попасться под руку капитана. Днём такая обстановка, по словам тренера, помогала расслабиться и сосредоточиться на насущных проблемах. По правую руку от него находились две двери, ведущие в мужскую и женскую раздевалки, а прямо — выход на поле. Именно туда Жан и направился.       Едва не спотыкаясь, ничего не видя не привыкшими к темноте глазами, Моро заскользил к заветной двери. Он не хотел тренироваться в одиночку по ночам, как делал будучи Вороном, чтобы улучшить свои навыки, нет. Ему просто нужно было уединение, гробовая тишина, в которой не было бы слышно ни чужих комментариев, ни голосов товарищей, ни даже собственных мыслей. Чтобы переварить недавно открывшуюся ему новость понадобится далеко не день, смело будет предположить, что даже спустя год воспоминания будут по-прежнему его преследовать. Но, если ему удастся сейчас обдумать всё максимально, от корки до корки и со всеми возможными вариантами исхода событий, дальше будет намного легче. По крайней мере Жан надеялся, что так будет. А учитывая, что всё желание иметь надежду на что-то из него выбили ещё где-то пару лет назад, это что-то да значило. Для него — точно.        Поле встретило его глухим молчанием и едва слышным звуком собственных шагов, отдающимся эхом от дальних стен. Моро шёл и не знал, что будет делать дальше. Просто переставлял ноги, пока не оказался в самом центре. Его позиция была недалеко отсюда, но вспоминать игру сейчас не хотелось. Длинные пальцы с заметными искривлениями после многочисленных переломов и отсутствия нужной медицинской помощи сами собой потянулись к волосам и, схватив за чёрные чуть мокрые от дождя и пота пряди, заставили запрокинуть голову. Жан ощутил, как скулы резануло, словно бритвой, когда на лице расплылась кривая улыбка, больше похожая на оскал. Не видя смысла держать глаза открытыми — что так темно, что так, — Моро опустил веки и позволил своему телу сотрястись в истерическом смехе. Где-то внутри закипал припадок, смешанный с очередной панической атакой, и парень чувствовал это, однако предпринимать ничего не собирался. Только сильнее сжал пряди и что есть силы в ослабшем организме закричал, разрывая глотку:        — Он мёртв! Он будет гнить в сырой земле, пока я хожу по ней. Его тело навеки останется в самом красивом гробу, который ему предоставят Вороны, а я буду упиваться их грустью. Он никогда до меня не достанет, — последнее предложение Жан прошептал еле слышно, одними губами, скорее для самого себя. И это помогло успокоиться, этим криком и болью, причиняемой с помощью оттягивания прядей волос, из лёгких выбился весь воздух, что немного замедлило истерику. Но смех всё ещё лился с его потрескавшихся тонких губ, словно у жуткого клоуна из цирка уродов. Он буквально чувствовал в уголках рта продолжение улыбки, вырезанное лезвием, как у этих страшных циркачей. Как когда-то Рико, которому не нравилось угрюмое выражение лица Моро, взял в руки нож и продлил ему улыбку. Это было больно. С тех пор он разучился искренне улыбаться.        Казалось, все старые шрамы резко начали кровоточить. Всё тело обожгло несуществующей болью, и это заставило Жана с шипением согнуться пополам. Он всё ещё смеялся, только теперь с каждым вдохом ощущал, как воспоминания резали его кожу. Руки, спина, бёдра, поясница, плечи и даже скрытые на матчах перчатками пальцы. Каждая частичка его души и тела горела огнём, хотя сейчас все раны затянулись шрамами. Шрамами, покрывающими его с головы до пят, оставляя пробелы только на видных людям участках.        Физически и морально ему было плохо, живот скрутило от голода и ощущения, что от такого порыва подавляемых эмоций организм готов вывернуть наружу пустой с самого утра желудок, а в голове крутилось миллион навязчивых мыслей, отдаваясь болью в висках. Однако затуманенное алкоголем сознание твердило иначе — ему хорошо. Сейчас и в ближайшие пару часов. Что будет потом — неважно, если в данный момент в черепной коробке стояла непроглядная пелена. Раньше Жан никогда не пил, даже не пробовал, потому что сохранять трезвость мыслей, когда поблизости ходит Рико, было для него способом выжить. Сейчас ему было плевать, и он боялся самого себя, когда осознавал это.       Тело ломило, но парень заставил себя выпрямиться, судорожно хватая ртом воздух после продолжительного истерического смеха, когда за спиной послышался краткий скрип. Поворачиваться не было смысла, потому что кроме Джереми и тренера никто никогда не искал его, стоило ему пропасть также резко, как сегодня, однако интерес между двумя вариантами взял своё. Жан медленно, пусть боль и начала отступать, развернулся на сто восемьдесят градусов и в темноте еле разглядел идущий к нему силуэт. Телосложение и рост говорили о том, что это Нокс, но сам он молчал, что было для его натуры максимально странно. «Может, ты разбудил его, когда хлопнул дверью в общежитие, и теперь он пришёл тебя придушить» — промелькнуло в мыслях, и Моро только мотнул головой, отгоняя идиотскую теорию.       Оказавшись совсем близко, Джереми осторожно, словно боясь спугнуть, положил руку на плечо Жана и несильно сжал пальцы. Намерен поговорить. Чтож, Моро не был против. Пусть будет так.        — Не хочешь объясниться, почему ты сбежал в ночи на поле и теперь стоишь тут, весь трясёшься? — это было сказано с улыбкой, и, даже если бы попробовал, Жан бы не нашёл здесь укора. «Следовало ожидать, это же Джереми» — думал он, переводя недоверчивый взгляд с лежащей на плече ладони на лицо, украшенное лишь поднятым уголком губ.       Жан хотел. Хотел, чтобы Нокс наконец узнал причину его странного поведения и сегодняшнего срыва. Но в горле стоял ком, не давая сказать ли слова. Моро только опустил на руку Джереми свою, непроизвольно скривившись от контакта кожи с кожей, и опустил голову. Тепло чужого тела заставляло его вспоминать каждую ночь избиений и изнасилований, когда Рико проводил ладонями по его шрамам, изучал сделанную им же работу, радовался даже самому маленькому новому рубцу на его коже. Это было для него приятным развлечением, пока Жан извивался под руками Рико, словно змея. С тех пор Моро возненавидел ощущение, вызываемое прикосновения чужой кожи.       Но Джереми никогда не сделает ему больно, он знал это. Он на это надеялся. И потому пытался бороться с собственным сознанием, не отдёргивая руки.        — Он мёртв, — хрипло повторил Жан фразу, что недавно кричал во всё горло, и прикрыл глаза. — Рико нашли с пулей в виске, говорят, что это самоубийство, но это неважно. Понимаешь, Нокс? Рико мёртв, — эти два слова одновременно и пугали, и успокаивали, окутывая его приятным ощущением безопасности, которой для Моро никогда не существовало.        Джереми стоял, кажется, забыв делать вдохи и выдохи. Его удивлённые глаза, похожие на два круглых блюдца, всматривались в опущенное к полу лицо и искали намёки на враньё или шутку. Но Жан был как никогда рад говорить правду и понимать, что её нельзя изменить. Если ему сейчас позвонят и сообщат об ошибке, он, видит Бог, заберётся на самую высокую доступную крышу и без раздумий спрыгнет. Или же у него в тот же мир остановится сердце от неоправданных надежд. Моро даже не знает, что хуже.       Когда Жан поднял веки и наконец позволил себе посмотреть на капитана, Нокс выглядел оленёнком в свете автомобильных фар. Но не напуганный, а, скорее, заинтересованный и слегка шокированный. Джереми по-птичьи склонил голову набок, и Моро почувствовал, как напряглась рука на его плече.        — В самом деле? — только и смог выдавить парень голосом, не похожим на его привычный жизнерадостный тон, и Жан криво ухмыльнулся лишь уголком губ. Скулы тут же резануло бритвой, но он продолжал несмотря на неприятное ощущение внутри.        — Я больше не его собственность, я могу дышать свободно, не как чужая игрушка, — прошептал Моро скорее для самого себя, а затем добавил, устремив взор на Нокса. — Но почему тогда мне так плохо?       — Жан, солнце, ты выпил? — мягко поинтересовался Джереми, всеми силами пытаясь подавить первичный шок улыбкой. Такой же нежной и солнечной, какие прозвища давал капитан каждому члену команды. Жан, например, делил «солнышко» с Лайлой и Вильгельмом.        Вместо ответа, храня силы на более нужные слова, Моро кивнул. Тошнота отступила, однако алкоголь всё ещё бил по венам вместе с головной болью, и такое состояние совсем не вязалось с недавней удовлетворённостью, когда ему сообщили о смерти Рико.        Сейчас Жану надо бы всеми силами заставлять Джереми уйти, чтобы тот никогда не узнал, что находится внутри его раненой души, однако тонкие пальцы отчаянно вцепились в лежащую на плече ладонь Нокса, словно она была спасательным кругом в открытом океане страха и боли, где всегда тонул Моро на протяжении многих лет. Он думал, что справлялся один, но, оказавшись в толпе неравнодушных и действительно добрых людей, осознал обратное. Жан никогда не справлялся, только подавлял все эмоции, чтобы когда-нибудь выплеснуть их. Моро не успел подумать, может ли довериться Джереми, будто он был его настоящим — единственным, на самом деле — другом, потому что тело действовало быстрее.        Парень невесомым движением взял капитана за запястье и, не почувствовав сопротивления, только подогретое любопытство, скользнул ею под свою толстовку, к низу спины. Ткань была чуть мокрая после дождя, под который Жан попал совершенно случайно и поспешил спрятаться под остановку, прежде чем оказаться на стадионе, однако это не помешало ему безошибочно найти ладонью Джереми рубец на собственной пояснице. Глаза Нокса округлились, губы приоткрылись в немом вопросе. О да, на такую реакцию Жан рассчитывал.       По низу спины поперёк позвоночника у него растекался безобразный шрам, оставленный самым худшим ножом Рико. Худшим, потому что он всегда был плохо заточен и причинял невыносимую боль. Это был не самый страшный его рубец, однако точно считался для него клеймом. Оно означало, что Жан — использованный мусор, никому не нужная игрушка, сломанная и грязная, одиноко лежащая на асфальте, забытая каким-то мерзким ребёнком. И, сколько он не пытался забыть о нём, как о страшном сне, пальцы сами собой пробирались под форму и искали шрам. Вскоре расположение вбилось в память наглухо, а прикосновение к нему стало какой-то привычкой, помогающей успокоиться. И Моро ненавидел себя за это, потому что, делая так, он принимал данную ему ужасную судьбу, против которой должен был бороться.        — Что... — начал Джереми, но судорожно сглотнул, не сумев продолжить. Жан не винил его. Об этом трудно говорить даже тем, кто всю жизнь жил в клетке с шипами изнутри. Красиво снаружи, но как же больно оказаться там хотя бы на секунду.       — Рико пять раз приказывал насиловать меня другим Воронам. Пять, — эхом повторил Моро и тут же продолжил. — Потому что только четыре раза я просил остановиться. В последнюю ночь ему стало скучно, и поэтому он решил покончить с этим развлечением. Напоследок оставил мне это клеймо. Кажется, тогда я кричал громче, чем просто глухой писк в подушку, и ему это понравилось.       Жан почувствовал, как задрожали пальцы Джереми под его толстовской, когда снова и снова проходили по рубцу вдоль и поперёк. Рядом находились менее длинные и не такие интересные шрамы, которые Морияма оставил, будто точкой завершая последние штрихи в картине. В ту ночь Моро пытался заставить себя замолчать, но из горла рвались крики боли, пока голос не пропал окончательно, а все слёзы не были исчерпаны. С тех пор никто не видел, как Жан плачет, потому что он боялся реакции других людей. Да что там? Он просто боялся окружающих, потому что годы, проведённые в Эверморе, дали понять — мир жесток с такими, как он. И никогда не будет по-другому.        — Жан, я не... — начал было Джереми, но не потрудился закончить. Его ладонь резко отпрянула от шрама на спине Моро, словно тот раскалился до сотни градусов, и, выскользнув из-под толстовки, замерла в воздухе. Всего лишь в паре сантиметров от лица Жана. Но не трогая, а словно спрашивая разрешения. Жан отрицательно помотал головой, и Нокс уронил руку, судорожно выдохнув. Понять, что он пытается всеми силами восстановить дыхание до нормы, труда не составило.       Жан никому не позволял трогать своё лицо, будь то другой Ворон или командный врач. Не позволял и всячески отбивался, когда другие хотели сделать это. Потому что лицо — единственное место на его теле, где Рико попросту не мог оставить свой жестокий след, потому что тогда будет много вопросов. И Моро был благодарен судьбе, что Морияма не собирается пересечь черту, иначе, он точно знает, это было бы слишком болезненно.       — Это было безумно больно, даже больнее тех разов, когда мне пришлось играть со сломанными пальцами, — тихо закончил Жан, подавляя в себе желание убежать максимально далеко отсюда, чтобы ни Вороны, ни Троянцы не смогли найти его. Он знал, что, состоя в новой команде, волен делать что хочет, и что теперь он не является чужой собственностью. Но что-то заставляло его остановиться, как только мысли уже были собраны для побега. Что-то, чего Жан никогда не понимал и, кажется, не поймёт.        Наступило молчание, долгое и тянущее, словно патока. Тишина давила на уши и теперь казалась зловещей, нежели успокаивающей, и Моро почувствовал, как начинает пробираться по его телу дрожь. Холод? Или всё-таки страх? Но чего бояться? Рико мёртв, он никогда не доберётся до него. Жан в безопасности. Но надолго ли? Вороны найдут его и убьют за предательство, несомненно, потому что так учили в месте, где все они выросли. И от этого факта в жилах стыла кровь, потому что осознание скорой смерти не было с ним так близко даже в моменты избиения Мориямы. Рико понимал, что убивать игрока нельзя, и всегда держался этой черты. Но теперь его нет, Жан перешёл к Троянцам, и Вороны вольны делать что хотят. Смерть холодными пальцами проводила вдоль позвоночника, как бы говоря «Я совсем рядом».       Джереми, наконец отойдя от шока, сделал краткий шаг вперёд. Реакции не последовало, только незаинтересованный серый взгляд, брошенный в его сторону на пару секунд, и это дало Нокса волю сделать то, что он планировал с самого начала.       Все знали, как сильно Жан не любил объятья. В детстве он был лишён их, пока другие дети нежились в тёплой хватке родителей и ощущали себя счастливыми. Они никогда не казались ему показателем любви или привязанности, только издевательским напоминанием того, кем он был на самом деле. И Джереми знал, почему он не любил объятья. Знал и всё равно заключил Моро в них резко, без возможности осознать и даже вздрогнуть от неожиданности. Не прижимал его к себе, а скорее прижимался сам, сцепляя руки на чужой спине в некрепкий замок. Жан это чувствовал и понимал, что может оттолкнуть парня в любой момент, однако не захотел. Не захотел или не смог — он сам не знал. Потому что, ощутив на себе чужие руки настолько близко, Моро непроизвольно отпустил поводок контроля и позволил сознанию перенести его на пару лет назад, в ту самую ночь, которую он запомнил навсегда.

***

       Комната, лишённая окон и хотя бы какого-то намёка на наличие жизни, а не смерти, стала ему ненавистна уже с первого дня пребывания в Воронах. Она была поделена на две половины, с одной стороны жил Кевин Дэй, хороший игрок и человек, который, пока никто не видел, помогал Жану с его ранами. А с другой — Рико Морияма. Одно его имя заставляло мурашки побежать по коже, описать все его жестокости простыми словами — задача не из простых, скажем так, абсолютно нереальная. С рабочим днём по шестнадцать часов и полным отсутствием отдыха Моро проводил здесь больше времени, чем в своей спальне, и ему это совсем не нравилось.        Сейчас, прикованный наручниками к изголовью кровати и лежащий на животе без возможности видеть, Жан действительно чувствовал себя паршиво. Им играл страх, когда он пытался вырваться снова, но парень сумел подавить просьбы остановиться. Ни к чему сотрясать воздух и задерживать их, если результата не последует. Моро терпел все гадкие фразы, слетающие с губ Рико и какого-то нанятого им Ворона, терпел боль, разрывающую его изнутри каждое мгновение этой пытки, терпел накатывающую тошноту от осознания, что сейчас творится и что может повториться бесчисленное количество раз. Ему было плохо, морально и тем более физически, но кроме тихих, почти неслышных стонов боли из его горла не вырвалось ни звука.        Жан кусал губы в кровь, хоть ощущение металлического привкуса крови во рту делало ещё хуже, и сжимал зафиксированные выше руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Над его головой слышался смех Рико и прерывистое дыхание его сегодняшнего насильника. Мерзко, мерзко, мерзко — думал он с отвращением и кричал внутри, пусть и хотелось рвать глотку в реальном мире, пока голос не охрипнет окончательно. Парень заставлял себя молчать. Но даже это не так сильно расстроило Морияму, как хотелось бы.        — Глядите, каким покладистым стал Воронёнок. Не кричит, не умоляет, не просит... Уверенный в себе, но такой же глупый. Думаешь, я не смогу заставить тебя открыть рот? — Жан услышал резкий щелчок и скрип кровати рядом с собой, а затем на спине, ближе к низу, почувствовался холод металла. Но Моро даже не успел судорожно сглотнуть — не смог бы из-за сбитого дыхания, — когда прямо над ухом зазвенел голос Рико. И в этот момент он казался Жану даже страшнее того факта, что его прямо сейчас открыто насилуют. — Ты навсегда останешься моей игрушкой. Ты сдохнешь в канаве, если я прикажу. Ты — никому не нужный мусор, и ты должен это знать. Воронёнок, — последнее слово он произнёс с максимальным отвращением, будто каждая буква противоречила всем его выстроенными законам, и после с силой надавил лезвием на кожу.        Вот тогда-то Жан закричал. Громко, протяжно и высоко, что сам не узнал собственный голос. Он никогда не любил ножи и ту острую боль, причиняемую ими, но худшее в другом — нож Рико был затупленным, и он буквально впивался им в чужую поясницу, пока спустя несколько секунд страданий не польётся кровь и плоть не расступится перед его лезвием. Морияма засмеялся так, что его смех перекрыл крик Моро, однако в тот момент Жан слышал только свои жалкие просьбы остановиться и оставить его в покое. В какой-то момент он попросил о смерти. Попросил, чтобы всё это закончилось. Но Рико был жесток и лишь ещё раз провёл ножом по кровавой плоти, превратившейся в отвратительное месиво из кожи и алой жидкости, заливающей Жану всю спину.        В эту ночь Моро даже перестал считать секунды, только до последнего хрипа умолял остановиться, уже не чувствуя лёгких. Новый — и последний — Ворон в его постели оказался намного грубее предыдущих и задержался дольше, чем все остальные. Рико это нравилось. Он сам никогда бы не предался подобному, даже чтобы видеть страдание на лице Моро, однако с удовольствием поручал это жаждущим одобрения членам команды.        Под конец, когда толчки стали сильнее и резче, а стоны удовольствия сверху — громче, Рико начал разрисовывать его спину разными узорами лишь кончиком ножа, чтобы эти шрамы и близко не стояли с тем, что осталось у него внизу поясницы. Жан не нашёл в себе силы кричать. Все слёзы давно впитались в подушку и остались на ней очередным напоминанием его ужасной жизни. На запястьях остались красные, почти кровавые следы от наручников. Вся нижняя часть тела болела. И только лицо, безупречное и до безумия красивое, оставалось нетронутым. Лишь заплаканным, с затравленным взглядом и немой мольбой в нём. А уже утром Жан сможет выглядеть нормально, чтобы выйти на поле. Если, конечно, переживёт эту ночь.        Прежде, чем кончить на исцарапанную спину, Ворон издал животное рычание и с силой толкнулся в Моро последний раз, заставив того пройтись по ссадинам на запястьях снова. Кровь и чужая сперма смешались на бледной коже, создавая самый ужасный рисунок, вообще возможный в этом мире. Жан не чувствовал себя живым, потому что всё живое в нём умерло, когда он стал собственностью Рико. И теперь парень ощущал себя куклой. Прелестной и хорошей, но такой изломанной внутри, что хочется рвать на себе волосы и кричать всему миру «Я не в порядке».       Жан не помнил, чем закончилась эта ночь. В памяти отдавался только весёлый щелчок наручников, блаженство, растёкшееся в затёкших руках, и чужая ладонь в волосах. Кажется, Морияма что-то сказал ему, а затем заставил поднять голову рывком за чёрные пряди. Проигнорированный, он только с силой ударил Жана по щеке и оставил в комнате совсем одного. Как никому ненужного котёнка, грязного и облезлого, готовящегося к собственной смерти и желающего её больше всего на свете.        В ту ночь Моро не спал, даже не пытался, потому что напряжённое тело тряслось до самого утра, свернувшись на краю кровати калачиком. Спина кровоточила ещё долго, потому что Жан не мог остановить кровь обессиленными руками. А сам он осознал, что хуже дня в его жалкой жизни ещё не было. Им пользуются, чтобы потешить всеми любимое дитя с именем Рико Морияма. И Моро не может ничего сделать, кроме как зализывать раны и просыпаться в новом дне, словно он был последним. Смерть была близка, он не сомневался, поэтому ждал её, как старую и долгожданную подругу. Но она, как назло, сильно задерживалась.       Жан никогда не хотел умереть, нет. Но кому он нужен в этом мире, без чести и достоинства? Использованный кем-то другим, с клеймом на имени, зашуганный и боящийся всего на свете. Даже свобода не сможет изменить искалеченную душу, не сможет склеить разбитое, не найдёт и капли надежды в его безнадёжной жизни. И Жан смирился, что создан только для страданий. Никто не сможет переубедить его, потому что Моро не намерен продолжать свое существование. Он уже назначил дату своей предположительной смерти и пометил этот день красным в календаре, будто самый лучший праздник в мире.

***

       Жан и представить не мог, насколько сильно затянут его воспоминания при обычных объятьях. Руки, удерживающие его, напоминали руки Рико. Они шарили по всему его телу, потому что Морияма знал, насколько Моро это неприятно. Знал и поэтому продолжал. И сейчас, чувствуя на себе хватку Джереми, парень ощутил, как его начинает колотить крупная безостановочная дрожь. А Нокс, не видя сопротивления, только прижимался сильнее. В силу своего роста и будучи чуть пониже Жана, капитан положил подбородок на чужое плечо. Это был максимально обычный жест, которого никогда не знал Моро, и почему-то он показался не таким отвратительным прикосновением, как те, что «дарил» ему Рико.        — Мы справимся, хорошо? Только не плачь, солнце. Мне больно видеть слёзы на твоём лице, тебе не идёт, — тихо шептал Джереми ему куда-то в шею, но, несмотря на тихий голос, Жан встрепенулся, поспешил стереть с лица всю влагу. Каким же жалким он стал, если не может заметить, как начинает плакать из-за чёртовых воспоминаний?       До Моро не сразу дошёл смысл сказанного Ноксом, однако, как только это случилось, он перевёл удивлённый и в малой степени презрительный взгляд на капитана.        — Мы? — повторил парень неуверенно, всеми силами пытаясь высказать недовольство в своём голосе. Он и так позорился перед членом команды, открывался без особого желания, не отстранялся при объятьях. Так какого дьявола творит этот самоуверенный и обаятельный выскочка?       — Мы, — Джереми оторвался от его плеча и заглянул в глаза, устанавливая максимально честный, доверительный зрительный контакт. — Ты теперь Троянец, Жан, не забыл? Мы всегда будем за тебя горой, будь то репортёры или страшные воспоминания. И мы поможем. Я помогу.       Слышать это было непривычным. Раньше он читал про доверие, любовь и привязанность в красивых французских романах, но никогда не подозревал, как эти чувства выглядят в жизни. А теперь, когда Нокс так открыто твердил о помощи, Жан ощутил замешательство. Что Джереми знает о его жизни, чтобы говорить такие слова? Понял ли, с чем собирается бороться, прежде чем приступить? Нет, он не должен узнать обо всех демонах, скрытых в серости глаз Моро. Иначе отвернётся, как и все.        — Не надо, отойти, — тихо попросил Жан, не зная, куда деть руки в такой ситуации, и просто оставив их висеть по швам.       Джереми вздрогнул всем телом, поискал во взгляде напротив отрицание собственных слов, но, не найдя, только повиновался чужим словам. Теперь, стоя в паре шагов, чуть дальше расстояния вытянутой руки, Нокс выглядел совсем потерянным. Жан почувствовал непривычный укол вины, и от ощущения, что всё это нереально, его ресницы мелко задрожали. Он лишь хотел помочь капитану не совершить ошибку, хотел перерезать эту нить желания разобраться с его проблемами, но почему-то в душе стало холоднее, хотя, казалось бы, куда ещё сильнее.        — Прости-прости, я не хотел. Ты можешь.. Ты не хочешь позволить мне помочь? Не сомневайся во мне, пожалуйста, — Джереми выглядел как нашкодивший котёнок, однако в глазах его всё ещё горела надежда. Это казалось странным, но до головокружения красивым. В его ясном взгляде словно плескалось море, и его волны разрезали водную гладь размеренными движениями. В его взгляде плыли облака, в которых дети видели разные фигуры животных. И в его взгляде точно не было того холодного льда, обрамляющего Жана всю его короткую и жалкую жизнь.       — Это.. вопрос? — уточнил Моро, наконец заинтересовавшись в чужих словах, и выразительно выгнул бровь. В нём ещё играл алкоголь, однако скоро эффект выветрится, и парень будет жалеть об этих фразах. Но это будет потом.       — Конечно, солнце, а что ещё? — как-то слишком невесело спросил Нокс, пытаясь убрать с лица нахлынувшие его грусть и печаль.        Приказ. Это мог быть приказ, и Жан бы повиновался не столько из-за страха и прошлого, сколько по привычке. И от понимания этого его передёрнуло. Моро глянул в глаза Джереми ещё раз и не увидел ничего, что раньше видел в Рико. Его лицо казалось добрым и нежным из-за постоянной улыбки с едва заметными ямочками, черты были не такими угловатыми, как у него самого, но всё-таки безумно выразительными. А взгляд.. проницательный, смотрящий в душу, так и кричащий о том, что он хочет помочь. Такого Моро ещё не видел ни в ком из своего маленького окружения. Но искренними были ли эмоции на его лице, каковы настоящие мотивы и правда ли за маской скрывается всё тот же солнечный Джереми?       — Не важно, — буркнул себе под нос Жан и тихо выругался по-французски, когда понял, что действительно хочет открыться кому-то. Спустя большое количество времени, проведённого в страданиях, это стало необходимым для дальнейшей жизни. Но собирался ли Моро жить дальше, или всё-таки дата, отмеченная в календаре красным, станет официальной датой его смерти? Этого парень не знал и пока не мог узнать, однако пьяное любопытство взяло верх. Может быть, Нокс был рад помогать таким отщепенцам, как Жан, и большинство соглашались на его преодоления с радостью, однако Моро признал себе в таком желании через недовольное фырканье.        Парень протянул ладонь и, проигнорировав дрожь в собственных пальцах, дождался, пока Джереми вложит в неё свою. Это выглядело странно, но Жан поймал себя на том, что ему плевать, и просто приложил его руку к своей груди. Через мокрую ткань был едва ощутим слабый стук сердца, однако Нокс отчаянно прислушался к нему, несильно сжимая пальцы и прижимаясь теснее.       — Если ты сможешь заставить моё сердце биться также, как и твоё, то я буду верен тебе до конца своих дней. А пока не разбрасывайся словами на ветер, Нокс.        Джереми словно сообщили, что он выживет, когда надежды на жизнь уже не осталось. Счастливый, как раньше, но теперь в выражении его лица было что-то иное. Какая-то искорка, что зажгла огонь в его глазах по новой. Теперь в этом ясном небе блистали салюты, завораживая своей красотой каждого проходящего мимо. И Жан не остался в стороне.        — Я сделаю всё, что в моих силах, солнышко. И ты засияешь даже ярче меня, — заверил с придыханием Джереми.       — Не говори глупостей, — недовольно закатил глаза Жан и сильнее сжал чужую руку в своей. Его кожа была тёплой, к ней хотелось льнуть и ластиться, словно та способна была излечить все душевные раны. — У меня только лицо.. нормальное. А остальное тело в россыпи шрамов. Думаешь, такой, как я, может засиять?        — Я в себе уверен.        — Не беси меня.        — Как скажешь, солнышко.        Лицо снова словно порезало бритвой, сводя скулы, и только тогда Жан понял, что пытался приподнять уголок губ. Неосознанно повторял жест стоящего напротив Джереми. И от этого его чуть не вывернуло. Однако он успел заметить, как стало приятно от этой секундной боли, будто и не было момента, когда Рико с удовольствием оставил на его лице продолжение улыбки ножиком. Незаметно, чтобы никто не увидел, но слишком больно. Игнорировать не получалось, поэтому Моро пытался максимально свести разговоры на нет. А сейчас пытался свести с лица выражение идиота, только прочитавшего хороший роман с красивым и счастливым концом.        — Хочешь, мы пойдём в общежитие? — предложил Джереми, не убирая руки с чужой груди, и склонил голову набок. Боже, как же это раздражало и умиляло Жана одновременно. Когда-нибудь, как только его перестанут преследовать воспоминания и бессилие, он его прибьёт.        — А ты этого хочешь? — поинтересовался Моро, потому что не привык опираться на собственное мнение в подобных вопросах, и, дождавшись отрицательного ответа лёгким покачиванием головы, продолжил. — Тогда останемся.        — А я могу обнять тебя снова?        По интонации Жан догадался, что Джереми и не ждёт согласия, просто пытает удачу, однако ему самому нужно было занять чем-то руки, чтобы не думать о прошлом. Кивком парень дал понять, что не против, и тут же отвернулся, когда его осторожно приобняли поперёк торса, прижимаясь к груди, где только что лежала ладонь Нокса, а руки крепко сцепились на спине. Моро почувствовал, как тот непроизвольно опустил пальцы к шраму на пояснице, но в эту же секунду остановил себя. Это нормально, Жан был не в праве винить капитана за любопытство. Да и не хотелось размышлять о том, какая ещё могла быть реакция, когда такой солнечный человек узнаёт о ранах людей с ужасными судьбами.        Они провели в молчании секунды, минуты, часы. Жан не знал и не горел желанием искать ответ. Просто спустя какое-то время неуверенно запустил пальцы в светлые пряди, кривясь от отвратных воспоминаний, но не отдёргивая руки. Заставлял себя, потому что знал, что скоро будет легче. Так твердило что-то внутри, что-то, что долго не могло загореться и сейчас наконец зажглось слабым пламенем. Джереми обнимал всегда, словно это было последнее мгновение его жизни, однако сейчас Моро ощущал себя немного счастливее, потому что видел, с какой надеждой пылал огонёк в его глазах. Он никогда не видел такого ранее. Это было.. красиво. Прекраснейшая вещь, которую Жану только доводилось наблюдать. Почему — сам знал, но нужно ли задаваться вопросом, когда не очень хочешь знать ответ?       Моро отвлёкся от мыслей, стоило Джереми поудобнее устроить голову на его плече, прижавшись щекой к прохладной шее. Жан невольно сглотнул, потому что помнил, что чуть пониже находился ещё один небольшой шрам после неудачной тренировки, и тут же дал себе мысленную оплеуху. Как только Нокс попытался отстраниться, услышав замешательство парня, Моро только сильнее сжал пряди его волос, не позволяя двинуться. В какой-то момент на него накатила паника, что человек, пообещавший ему помощь, может уйти.       Джереми тихо посмеялся, разбавляя напряжённую атмосферу, и выдохнул куда-то в чужую шею. Дыхание капитана щекотало кожу, заставляло мурашки побежать по спине. В какой-то момент, окончательно пригревшись, Нокс выдал совершенно неожиданно:       — Ты веришь в любовь с первого взгляда?       — Я стараюсь знакомиться с закрытыми глазами, — Жан тут же замолчал, осознавая, что сейчас сделал. Он парировал? Шутил? Вообще пытался влиться в разговор? Что, чёрт возьми, Нокс с ним сотворил?       Приятный смех Джереми эхом отразился от стен и максимально расслабил Жана, действуя, как наркотик. Понимаешь, насколько опасно привыкать, но мимолётное ощущение счастья и беззаботности медленно становилось необходимостью.        — Я думал, все французы такие романтики.       — Так и есть, просто романтика заключается не в любви. Скорее, в чрезмерной сентиментальности, — ответил Жан задумчиво, заметив краем мысли, что его безумно клонит в сон. Долго размышляя над тем, дозволено ли ему такое, Моро наконец решился положить голову на макушку Джереми и прикрыть глаза. Стало спокойнее.       — Пойдём в общежитие, солнышко, а то спать здесь не очень удобно.        Нокс отстранился под чужое недовольное мычание и последний раз провёл ладонью по плечу, как бы говоря «Я рядом». Они со смертью были близко к Жану, ближе, чем все остальные. Только вот холод самоубийства никак не вязался с разгорячённой кожей Джереми и его частым дыханием, и в выборе Моро стал сомневаться. Подумает об этом потом, если вспомнит вообще что-то из сегодняшней ночи.        Когда Жан хотел сделать шаг вперёд, норовя скорее покинуть поле и оказаться в постели, прижимая голову к подушке, ноги подкосились сами собой. Он и забыл, как плохо чувствовал себя перед прибытием сюда, потому что воспоминания затмили мысли о боли. Джереми тут же подхватил парня под локоть, пусть тот и сам смог бы удержать равновесие.       — Тихо, не падаем, нам травмы лишние не нужны, — бодро заявил Нокс, и Моро засомневался, нужен ли вообще этому человеку сон, если он в такое время остаётся энергичным. — Пойдём, отдохнёшь в общежитии, поспишь, а потом, если захочешь, мы поговорим. Я готов тебя выслушать, ладно?        Жан почувствовал, как начало саднить горло от недавних криков, и не смог выдавить из себя ни слова, поэтому только коротко кивнул. Парень позволил вывести себя из стадиона под резкое щёлканье замков и дверей, пока туман в его голове сгущался с каждой секундой всё сильнее. Сознание медленно ускользало из рук Моро, но другой конец поводка охотно перехватил Джереми и помог добраться до общежития без происшествий. Правда, по пути они попали под небольшой дождик и под конец оказались мокрыми, как искупавшиеся в луже щенки, — поправка, Нокс про Жана выразился как «чёрный котёнок», а не «щенок», — однако никто не жаловался.       По прибытии в комнаты к ним вышла сонная Альварез в пижаме со львятами и, не до конца отойдя ото сна, подумала, что слегка выпивший Жан, который раньше и от капли алкоголя отказывался, и держащий его под локоть Джереми ей приснились. Удивлённо моргнув пару раз, она взяла оставленный ею же стакан воды и ушла обратно, и лишь на утро ей рассказали, что это был не сон.       Жан не помнил, как заснул, зато в сознании отчётливо отдавались теплом чужие пальцы в его волосах. Ему снова снилось Воронье Гнездо, но теперь, словно поверивший в себя, Моро переживал все выходки Рико в собственном сне более терпимо. Казалось, будто боль передавалась из воображения в реальность, потому что парень проснулся после удара Мориямы по его лицу и тут же ощутил головную боль, будто он вернулся в тот день, когда первый раз, не успев среагировать, разбил голову о бетонный пол под рукой Рико.        На тумбе около его кровати стоял стакан воды и, по предположению, обезболивающее. А также записка с максимально аккуратным почерком Джереми, который Жан тут же узнал. Он был похож на тот, который парень сам использовал при письме на французском, такой же чистый и красивый, соответствующий самому языку. Иногда Моро становилось жаль, что в Гнезде запрещали говорить на родном ему французском, потому что после перерыва, без частого произношения, его акцент становился менее заметным, пусть в окружении чёткого английского и выделялся смягчёнными звуками и размеренным «мурчанием» на соответственный согласных. А это единственное, что осталось в его памяти от детства — язык и воспоминания красивых видов Марселя.        В уголке записки была нарисована маленькая стрелочка, ведущая к краю, и Жан заторможенно понял, что это означает. Моро перевернул бумажку и обнаружил неуклюжую попытку Нокса написать какую-то фразу на французском. До него не сразу дошёл тот факт, что он разглядывает каждую деталь, которая изменилась в привычном и знакомом почерке при написании на другом языке. Кажется, он стал намного мягче, исчезла та наклонная вправо, но кое-что осталось неизменным — в конце значился маленький улыбчивый смайлик, который буквально стал подписью капитана, маленькой деталью образа, без которой никто бы не смог его представить.       Bonne journée, mon ange — было написано на бумажке, и Жан непроизвольно закатил глаза, вчитываясь в каждую буковку. Его раздражало, что это было безумно приятно. Никто ещё не желал ему хорошего дня на его же родном языке.        — О, уже не солнышко, а ангел? — с ноткой сарказма бросил Моро в молчании комнаты. Однако где-то в груди стало чуточку теплее.        Парень кинул быстрый взгляд на высокое окно и пригляделся к плывущим облакам. Небо сразу же напомнило ему о Джереми, вчерашнем вечере и его обещании. Неужто он действительно думает, что сможет помочь человеку, который уже не может собрать воедино осколки своей разбитой души столько лет подряд? И как собрался помогать, если единственное его лекарство — это солнечная улыбка и подбадривающие фразы? Хотя, будем откровенны, Жану они нравились. Он неосознанно переводил их на французский и наслаждался тем, как это звучит. Непривычно, потому что ранее парень такого никогда не слышал, но всё-таки по-своему уютно. Словно довольный кот, он тянул гласные переведённых слов в мыслях и непроизвольно отвлекался от всего плохого.        Джереми не был тем человеком, глядя на которого Жан бы подумал о доверии. Слишком солнечный характер, слишком много улыбок на его лице, слишком ясные глаза. На фоне Моро любой человек становился слишком, потому что он был серым пятном в цветном мире. Жалкая клякса, не до конца окрасившаяся в тёмный и сбежавшая с альбома жестоких чёрных цветов, теперь обитала на ярком развороте скетчбука. Он не вписывался, отличался, выбивался из общей картины резким характером и затравленным блёклым взглядом. Но Нокс пообещал исправить это. Стоит ли дать ему шанс? Или Жан уже сделал это, когда прикладывал его ладонь к своему едва стучащему сердцу?       Руки сами собой быстро нашли в закрытом ящичке иссиня-чёрный ежедневник, приятно ощущаемый в ладонях холодной обложкой из кожи, а пальцы машинально перелистнули на середину, где располагался календарь на нынешний год. Красными резкими подтёками значилась дата, и при взгляде на неё Жан судорожно сглотнул. Он думал покончить с собой уже в этом году, совсем скоро, пусть и совсем не был готов к смерти. Раньше Моро обдумывал своё решение каждый день и убеждался, что это необходимо, однако сейчас что-то заставляло его руки дрожать при одной только мысли о зажатом между пальцев лезвии. Он теперь Троянец, но это не значит, что у него появилось что терять, верно? Тогда почему же так мрачно на душе становится, стоит подумать о том, что он не успел сделать за эту короткую жалкую жизнь?        Выдохнув и собираясь с мыслями, Жан потянулся к лежащей в том же ящике ручке красного цвета. Она замерла в миллиметре от бумаги, но только затем, чтобы после Моро резким движением перечеркнул помеченную дату предполагаемого самоубийства. Вместо этого пальцы повели его к сегодняшнему дню и почти невесомо обвели цифры в кружок. Ему безумно хотелось написать объяснение того, зачем он отметил именно эту дату, однако решиться парень не сумел. Только прокрутил в голове на обоих знакомых ему языках и с хлопком закрыл ежедневник, откладывая его подальше.        День, когда он позволил кому-то разжечь надежду в его душе.        Жан поклялся себе, что, если Джереми не удастся сдержать обещание, то он завершит своё существование в этот же день ровно через год. Моро никогда не нарушал данные самому себе клятвы, однако сейчас готовиться к смерти он не спешил. Почему-то был уверен в том, что Нокс сможет помочь ему, пусть эта надежда и казалась максимально детской и наивной. Жан был готов ко всему : к избиениям, изнасилованиям, вымещению злости на его теле. Но, даже зная жестокий урок жизни, он хотел надеяться. И теперь парень нашёл того, кому может доверить погасший огонёк в своих глазах, так почему бы не помечтать о прекрасном будущем, которого у Моро никогда не было в Гнезде?        Жан впервые улыбнулся и не почувствовал боли от старых шрамов в уголках губ, и, кажется, это был самый лучший первый шаг на пути к принятию.