Завтра будет другим

Деревня разрастается, ветвится и распускается кронами молодого дерева, и всего за несколько месяцев Мадара с трудом верит своим глазам, когда с высоты скалы глядит на уверенно зарождающуюся жизнь поселения. Еще не многочисленные улочки лианами расходятся от главного здания — штаба, как его называет Мадара, — и перед глазами уже уверенно вырисовывается картина того, как через некоторое время будет выглядеть общее поселение. За всю свою жизнь Мадара не помнит такого периода, чтобы клан не был обременен бесконечными сражениями, не помнит, чтобы целые месяца можно было посвятить чему-либо, помимо борьбы за выживание. Глядя на то, как множество шиноби отложили оружие и, кто возводит себе жилье, кто занят облагораживанием общественной территории, кто просто проводит время с семьей — сердце наполняет теплом от вида того, как люди, наконец, своими руками выстраивают мирное будущее, как начинают планировать жизнь наперед, без страха, что завтра не наступит. Спустившись со скалы около штаба, перед глазами предстает уже привычная, но все также вызывающая вопросы картина: Изуна что-то говорит Тобираме. Оба клана почти смирились и привыкли, что ранее двоих кровных врагов теперь довольно часто можно застать почти мирно беседующими. Если мирным можно назвать назойливое — по мнению Мадары — поведение Изуны и безуспешно пытающегося избежать его общества Тобираму. Но не заметить, что с каждым днем становится меньше наполненных злобой взглядов, жестов и гримас со стороны Сенджу, невозможно. Пытаясь проанализировать поведение брата, пытаясь понять — зачем, Мадара склоняется к мысли, что всю ту страсть, что Изуна тратил на ненависть к Сенджу, он не растерял, и сам предмет страсти не сменил. Но теперь вместо ненависти, направил всю эту энергию на… На попытки завоевать его доверие? Молчание Изуны, порой граничащее с неприличием, лишь сильнее разжигает желание разгадать его мотивы. Против воли вспоминаются слова Хикаку, что, по всей видимости, должны были быть невинной шуткой. Но вдруг, желая просто разбавить атмосферу и повеселиться за счет Изуны, вдруг те слова попали в яблочко? Остановившись в двадцати метрах в тени новых построек, Мадара, не глядя, отвечает на приветствие проходящего мимо шиноби, направив все свое внимание на пререкающихся Изуну и Сенджу. Почему-то этот момент хочется запомнить навсегда, хочется запомнить, как повседневно и расслабленно выглядит его младший брат, что вместо схватки с извечным соперником в очередной раз выбирает вербальные способы общения. — У тебя друзей нет или других дел? Попроси кого-то из своих, чего ты прицепился именно ко мне? — отфыркивается Тобирама, безуспешно пытаясь отвадить надоедливого собеседника. Но, несмотря на написанное на лице раздражение, Мадара явственно видит, как не напряжено его тело, не скрытое броней. Первыми, кто решился не облачаться в щитки на территории общего селения, были Хаширама и, к всеобщему удивлению, Изуна. Оба клана не сговариваясь пришли к выводу, что наследник Учиха после ранения все же немного тронулся головой, но осуждать не спешили. Изуна, стремящийся к миру, хоть и вызывал подозрения, но оказался в разы полезнее и будто умнее себя прежнего. Тобирама же следовать примеру брата не спешил до последнего, подозревая неладное, хитроумную ловушку, что подготовили Учиха, в попытках ослабить бдительность Сенджу, готовые ударить со спины. Но, когда Мадара впервые все же увидел его без привычных синих доспехов, лишь в черной водолазке и таких же простых черных штанах, он понял весь смысл слов: «Вода и камень точит». Также и надокучливость Изуны, и добродушие и оптимизм Хаширамы доточили Тобираму, что тот не смог не сдаться и не смириться с тем, что общему поселению, вопреки его прогнозам, все же быть. — Я и прошу кого-то «из своих», — многозначительно смотрит Изуна, на что Тобирама в подозрении сужает глаза, а у Мадары против воли пробегает холодок между лопаток. Но не он ли хотел, чтобы их с Хаширамой младшие братья уничтожили яблоко раздора? Но реакциям собственного тела оказалось проблематично донести доводы рассудка. — Не будь упертым, как старик. Я знаю, что ты занимался домом для сирот Сенджу. И мне пришла в голову мысль — почему бы не объединить их с нашими? Какой смысл детям расти отдельно? В конце концов, разделение на кланы тут не сильно уместно и будет лучше, если подрастающее поколение наладит общение друг с другом с самого начала. Чтобы они с самого начала не знали, что такое вражда. — Я никогда не имел дела с детьми Учиха, — предпринимает вялую попытку Тобирама, но даже Мадаре со своего положения видно, что аргументы Изуны ему пришлись по душе. Но так просто и так быстро соглашаться с давним соперником не в его правилах. — Какая разница? Ты хорош в планировании, а это то же самое. Воспринимай это как планирование устройства жизни детей, — уже чувствуя победу, улыбается Изуна. — И дети Учиха такие же, как и Сенджу. А у некоторых даже глаза с тобой одного цвета. Зачем ему идти тенью следом, Мадара себе объяснить не может. Но он сильнее глушит чакру, — и так подозревая, что Сенджу в любом случае ощущает его поблизости, — и шпионом крадется за наблюдаемыми. Упорство Изуны в попытках расположить к себе Сенджу действительно восхищает. Но если с поведением брата Мадара практически свыкся и уже давно принимает как что-то неизбежное, с чем стоит просто жить, то с Тобирамой все сложнее. Тобирама выглядит смирившимся с перемирием, но все еще не смирившимся, не сжившимся с кланом Учиха. Исходя из множества фактов, младший брат Хаширамы в принципе не производит впечатление человека, легко сходящегося с людьми. Ссылаясь на свои немногочисленные наблюдения, Мадара пришел к выводу, что проблема глубже, чем кажется на первый взгляд. Особенно учитывая, что теплые отношения, вышедшие далеко за пределы товарищеских или рабочих, у Тобирамы сложились только с двумя людьми — братом и кузиной. И тем сильнее удивляет его снисходительное отношение к навязчивому вниманию со стороны Изуны, его неестественная покладистость, с которой он позволяет втягивать себя в разговоры и общие дела. Единственное объяснение, которое нашел для себя Мадара — Сенджу просто предпочитает держать врагов ближе, чтобы иметь возможность моментально предугадывать их действия, чтобы мочь хоть как-то их контролировать. Помедлив лишь пару минут, пытаясь найти хоть-какие оправдания, зачем ему следить за братом (только за братом), Мадара с опаской следует к дому сирот. Не то чтобы он не доверяет Сенджу и боится без присмотра подпускать его близко к молодому поколению. Просто любопытство диктует свои правила и не дает возможности оставить глупые наблюдения и вернуться к более важным задачам, ждущим его внимания. Подходя к месту назначения немногим позже Изуны и Сенджу, Мадара не ожидает, что за несколько минут может произойти что-то важное. Не ожидает увидеть то, что заставляет усомниться в собственном зрении. Забыв о собственном сокрытии, Мадара подходит ближе и останавливается возле плеча Изуны. — Кто бы мог подумать, да? — не поворачивая головы, и так зная, кто присоединился к внеплановому посещению детей, риторически спрашивает Изуна. — Я и не знал, что кто-то столь холодный и рациональный может питать столь теплые и иррациональные чувства к детям. Особенно к детям чужого клана. «Детям клана Учиха» — хочется уточнить Мадаре, но он молчит. Увиденное больше похоже на гендзюцу, но он все еще доверяет своим глазам и полностью уверен, что заметил бы воздействие на свою чакру. Тобирама Сенджу не похож на Белого Демона, коим за глаза его иногда называют до сих пор за подвиги на поле боя. Он не похож на человека, что искренне недолюбливает Учиха. Тобирама Сенджу, с разгладившимся лицом и открытой позой, обступленный со всех сторон детьми, больше похож на отца большого семейства, но никак не на одного из сильнейших шиноби. Внезапно вспыхнувшие шаринганом глаза Мадара относит к недоразумению. Но за несколько мгновений использования додзюцу, увиденная картина навсегда отпечатывается в его памяти. Стараясь уделить каждому ребенку достаточно внимания, Тобирама приседает, чтобы быть с ними на одном уровне глаз. Он терпеливо позволяет детским рукам трогать его за белоснежные волосы, что так отличаются от темных шевелюр Учиха, спокойно и располагающе отвечает на все вопросы, и совершенно не обращает внимания на то, с каким удивлением на них смотрят Мадара с Изуной и две куноичи, присматривающие за ребятней. Подведясь на ноги, Тобирама выглядит сожалеющим, что ему так скоро приходится покидать малышню, и, стоит ему сделать лишь пару шагов к ожидающему Изуне, как сзади кто-то хватает его за штанину. — Можно мне с вами? — раздается неуверенный голос ребенка, который не проронил ни слова до сих пор. — Хотя бы на один день. — Зачем? — разглядывая блестящие глаза, полные серьезности, и нахмуренные брови на детском лице, искренне недоумевает Тобирама. — Со мной очень скучно, я совершенно не интересный, в отличие от твоих друзей, — кивая на детей, уже занятых играми во дворе, говорит Тобирама, но уйти не спешит. — У вас чакра… освежающая, — заливаясь румянцем и потупив глаза в землю, отвечает ребенок. — И волосы беленькие. Повисшая тишина дает Мадаре шанс все обдумать. Или хотя бы попытаться. Он знает, что, возможно, это действительно первый раз, когда Кагами заинтересован во взрослом, впервые хочет подпустить кого-то ближе к своему полному скорби и огня сердцу. Впервые со смерти родителей. Но неужели подобных доводов должно быть достаточно, чтобы хотеть быть с кем-то рядом? Тобирама откашливается, и Мадара готов голову отдать на отсечение, уверенный, что впервые в жизни может видеть все эмоции и мысли на лице Сенджу. — Кагами-кун, где же твои манеры и терпение? — спасает ситуацию Изуна, видя, что молчание затягивается, а ребенок подходит к грани расстройства, готовый в любой момент пропустить слезу. Но то, что казалось спасением, довольно быстро оборачивается карой небесной. Мадара это понимает сразу, как видит улыбку на лице брата — именно с такой улыбкой он в детстве портил нервы всему клану. — Сначала необходимо получить разрешение главы клана, — заговорщицки подмигивает он. — А потом нужно дождаться, пока построится дом господина Сенджу. Не расстраивайся, это не займет много времени. В недоумении глядя на Изуну, Тобирама, не зная, как совладать с эмоциями, хмурится. Он не смотрит вниз на Кагами, но внезапно переводит привычно суровый взгляд на Мадару. И не знай он, что за всей этой серьезностью сейчас скрыта обычная неловкость, непременно нахмурился бы в ответ. Но то ли Мадаре в голову напекло слабое солнце, то ли воздух, витавший в их новом селении пагубно сказался на работе мозга, но он лишь глубоко вздыхает, прикрывает на мгновение глаза и… кивает, глядя в алые глаза Сенджу. И дело не только в самоубийственной благосклонности младшего брата, которой тот вдруг решил одарить Тобираму. И не в том, что вряд ли можно испортить одного из наследников Учиха за один день и отвернуть его от собственного клана. Предчувствие ли, интуиция шиноби ли, но что-то вселяет Мадаре уверенность, что он может доверить ребенка Учиха этому Сенджу. Глядя в его глаза, что с бережностью и осторожностью обращены к Кагами — может. — Детальнее подумаем об этом чуть позже, — пытаясь сохранить достоинство главы клана, отвечает Мадара, точно зная, что в скором будущем даст свое полное согласие. То, как Тобирама кладет руку на черную макушку Кагами, как почти незаметно смягчается его лицо, — все это приводит к мысли, что с заключением мира все они: и Сенджу, и Учиха — позволили всплыть тем чувствам, что делают людей людьми. — Если бы я раньше знал, что ты так восприимчив к детям, быстро бы победил в те времена, когда мы воевали, — отойдя на приличное расстояния от детей, говорит Изуна так, будто с тех пор прошли не месяцы, а десятилетия. — И я понимаю, что Кагами отвлек твое внимание, но, возвращаясь к нашему разговору, что скажешь на счет общего приюта? — Думаю, что это хорошая идея. Я поговорю с Хаширамой, чтобы дети смогли как можно скорее переехать и привыкнуть друг к другу, — полностью возвратив себе рабочий вид, говорит Тобирама и, не дожидаясь ответа от Изуны, исчезает Хирайшином. Мадара, наверное, никогда не привыкнет к этой технике. Он думает вернуться к своим делам, которые бросил во славу своего любопытства, но Изуна сворачивает на ту же дорогу, продолжая идти рядом. — Я немного завидую — мне так и не удалось победить своего соперника, а Кагами сразил Сенджу при первой же встрече, — вздыхает он, но в голосе не слышится ни капли неудовольствия. Напротив, Изуна лучится довольством, как если бы сработал один из его замыслов. Мадара уверен, что так оно и есть. — Кстати говоря, у меня ты не спрашивал на счет общего приюта. Не должен ли глава клана и на это давать свое согласие? — А ты против? — спрашивает Изуна, вскинув брови, как если бы брат сказал несусветную глупость. — Нет, но больше интересно, почему ты даже не рассматривал такого варианта. И я не понимаю, почему ты так сильно заинтересован в Сенджу. Это такой вид сублимации? — Мм, нет, — качает головой Изуна и, ненадолго задумавшись, растягивает губы в улыбке. В последнее время он непривычно — и подозрительно — часто это делает. — Просто он мне нравится. — Что? — Этот Сенджу, он мне нравится. Он почти убил меня, а ты знаешь, как тяжело устоять перед сильным противником. И я подумал, что мне больше нравится быть с ним на одной стороне, — необычно спокойно и уверенно отвечает Изуна, будто не замечая удивления брата. Больше ничего не спрашивая, Мадара приходит в штаб и берется за карту, пытаясь вновь погрузиться в работу и не вспоминать короткой встречи около приюта. После ответа Изуны внутри что-то незнакомо сжимается.

***

Зная, сколько бессонных ночей, сколько дней без отдыха было потрачено на планировку, а после — на строительство, Мадара не может поверить, что наконец может выдохнуть. Хотя бы по вопросу стройки. Их детище — общая деревня, еще не закончила свой рост, и еще предстоит появится множеству жилых домов, бакалейных зданий, складов и всего остального. Но сейчас, когда оба клана могут полностью обосноваться здесь, могут начать осваиваться и превращать это место в дом — Мадара чувствует, как с плеч падает небольшая гора. Все, кто не участвовал в строительстве, выглядят настороженными, присматриваясь друг к другу, пытаясь привыкнуть к мирному нахождению рядом с посторонними источниками чакры. Мадара знает, что после разговоров с применением силы со всеми несогласными, больше никто не посмеет сказать что-то против нового, еще неустойчивого мира. Быть также уверенным в клане Сенджу он не может, но умеет верить Хашираме — тот сможет справиться с собственными людьми. И именно поэтому в официально первый день существования общей деревни, Мадара совершенно спокоен. Двигаясь в сторону штаба, где на первом этаже Хаширама устроил что-то вроде приветственного столика с алкоголем прямо по соседству с информационной стойкой, Мадару останавливает разворачивающая драма прямо посреди улицы. Сначала из штаба вылетает куноичи, в которой он легко узнает кузину Хаширамы, а уверенным широким шагом за ней следует никто иной, как один из его лучших людей — Хикаку. — Да подожди ты, разве необходимо так грубо отвечать? У нас же мир, как никак, — пытаясь схватить девушку за руку, говорит Хикаку. И Мадара заранее сочувствует ему, видя, как перекашивает лицо куноичи от его слов и действий. Предчувствие не обманывает. Резко развернувшись на сто восемьдесят градусов, Тока выдергивает свою руку из неудачного захвата и, без предупреждений, бьет кулаком прямо в нос Хикаку. Мадаре кажется, что он слышит хруст, с которым ломается хрящ, а хлынувшая кровь не дает обмануться — била девушка с чувством. Хикаку, слава Богам, не пытается что-то еще говорить. Он почти неверяще глядит сначала на Току, а после со странным блеском в глазах слушает, что она шипит в его окровавленное лицо. Тока, напоследок оттолкнув его, шипящей кошкой устремляется прочь. — Что произошло? — с интресом глядя на, вопреки увечию, улыбающегося Хикаку, спрашивает Мадара, пока тот так и не сдвинулся с места, завороженно глядя в след девушки. — С женщинами Сенджу оказалось еще сложнее, чем с Учиха. А говорили — клан любви… Согласно кивнув в ответ, Мадара поворачивает голову в ту сторону, куда продолжает смотреть Хикаку, и понимает, что его настойчивость вознаграждена. Тока возвращается, но уже не одна. С поджатыми губами и сдвинутыми в предупреждении бровями, она смиренно идет следом за Тобирамой Сенджу. Вдруг голову Мадары вспышкой посещает мысль, что сложнее не только с женщинами лесного клана. Глядя на повседневное убранство Тобирамы, полностью лишенное доспехов и видимого оружия, на его лицо с отпечатками усталости под глазами и в уголках рта, на его более спокойные движения, чем сразу после подписания договора, — глядя на него против воли вспоминаются слова Изуны. Как он мог не замечать этого, упустить из вида чувства собственного брата? Или, быть может, Изуна только недавно… — но даже в мыслях не удается закончить предложение. Весь вечер находясь на расстоянии, но держа в поле зрения Сенджу, Мадара приходит к заключению, что, если задуматься, присмотреться, он мог бы понять брата. Он смотрит на серебристые в ночном освещении волосы Сенджу и красную отметину у него на щеке все время, что говорит с Хаширамой. Бездумно разглядывает выпирающую кость на запястье, обтянутом светлой кожей, пока приветствует старейшин и предлагает им сопровождение в выделенные дома. И когда опрокидывает в себя один за другим отёко с саке, тогда он тоже глядит на раскосые глаза, что похожи на пики острых стрел. И ближе к полуночи, когда большинство разошлись по своим новым жилищам, Мадара понимает две вещи: первая, и основная — отпустив поводья, за вечер он умудрился безбожно напиться. А вторая, — возможно, продиктованная воспалённым от алкоголя сознанием, — заключается в том, что он понял, как мог родиться интерес у его брата. Ведь за всей этой рассудительностью, за острым умом и холодностью — за всем этим скрыт бушующий, обжигающий огонь эмоций, невероятная сила, что держится в оковах, и страстное стремление. Стремление ко всему, что может захватить ум, но выход которому Сенджу дает лишь при схватках и при создании чего либо — будь то план деревни, над которым он провел не одни сутки, или техника, что пригодилась бы еще на вчера. Мадара легко может понять слова брата, что сложно не заинтересоваться противником, который почти лишил тебя жизни. Он сам никогда не сражался с Тобирамой, но сейчас, когда они уже не враги, это желание вспыхивает почти острой необходимостью — необходимостью ощутить это на себе. Но как бы Изуна не старался, как бы не менялся, остается главная проблема его интереса — недоступность. Если Тока ударила Хикаку, не побоявшись гнева главы клана, что легко мог бы предположить, что она ставит под сомнение его решения о мире, то Тобирама бы отреагировал явно более, чем изощренно. Он бы не бил прямым ударом в лицо, тем более не при свидетелях. Но Мадара уверен, что он предпринял бы все меры, чтобы у самоубийцы более не возникло подобных мыслей. Ведь не смотря на все положительные или интригующие качества, Тобирама — самый недоверчивый человек из всех, кого Мадара когда-либо знал. Сравнить можно разве что с предыдущими главами кланов Сенджу и Учиха. Видя, как он позволяет Изуне изо дня в день предпринимать попытки выстроить между ними что-то напоминающее дружбу, видя, как он каждый день общается с десятками Учиха, Мадара не может обмануться. Имея острое зрение, не упускающее ни одной детали, он не мог не заметить основного — Тобирама Сенджу остается все также полон подозрений и сомнений. Возможно, будь Мадара на его месте — думал и действовал также. Но Мадара не на его месте. У Мадары лишь чувство облегчения и тихой радости, что его младшему брату удалось разминуться с Богом Смерти, а давняя детская мечта, больше похожая на утопию — стала реальностью. Но у Тобирамы нет этого поднесенного настроения. У него лишь был и остается брат, которого порой нужно возвращать с небес на землю, и выступать его голосом критики, взывающей к рассудку. Тобираме нельзя быть другим. И поэтому Мадара знает и чувствует, что он все также ждет удара, но теперь не в грудь, а в спину. Ждет назревающего заговора, переворота или обмана. И как бы он не старался вкладывать всего себя, работая на всеобщее благо, как бы он не старался уровнять в своей голове Сенджу и Учиха — он продолжает не доверять. А без доверия у Изуны ничего не получится, подводит мысль Мадара. И у кого-либо другого из клана Учиха… Он не успевает закончить предложение, как сбоку выныривает лицо виновника его пьянства. — Тебе стоит отвернуться, — почти шепотом говорит брат, склонившись к уху. — А то еще пару мгновений, и станет совсем неприлично так долго смотреть.