До утра

До утра не скажу

То, что я всё-таки ухожу.

До утра, а потом

Для самих себя мы с тобой умрём.

Она ненавидела, когда он был таким. Злым, деспотичным и страшным. В такие моменты он всегда напоминал ей голодного льва, который ради пищи сожрёт пантеру, с рождения живущую с ним в одном прайде, и даже не подавится. Хотя на языке семейства кошачьих он обещал, что пальцем её не тронет. Декабрь 1999 года не был для них неё хорошим и значимым месяцем. Он был абсолютно обычным, только вот слёз в этот месяц она пролила больше всего за последние лет шесть. Если все жители России основательно готовились ко входу в новое тысячелетие, покупая тонны продуктов, которыми заставят праздничный стол, то она просто припасёт себе бутылку хорошего игристого сухого вина и купит красивые бокалы. А, и пару мандаринок сверху. Посмотрит обращение Ельцина, досмотрит «огонёк», напьётся, забивая на то, что пить не умеет от слова совсем, и будет ждать его со слезами на глазах, зная, что он не приедет. Но её новогодним желанием будет он. Она ему позвонит, услышит его пьяный прокуренный голос и попросит приехать. Он будет в компании своих друзей и в компании той, на которую он может лишь смотреть, а касаться было категорически запрещено. За исключением дежурного поцелуя в щеку и объятий в знак приветствия. А всё запретное останется в его голове, и кончать в неё он будет с её именем в голове. Оля. А, вновь растоптанная, Юля, услышав это, уйдёт в ванную, выкрутит кран с водой на полную и тихо зарыдает, почти завоет, чувствуя, как вместе с этими слезами выходит она сама. Нежная, добрая, светлая, умеющая любить Юля Галанова. Девчонка, которую в свои двадцать четыре угораздило познакомиться с таким… мудаком? Возможно. Этот мудак – Виктор Пчёлкин – умудрился сделать её одновременно счастливой и самой несчастной девушкой на земле. С февраля 1997 года её жизнь стала одновременно и раем, и адом. Если на земле и существует место сосредоточения радости и боли, то этим местом является её квартира по адресу Курсосвой переулок, дом тринадцать. В квартире, которую он ей подарил на двадцать пять, мать вашу, лет. Косяки заглаживал. Да ей, блять, не нужна была эта квартира. Ей нужен был он. Во всех проявлениях. Пьяный, трезвый, взвинченный до предела, уставший. Насрать какой. Главное, чтобы он был просто с ней. А сейчас ей двадцать шесть. И она до сих пор не понимает, что между ними. Любовь? Исключительно односторонняя. Чёртова зависимость. Это хуже героина, который, попадая в вену, приносит тебе колоссальное удовольствие. Это хуже алкоголя и сигарет. Эта любовь была для неё, как рак головного мозга в четвёртой стадии. Когда уже запустили обратный отсчёт и тикающий таймер неприятно бьёт по ушам, принося ещё большую боль полумёртвому телу. — Чё ты хочешь от меня? — он смотрел на неё дикими глазами, будто прямо сейчас он её убьёт. — Вить, я просто хочу поговорить, — Юля говорила тихо, чтобы не повысить уровень напряжения, который в этой комнате уже зашкаливал. — Я хочу прояснить всё… — Чё там прояснять, скажи мне? Нам вдвоём прекрасно, я от тебя не свалю, так что будь добра, не еби мне мозг, — каждая его фраза, которую Пчёлкин бросал в гневе резала Юлю без ножа. Разрезала все сухожилия и мышцы, медленно подбираясь к мышце, качающей кровь. К сердцу, которое и так в шрамах. — Вить, мы не вдвоём живём. Я живу одна, ты живёшь один. Но когда мы вместе, всегда есть кто-то третий, — Галанова долго думала, что можно будет ему сказать. Нужно было сказать то, что навсегда сможет поставить точку в их недо-отношениях. Раз и навсегда. Хотя кого она обманывает. Но Юля уже устала считать количество приставок «недо» в своей жизни. Хочется избавиться хотя бы от одной. — Ты же меня не любишь… — Да откуда ты, блять, это взяла? — Пчёлкин резко встал с дивана, практически перевернув столик, на котором стоял бокал с коньяком и пепельница, из которой до сих пор шёл дым от вдавленной в хрусталь сигареты. — Вить, не кричи, пожалуйста… — Я не кричу! Я просто, сука, пытаюсь понять откуда ты взяла всю эту хуйню. — Я знаю, что ты любишь другую, Пчёлкин, — голос Галановой хоть и был тихим, но он проникал в каждую клеточку его тела, оставляя надпись «урод» на каждом сантиметре его кожи. — Оля. Её зовут Оля. Я давно догадалась. Всё хотела поговорить с тобой об этом, но думала, что развалиться абсолютно всё… А сейчас и разваливаться нечему, сука… — на её лице отразилась вымученная улыбка. Для него это признание было похоже на выстрел. Не в сердце, нет. В мозг. Ему тупо стало страшно. Ему тупо стало не по себе от её слов. По спине пробежали неприятные мурашки, которые оставляли за собой липкий след. — Юль, послушай… — Вить, ты причинил мне очень много боли. Ты врал, изменял, унижал меня… — её рука потянулась к его пачке самца, лежащего прямо перед ней на диване. Она подожгла сигарету и втянула горький дым в лёгкие, понимая, что никакого облегчения табак не принесёт. — Я тебя люблю, Пчёлкин. Но моя любовь к тебе – это то, чего не должно было быть. — Юль… — Пчёлкин сел перед ней на корточки и взял её ледяные руки в свои горячие большие ладони, пытаясь хоть как-то через тепло его тела передать ей хоть капельку надежды. Сейчас ему было противно от своей личности. Он ненавидел себя. — Хочешь после выборов махнём куда-нибудь, м? В Рим, как ты хотела. — Вить… Ты тупо хочешь меня купить. Опять, — она отвернулась от него, чувствуя, что через несколько секунд из её карих глаз потекут слёзы. — Дай мне время, пожалуйста. Ты за это время хотя бы себя узнай. И пойми, чего ты, блять, хочешь от меня и от себя, — Юля ткнула его пальцем в грудь. В его голове сейчас столько противоречий. Он неподвластен своим желаниям. Он хотел всего в этом мире. Хотел одновременно двух женщин. Одна была для него, как Эйфелева башня в Париже. Все всегда ехали в Париж ради неё. Но на верхушку всегда запрещено подниматься. Вторая была, как фонтан Треви в Риме. Все обращали внимание лишь на Колизей. А этот фонтан, который Галанова однажды прозвала «неназванным чудом света», всегда оставался в тени, но его красота – неописуемая вещь. В прошлом году она умоляла его съездить туда. Но он сказал: «Юль, не щас. Работы дохера». — Юль, давай поговорим. — Ты заметил, как мы резко поменялись ролями? — голос Галановой резал по ушам. Интонация была пиздецки обречённой. Истерически-обречённой. — Сначала я тебя умоляла поговорить, сейчас ты говоришь мне те же самые слова. — Юль… — Уходи. Я хочу побыть одной… — Я никуда не уйду! — сталь в его голосе заставила её сильнее сжаться на этом островке, и он сразу же это заметил. — Значит уйду я, — её самостоятельность бесила его до дрожи. Нет бы быть обычной, покладистой бабой?.. Нет, блять. Всё всегда должна делать сама. Юля практически выбежала из гостиной в прихожую, желая покончить с этим ёбаным цирком навсегда. — Никуда ты, блять, не пойдёшь! К кому ты, блять, пойдёшь? Кому ты нужна? — Пчёлкин быстро сориентировался и успел схватить её за предплечье и притянуть к себе. Он кричал это, не понимая, что этими словами он её, блять, добивает. Вколачивает последний гвоздь в её гроб. Осталось только памятник сделать с надписью «Галанова Юлия Валерьевна. 08.08.1973 – 19.12.1999». Он даже купит самый красивый памятник. Из чёрного дорогого мрамора, а все буквы и цифры будут выведены золотым цветом. Как у всех: вычурно и громко. А на свежую землю положит букет из красных роз. Их будет точно больше пятидесяти. А он всё ещё не мог запомнить, что она ненавидит чёрный. Ненавидит золото. Ненавидит блядские розы, которые он ей всегда дарит. Пчёлкин тупо за два года не мог запомнить её любимые цвета – белый и бежевый; любимый металл – золото, но белое; и цветы – тюльпаны. Разве ему было так сложно это запомнить? Она пыталась сопротивляться, но сил тупо не было. Из глаз хлынули слёзы, а она чувствовала, как его крепкие руки сжимают её запястья и прижимают её хрупкое исхудавшее тело к его груди. Костный мозг Галановой смог уловить его сердцебиения. Работу сердца Пчёлкина, в существовании которого Юля очень часто сомневалась. — Вить, я не хочу так жить… — сквозь всхлипы и боль, которая сочилась из каждого её слова, Юля говорила это ему в истерическом бреду, чувствуя приближение нервного срыва. Очередного. Это «так» ударило его в солнечное сплетение, выбивая из лёгких кислород. Неужто всё настолько херого? Он почувствовал, как Юля мгновенно ослабла и начала оседать на пол. Но его крепкие руки, которыми он прижимал её к себе, не дали ей рухнуть на чёртов паркет. Пчёлкин медленно начал садиться на бежевый паркет, всё ещё прижимая её к себе. Он не знал, что чувствует к Юле. Вот просто не знал. Он бы хотел, чтобы какой-нибудь хирург вскрыл ему череп, вырезал из его мозга ту часть, которая отвечает за чувства, и сдал его на какое-нибудь обследование. Но, увы, чувства способны контролировать лишь сами люди. Третьи лица здесь нахер не сдались. Юлю трясло. Она не могла успокоиться. Его объятия уже не имели успокоительного эффекта, как у лучших седативов. Галанова чувствовала, что он не хочет её отпускать. Его крепкие руки вцепились в неё два, почти три, года назад и до сих пор не отпускали. Он держал в своих руках нежнейший пион. Но сжимал он его настолько сильно, что надвое ломал этот цветок. Сейчас он его практически доломал, но отпускать он его не хочет. — Пчёлкин, отпусти меня… — её хриплый голос разрезал тишину, которую до этого нарушало лишь радио. Играла песня новой рок группы, чья «Варвара» уже несколько месяцев не даёт покоя жителям страны, заставляя их подпевать несложным строчкам. Юле нравилось. Вите тоже. Но в этой песне было что-то особенное. Она полная противоположность той самой «Варвары», в которой про личную боль пели, прикрываясь лёгкой мелодией. А эта – про открытую боль. «Сердце» бьёт в самое сердце и задевает струны души, заставляя их воспроизвести мелодию, которая может разорвать тебя на части. — Я тебя не отпущу, — Пчёлкин реально не хотел её отпускать. Он костьми готов лечь, сделать всё, выполнить все её просьбы, но только не отпускать её. — Вить… — Юль, я всё сделаю, но не отпущу. — Ты же понимаешь, что мы не сможем долго играть роль счастливой пары? Твой взгляд всегда выдаст всё. Потому что ты меня не любишь… И лишь строчки песни нарушали эту звенящую тишину.

Хороших нет

Воспоминаний.

Таков сюжет

Моих страданий.

Галанова куталась в тёплый плед, стараясь унять дрожь в теле. Она вдыхала аромат белых тюльпанов, которые ей сегодня утром доставил курьер с запиской: «Прости, Юльк. Я всё равно буду пытаться.». В её голове словно рой пчёл, как бы это иронично не звучало, летали вопросы. От «Где он в декабре нашёл тюльпаны?» до «Зачем мне это всё?». Ей было физически плохо. Она чувствовала, что из неё высасывают душу. Какой-то дьявол. Да ей казалось, что она добровольно заключила сделку с дьяволом. Голубоглазым, русоволосым, с золотой цепочкой на шее. Прошла неделя с их разговора. Он не появлялся. А в её спальне теперь стоит собранный чемодан. На тумбочке лежит билет Москва – Рим. В один конец. Завтра всё закончится. Юля любила себя сравнивать. Начиная с какой-нибудь известной актрисы или модели, заканчивая той самой Олей, которая при редких встречах кажется ей приличной девушкой, женой и матерью, которая до своей смерти будет жить со своим мужем – Сашей – и любить его. И постоянно спрашивала у себя же: «Что со мной всё-таки не так? Почему я, блять, недостойна?». Сейчас она сравнивала себя с Розой из фильма «Титаник». Точнее не сравнивала. Галанова хотела быть ею. Лучше бы она оказалась на этой чёртовой двери вместо Розы. Лучше бы она отпустила руку Джека, видя, как его ледяное тело медленно идёт под воду. Но с ним она бы почувствовала самое настоящее счастье. Пусть и недолгое. Два дня? Или сколько у них было времени… У неё с Витей больше не будет времени. Завтра она улетит. Навсегда. И закроет все воспоминания с ним в огромный сундук, повесив на него амбарный замок. Она заставит себя это сделать. Сердце хочет остаться, хочет дать ему шанс. А мозг требует разорвать все связи с ним. Слишком много противоречий с собственной истерзанной душой. Услышав звук ключа в замочной скважине, Галанова мгновенно поняла кто это. Не желая его видеть, слышать, она сделала вид, что спит, отвернувшись к спинке дивана. Тихие шаги нарушали звенящую тишину. Она мгновенно сжалась в комочек, желая, чтобы он её тупо не заметил. Она почувствовала, как край дивана прогнулся под его весом. Юля поняла, что это неизбежно. Им придётся поговорить. Как странно. Раньше она хотела с ним говорить обо всём, даже чувствуя его холод. А сейчас Галанова хочет убежать от этого разговора как можно дальше. Хочет бежать от него, наплевав на обжигающие сердце чувства. — Я же знаю, что ты не спишь, Юль. — Молодец. Будешь продолжать развивать свою интуицию или оставишь меня? — Юль, давай нормально поговорим, пожалуйста, — Галанова наконец-то повернулась к нему, не скрывая усталости. — Без истерик и психов. — С каких пор ты являешься сторонником мирных переговоров? — Юль, выруби в себе эту актёрскую суку. Хотя бы на пятнадцать минут, — Пчёлкин устало потёр глаза, выжимая из себя остатки человечности для этого разговора. — Блять, как же ты вовремя, Вить. Только сейчас язык вырос для нормального разговора? — её гнев можно было понять. Его можно было оправдать. Он это и делал сейчас. — Раз ты так жаждешь поговорить, то окей. Давай поговорим. Ему не нравилась эта смена ролей. Ему не нравилось такое отношение к себе, такой холодный яростный тон. Теперь он, возможно, почувствовал себя в шкуре Юли. — Юль, я… — Пчёлкин долго пытался составить эту речь, но чувствуя её взгляд на своём виске, он забыл всё напрочь. — Я не хочу расхода. Ты далеко не чужой мне человек… — У тебя пол-Москвы таких нечужих баб. Чё им этого не говоришь? — Юль, блять… Ты можешь выслушать? — она дёрнулась от этой резкой смены тона. Он это заметил. — Прости… Прости, я не хотел... — Вить, пойми, пожалуйста, одну вещь. Ты меня не любишь. Вот и всё. Ты считаешь меня своей вещью, которую ты используешь только когда тебе нужно. Тебе зачастую плевать на мои чувства. Ты готов засыпать меня подарками, чтобы я простила очередную твою измену, очередной твой прокол, — они смотрели друг другу в глаза, осознавая масштабы бедствия. Пчёлкин медленно начал осознавать, что между ними огромная пропасть, которую создал он сам. — Но я тебя люблю. Любила, люблю и, возможно, буду любить, — глаза Галановой наполнились слезами. Мимо Пчёлкина это не прошло. Его рука медленно потянулась к её лицу, чтобы убрать солёные дорожки от слёз. Он удивился, что она позволила ему прикоснуться к себе. — Но нужно уметь уважать себя и отпускать то, что любишь, если это причиняет тебе адскую боль. — Маленькая моя, я исправлюсь… — Нет, Вить… Не обманывай себя, — её холодная ладонь легла на его плечо, а глаза так и смотрели на него, запоминая всё. По их ощущениям они просидели так целую вечность. Пчёлкин сжимал её в своих объятиях, а Юля тихо плакала, сжимая ткань его пиджака. — Подари мне этот день, пожалуйста. Это моё последнее желание. Юля осознавала, что это их последний день. Возможно, они могут встретиться в далёком будущем на улицах Москвы. Но этого может и не произойти. Она понимала, что это конец. — Хорошо, Вить… В голове всё смешалось. Именно в этот момент, когда он пьяно целовал её, она была счастлива. Как никогда. Она отпустила тот факт, что завтра она улетит, ничего ему не сказав. Отпустила то, что она скоро закончится. Нельзя проебать последние часы счастья. Нельзя. Всё, что им осталось – рваные вздохи, стоны, засосы, капли пота на коже и осознание приближающегося конца. Но он не хочет её отпускать. Он хочет бороться до конца. А, может, он просто хочет, чтобы она была именно с ним? Может, за него сейчас говорит его личность собственника, а не он сам. Хотя, это две неразделимые половины. Он и есть этот собственник, которые не желает отпускать свою добычу ни на секунду. Витя спокойно спал. Золотые солнечные лучи игрались в его пшеничных волосах, на что он щурился и отворачивал голову в противоположную сторону. Юля сидела на стуле, держа в руках паспорт с билетом на самолёт. Она была уже готова к выходу. Готова была оставить его. На туалетном столике лежит записка, в которой написано немного, но важность этих слов нельзя перекрыть. Секунда и она кладёт ключи от этой квартиры на этот же столик. Секунда и она берёт ручку чемодана и идёт в прихожую. Секунда и дверь за ней тихо закрывается. Такси уже ждёт её у подъезда. Вот и всё. В аэропорту её телефон разрывался от входящих звонков. Она знала, кто ей звонит. Она знала, что он прочитал эту записку.

«Ты знаешь, где я могу быть, но не ищи меня.

Будь счастлив. До встречи. Спасибо за всё.

Ti Amo.

Tua Giulia Galanova.»

Холод. Единственное, что она сейчас чувствует. Зверский холод с противным ветром, который пробирается под толстую ткань её чёрного пальто. Юлю трясёт. Ледяные руки не могут нормально функционировать. Кончики пальцев она перестала чувствовать ещё минут десять назад. Боль. Блять, помимо холода она чувствует ещё и её. Сейчас в её глаза смотрят его глаза. Но вместо голубых радужек она видит лишь чёрный мрамор. А ниже – фамилия, имя, отчество. Дата рождения и дата смерти.

«Пчёлкин Виктор Павлович.

16.10.1969 – 29.12.1999.»

Спустя два года после его смерти она пересилила свою вину и заставила себя прийти сюда. Сегодня два года с его смерти. Два года, как нет её Вити. Она узнала о том, что его убили в Риме. Звонок, разбудивший её в час ночи, заставил её испугаться. А хриплый голос Саши Белова заставил её провалиться под лёд. «Витю убили.» Последнее, что она помнит с той ночи – звук сирены скорой помощи. — Здравствуй, родной, — Галанова опустилась на корточки перед могильным камнем, смахивая с него снег. — Знаешь, я думала, что мы сможем с тобой встретиться на улицах Москвы, но судьба распорядилась твоей жизнью по-другому. Эти года стали отвратительными для неё. Но перед новым 2002 она решила прийти к нему спустя долгое время. Чтобы принять это, чтобы осознать окончательно. — Знаешь, я винила себя за то, что уехала. Думала, что если бы не села в тот самолёт, ты бы остался жив. Винила себя за то, что не сказала самого главного… Когда Юля попала в больницу, ей сказали самую важную вещь, которая перевернула её жизнь. — У неё твои глаза, — именно после этих слов из-за туч выглянуло солнце, которое засветило ей прямо в глаза. Юля улыбнулась этому знаку. Вика. Маленький ангелочек, появившийся на свет в сентябре 2000 года. Юля почти потеряла её, находясь в истерическом бреду. Галанова нашла в ней смысл своей жизни. Каждый день маленькая Вика делает её жизнь лучше. Но Виктория Викторовна Галанова, к сожалению, не будет знать своего отца. Юля ей расскажет. Конечно, скрыв все ненужные детали. — Я тебе тут подарок принесла, — она потянулась в карман пальто, доставая оттуда пачку Самца и кладя их рядом с памятником. — До сих пор не понимаю, как ты их курил, — Юля грустно усмехнулась, смотря на его портрет. В голове же всплыла картинка его навсегда застывших голубых глаз, которые она увидела на фотографии. — Я на актёрском, кстати, отучилась. Как и мечтала… По возращении из Италии Юля прошла курсы актёрского мастерства, в будущем мечтая отучится в университете на эту профессию. Маленькая Вика в это время была под крылом родителей Вити. Вика стала для них лучиком солнца после смерти сына. Но и их не стало три месяца назад. Её монолог был бессвязным, потому что она не знала, что сказать. Гадкий ком не давал нормально говорить, а слёзы так и хотели хлынуть из глаз. Но она держалась, потому что должна была. — Мне пора, — всё же пару слезинок упали на белый снег. Но она долго держалась. — Я расскажу Вике о тебе. Не переживай. У нас всё будет хорошо, я тебе обещаю. Галанова медленно встала на ноги, не отводя взгляда от памятника. — Пока, Вить. Я люблю тебя. Оградка неприятно скрипнула, выпуская девушку из её личного ада. Юля шла вперёд, не смотря назад. Благо машина стояла в пяти метрах от неё и ей не пришлось бежать с этого кладбища. В её BMW было тепло. Она быстро завела машину и мгновенно вдавила газ в пол. Начала играть кассета, которую она всё не хочет поменять. Вместо этого она проматывает её на самое начало, страдая с первой песни. Эта была кассета той самой группы. Их второй альбом, вышедший в этом году. Именно поэтому она её не вытаскивает и не меняет. Она больше не могла слушать песню «Варвара». Ей она напоминает то, как они с Витей подпевали её пьяными. То, как он обнимал её и целовал. Юля ехала по шоссе очень быстро. Сигарета в руках тлела, а воздух из открытого окна спутывал её волосы. Слёзы текли, не собираясь останавливаться. Музыка делала ей ещё больнее.

Прольются все слова как дождь.

И там, где ты меня не ждёшь

Ночные ветры принесут тебе прохладу.

На наших лицах без ответа

Лишь только отблески рассвета

Того, где ты меня не ждёшь.

— Спасибо, что посидела с ней, Рит. Не знаю, что бы я без тебя делала. — Да не за что, Юль. Даже не благодари. С Ритой Львовой она Юля познакомилась как раз на курсах полгода назад. С тех пор они почти стали друг другу родными. — Как она? — Она у тебя самый прекрасный ребёнок, — Юля улыбалась, смотря на то, как её дочка аккуратно раскладывала по местам разбросанные игрушки. — Если что, звони. Я пошла. — Спасибо ещё раз. Дверь захлопнулась. Юля пошла в гостиную к дочке. Как только Вика увидела свою маму, она сразу начала лучезарно улыбаться и, встав на ноги, почти побежала к Юле. Галанова раскрыла руки для таких родных и нежных объятий, сев на ковёр. Как только маленькие ручки обвили её шею, Юля почувствовала счастье. Вот оно её счастье. В её руках. Такое хрупкое. С отцовскими глазами. — Ты моя любимая девочка, — Юля крепко-крепко сжимала в руках дочь, не желая отпускать. — Мама. — Мама рядом, доченька, — Юля чмокнула дочку в носик, отчего Вика начала забавно щуриться и смеяться. Как только в квартире на Курсовом раздался звонкий детский смех, солнце за окном начало светить ещё ярче. Юля улыбнулась и посмотрела на тумбочку, которая стояла около дивана. Оттуда на неё смотрели Витя и она сама, держащие в руках бокалы с шампанским. Галанова улыбнётся и продолжит играть с дочкой. Вика втихую стащит плюшевого медвежонка из комода Юли. А Юля вспомнит, что этого медвежонка Витя дарил ей вместе с очередным букетом почти целую вечность назад. Юля не будет ругаться. Юля хочет счастья для их дочки. Для их Вики.