Пустое

Как-то так вышло, что они сразу не поладили. Разумеется, это была вина Миколаша, а чья еще? Этот ушибленный ни с кем, кроме кучки фриков вроде той же Ром, общаться нормально не мог. Кучки фриков и Лоуренса, который, кажется, все-таки тронулся после тех экзаменов. Марии его лицо сразу не понравилось. Острое, бледное и слишком выразительное. Выражало оно обычно крайнюю степень наглости и презрения. А когда он открыл рот, стало и того хуже. Миколаш, кажется, вообще не мог говорить, не пытаясь выставить собеседника идиотом. Язвительный и острый на язык. Но каким же он был слабаком. Мария пинала высокомерного засранца и отвешивала тумаки, как только он давал ей повод. В конце концов, это была его вина, что они не поладили. В этом классе занятия давно не проводят. Мария знает это прекрасно, а потому практически впечатывает Миколаша в со скрипом открывающуюся тяжелую дверь. Поздний вечер, студентов сейчас нет, да и им самим быть здесь не положено. Она знает, что будет сожалеть об этом до самой смерти, но почему-то не может остановиться. От отвращения и чего-то куда как хуже предательски сводит живот. Миколаш совершенно не сопротивляется, отряхивается, поднимаясь с пола. Этот чудак старше ее лет на сколько? на пять? Позорно слабый и совершенно неумеющий заткнуть свою пасть. Он и сейчас что-то бормочет. Про неумение контролировать свои порывы. Марии глубоко на него наплевать, она его даже не слышит. Наглая улыбка на практически уродливом худом лице — все, о чем она сейчас может думать. Бесит. Он такой жалкий, что Мария уже не остановится. Она хватает его за короткий белый галстук. Миколаш ее выше. Всего на полголовы, но ощущается неправильно. Идиот продолжает улыбаться нахально, самодовольно. Больше всего на свете Мария сейчас мечтает двинуть ему в нос и наблюдать, как кровь, стекая ручейками, будет собираться в уголках тонких искусанных губ, как зальет посеревшую рубашку. Она целует его грубо и резко, чуть ли не неумело, а он с готовностью отвечает. Эту сволочь совершенно ничего не смущает, и Мария чувствует, как он уже упирается ей в бедро. Она несильно сжимает его член сквозь плотную ткань брюк. — О, так ты действительно предпочитаешь сразу к делу? — говорит этим своим излюбленным издевательски отстраненным тоном. Спокойствие сейчас уязвляет Марию сильнее всего на свете. Она резко дергает Миколаша за кудрявые темные волосы, он вскрикивает от неожиданности, и Мария роняет его на пол, подсекая ноги. Вот теперь он точно здесь, потирает ушибленную поясницу и ругается сквозь зубы. — Заткнись, — произносит она нарочито спокойно, — мне плевать, что ты обо всем этом думаешь, так что просто заткнись и не мешай мне. Мария совершенно на грани, и это болезненно очевидно. Миколаш прислоняется к стене и запрокидывает голову, вопросительно молча смотря. Даже он умеет быть послушным. Когда сам того хочет. Должно быть, считает, что позволяет ей. Ублюдок. Эта мысль — сама по себе оскорбление. Мария подходит к нему и без слов приказывает. Он снимает ее ботинки, штаны и, наконец, белье. Если сейчас хоть слово скажет, она убьет его, это точно. Инстинкт самосохранения, однако, срабатывает и Миколаш находит своему рту лучшее применение. Аккуратно утыкается лицом ей в пах, проводит языком между уже влажных складок, вылизывает их мягко и старательно. Возможно, он даже смотрится чуть лучше, когда рот у него занят. Мысли у Марии путаются, размываются и перетекают одна в другую. Язык у него такой теплый. Она вплетает руку Миколашу в волосы и надавливает на затылок. Он находит клитор и пальцами начинает его аккуратно поглаживать. Мария не сдерживается и начинает подаваться бедрами навстречу, то и дело дергая его за короткие кудрявые волосы. Он вдруг проходится языком по входу и начинает быстро-быстро толкаться внутрь в ритм, ускоряя пальцы. Мария всхлипывает и пытается сжиматься вокруг кончика языка, но этого не хватает. Она раздраженно отталкивает его. У Миколаша глаза блестят, а лицо покрылось пятнами краски. Очевидно, наслаждается. Извращенец. Не зря про него ходили такие слухи. Его и без того неприятное лицо, сейчас кажется ей совсем отвратительным. Бледно-зеленые глаза, темные круги под ними. Миколаш смотрит на нее прямо, почти не моргая. Когда Мария наконец садится к нему на колени, он спешно расстегивает брюки. Член у него болезненно напряжен и слегка изогнут влево. Не то чтобы Мария вообще думала об этом, она определенно была уверена, что у него меньше. Черт, ну и подумаешь. Миколаш кладет руки ей на бедра и пытается толкнуться в нее. Мария отстраняется быстро. Угрюмо и неубедительно говорит ему еще раз — не мешать. А затем снимает его же небрежно завязанный галстук, заламывает ему руки над головой и туго связывает. Он закатывает глаза, но продолжает все таки молчать. Мария ерзает на нем, трется, дразнит. Ему нужно до смешного мало времени, чтобы начать тереться об нее в ответ, жалобно постанывая. Он себя вообще не сдерживает. И не хочет, и не умеет. Мария приподнимается и направляет его внутрь, а затем начинает аккуратно насаживаться. Она дает себе слишком мало времени, чтобы привыкнуть и в результате неловко всхлипывает, когда их бедра наконец соприкасаются. А потом он начинает вбиваться в нее снизу, и все сразу перестает существовать. Только чьи-то жалобные стоны-всхлипы и хрупкая иллюзия контроля останутся где-то на самой границе слуха. Потом Миколаш будет лежать, прикрыв глаза, и блаженно улыбаться. Бледные синяки расцветут у него на ребрах и запястьях только на следующий день. А Мария быстро уйдет, даже не подумав развязать ему руки. Произошедшее останется витать неуместным воспоминанием в забытой комнате, пустое и, по-большому счету, не нужное никому.