Алана Кёрклэнд, доктор медицины и хирургии, член Королевской Академии наук, поджала губы, вынимая последнюю булавку из туго стянутых для удобства волос. Положив булавку к её латунным товаркам в особый ящик на туалетном столике, она распустила свою неяркую светлую косу толщиною в запястье, расправила неровно завившиеся кудри. Отражение в зеркале проницательно смотрело на неё в ответ, пока она расчёсывала волосы, а затем заплетала в слабую косу. Перевязав её лентой, она пошла в небольшую, но уставленную всем необходимым кухню, чтобы заварить себе чашку чая.
Германия.
Немецкая столица раздражала её, этот город суровых упорных людей, говорящих на отрывистом, резком, гортанном языке. То был центр новаторских изобретений, поразительных творений и скачков в познании, но… Алане нравилось считать себя эмпириком, логиком, однако даже её утомили немецкие учёные с холодными головами и холодными сердцами. Она была бы рада возвратиться в Лондон. Скоро наступит пора клубники, можно будет ощутить вкус первых терпко-сладких ягод, утопающих в свежих сливках…
Рука её скользнула в карман уютного запахивающегося платья и быстро сжала револьвер при звуках открывшейся и закрывшейся двери. Алана перестала мешать чай, достала жестяную банку с песочным печеньем и стала ждать.
Её новый проект прошествовал в кухню, воняя алкоголем и чуть заметно камфорой. Униформа прекрасно ему шла, как ни странно. Несмотря на тощие плечи, лёгкую сутулость, невысокий рост, его не портила облегающая куртка. Он носил её так же, как любую другую вещь; она лишь дополняла его, это он носил её, а не она — его.
Благодаря тёмно-синей ткани его желтоватая кожа выглядела розовой, белокурая шевелюра — серебряной, а странные красно-фиолетовые глаза казались ещё краснее. Цвет этот, яркий и почти неестественный, похожий на небо перед самым рассветом, выгодно подчёркивал блеск металлической руки, перевитой золотыми, серебряными и медными проводками. Ненастоящая ладонь беспорядочно подрагивала, будто пойманный огнём паук.
— Я спрятала виски, — сухо сказала она. — И как ваш лечащий врач я говорю, что на сегодня вам достаточно. Не то чтобы вы меня слушали.
Он уселся на соседний, более расшатанный стул и хмыкнул в ответ. Она открыла банку печенья, налила себе чаю и сделала первый осторожный глоток в ожидании его слов.
— Сволочи они все, — сказал он сквозь зубы, выстукивая металлическими пальцами быструю дробь по крышке стола.
Алана обняла ладонями свою крепкую и белую, как кость, фарфоровую чашку.
— Ваши начальники?
Он невесело усмехнулся.
— Да, можешь так их называть.
Его немецкий был вульгарным, однако, к счастью, понятным.
— Я полагала, они собираются оставить вам вашу должность. Если уж на то пошло, мне казалось, вас вообще повысят. Неужели беспокоятся по поводу вашей руки?
Он собрался было сплюнуть, но осёкся под её взглядом. Тогда он стиснул металлическими пальцами столешницу — достаточно сильно, чтобы оставить вмятины на дереве, и без того изрубцованном.
— Меня сделают гауптфельдфебелем, — сказал он. — Повысят в ранге. Вот только не видать мне теперь ни кораблей, ни железных дорог за пределами Берлина.
Он стиснул зубы; пусть и пожелтевшие от табака и редкой чистки, они были в хорошем состоянии, хотя немного настораживали сильно выдающиеся клыки.
Алана задумчиво сощурилась. Сделав ещё один глоток стремительно остывающего чая, она заметила:
— Значит, сидячая должность.
— Верно, — Гилберт расплылся в очередной невесёлой, слегка пугающей ухмылке, обманчиво освещавшей его яркие глаза.
Байльшмидт слишком сильно напоминал ей волка. Или одичавшего пса. Те же резкие, алчные движения, та же манера выслеживать, а затем быстро кусать. Не находилось в нём сходства ни с насытившимся тигром, ни с обманчиво благосклонной пантерой. Он был волком, поджарым и стройным, а иногда, лишь иногда, немного слишком умным — к собственной удаче. В то же время ему не был присущ примитивный, безрассудный волчий голод — в этом он был псом.
Алана глотнула ещё чая, глядя, как Гилберт сжимает столешницу искусственной ладонью. Неестественного цвета глаза поблёскивали в свете кухонной лампы, отражая, возможно, и его мрачное восхищение сверхъестественной мощью металлических пальцев. Само собой, достаточной для того, чтобы пальцы могли глубоко вонзиться в видавшую виды столешницу.
— Ваше правительство, несомненно, заинтересовано в том, чтобы я оставалась здесь, — сказала она. — Мне предложили профессорство в здешнем Колледже Медицины. Это возможность стать первой женщиной, которая войдёт в двери Колледжа в качестве лектора.
Она тонко улыбнулась.
— И ты согласилась? — начал было он, однако тут же покачал головой. — Я знаю тебя, — заявил он. — Не согласилась.
Алана пожала плечами.
— Заманчивое предложение, вынуждена признать. Однако я не заинтересована оставаться здесь дольше, чем необходимо.
— А твоё правительство? — резко спросил он.
Она криво усмехнулась.
— Я гражданское лицо, Байльшмидт. На данный момент моё правительство не имеет ко мне никаких претензий. Я не разглашаю государственные тайны, которым положено быть под закрытым замком и пристальным наблюдением. Мои исследования принадлежат мне самой. Мои соотечественники меня не одобрят, и я, вероятно, не сумею вернуться в Англию, однако, по крайней мере, меня не арестуют и не отправят в Ньюгейтскую тюрьму. Или в Австралию.
Она подняла чашку к губам и допила чай, оставив на дне только плавающие тёмные листья.
— Итак, у меня есть к вам предложение, — сказала она и аккуратно поставила пустую чашку на блюдце.
Он с волнением заглянул прямо в её глаза.
— Мне нужен… напарник, — проговорила она с небольшой заминкой. — Некто, разбирающийся в механике. Некто, умеющий планировать и рассчитывать. Наличие боевого опыта также не помешало бы. — Её губы насмешливо изогнулись. — Я могу платить щедро, расходы на питание и поездку будут включены. Я могу платить более щедро, чем ваше правительство.
Он разглядывал её, обдумывая сказанное. Лицо её оставалось безмятежным, руки покоились на столе. Пальцы не выстукивали дробь, не подрагивали.
— Но я должен отправиться с тобой, — сказал он наконец.
Алана едва не фыркнула, однако ответила:
— Я полагаю, что именно это и подразумевает моё предложение.
Он сощурился.
— Но зачем?
— Говорю же, мне необходим механик. Вы всё же лучший механик из всех, кого я видела.
Он усмехнулся.
— Само собой, я лучший.
— Не увлекайтесь бравадами. Мир может и осадить. — Алана выложила на стол жёсткую картонную карточку и убрала руку, чтобы ему было видно блестящий чёрный шрифт и разноцветные полосы, означающие, что это билет на дирижабль.
— Я отбываю через три недели, Байльшмидт. До конца этой недели я должна выяснить, нужна ли вторая каюта. Что вы скажете?
Немец что-то буркнул, это было то ли ругательство, то ли грубый смешок. Нагнувшись вперёд, он окатил её ликёрным дыханием и замер. Бережно разжал пальцы — оказалось, что столешница под ними раскололась на деревянные щепы. Затем накрыл ладонью билет, один из металлических пальцев пронзил плотный картон.
— На что похожа Англия? — беспечно спросил он.
— Думаю, ни на что из всего, что вы видели прежде, — честно ответила она.
Он криво усмехнулся, однако глаза его заблестели ярче медных проводов.
— Звучит как отличное начало.
Примечания автора:
1. Я знаю, что фамилия Гилберта — Вайльшмидт в соответствии с видением Химаруи (так ведь?), однако предпочитаю изменить первую букву, поскольку Байльшмидт — реальная немецкая фамилия.
2. Запахивающееся платье (или платье с зап
ахом) полностью соответствует своему названию. В девятнадцатом веке такие «чайные платья» представляли из себя лёгкие, полуофициальные наряды для женщин, отдыхающих в собственных домах. Они включали только самый минимум корсетных изделий и нижнего белья, зачастую были пошиты на японский вкус в виде кимоно. Особой популярностью они пользовались среди замужних дам, принимавших у себя любителей зайти на чашечку чая, поскольку платье можно было снять без помощи горничной.
3. Касательно армейских рангов и продвижения в звании. Невелико удовольствие иметь друга, который служил во флоте и интересуется — это ещё мягко сказано — военной историей. Он разъяснил мне, что Гилберт, обычный сержант и младший унтер-офицер (солдат, получающий звание благодаря службе, а не обучению в государственной Академии), был бы немедленно выдворен из армии вследствие потери руки. Однако, обладай Гилберт совершенно необходимыми навыками (благодаря которым он, вероятно, и заслужил своё необычное и интригующее звание сержант-инженера), он мог бы служить и дальше в качестве уорент-офицера, утверждаемого в звании приказом (особым дозволением). Это звание включено в отдельную систему рангов и обычно присваивается обладателям специфических, необходимых и очень полезных навыков. Например, пилоты, служившие в период Второй мировой, как правило, становились уорент-офицерами, потому что по правилам пилоты должны быть офицерами. Но кто станет тратить время и деньги на обучение капитана в Академии, если это означает, что на этот срок он не сможет участвовать в воздушных боях? Также уорент-офицеры часто встречались во Вьетнаме, где средняя продолжительность жизни пилота исчислялась часами или даже минутами. Да, я в курсе, что чертовски много времени это обдумывала.
4. Фельдфебель — старший сержант.
5. Гауптфельдфебель — сержант первого ранга, то есть, на ранг выше.
6. И, наконец. Если у вас есть идеи, в какие дурацкие истории могут влипнуть эти двое по пути в Лондон (или просто в Англию), то не стесняйтесь дать мне знать. Я подумываю сделать мини-серию в знак уважения к тем глупым, устаревшим, ужасающе неполиткорректным приключенческим романам, которые печатались в конце девятнадцатого и начале двадцатого веков. Только у меня должно получиться зажигательнее и, несомненно, без угнетённых женщин. Само собой.
Примечания переводчика:
1. Автор в третьем примечании проводит аналогию с американской армией. В российской же наиболее близок уорент-офицеру прапорщик.
2. Пункт шестой (просьба предлагать идеи) всё ещё актуален. Я всё передам автору.
