***
Дилюк почти не говорил. Он задавал определённые, шаблонные вопросы, пытаясь составить психологический портрет. И на каждый вопрос Дотторе разворачивал целую историю. По долгу службы детектив слушал внимательно, но своего отвращения не скрывал. Дотторе стал замечать это, когда мельком окидывал вечно молчащего Дилюка взглядом. Дотторе ожидал отклика, ожидал хоть какую-то реакцию на своё чистосердечное — не вечно же говорить в пустоту, наконец-то слушатель! Хоть и такой зануда. И ведь дождался: Дилюк слушал и кривился от омерзения, хмурил густые рыжеватые брови, реагировал. О нет, детектив был не из слабонервных, хоть Дотторе и описывал свои зверства в красках; в Дилюке они вызывали чувства, а какие именно, маньяка не заботило. Он забавлялся. Вновь едкая усмешка разрезала тяжёлую тишину в комнате. Дилюк задал вопрос. Несколько минут они смотрели друг другу в прищуренные глаза. — Кем я вдохновлялся? Я?! — Дотторе злобно рассмеялся, тихо и в сторону, щёлкнув острыми, жёлтыми зубами. Все детективы одинаковые, строят глупые шаблоны, пытаясь закинуть таких как Дотторе в определённые стандарты и проследить закономерности. Глупость! Дотторе — творец, и его искусство было уникальным. Скучно. Скучно. Скучно. Хотя подход Дилюка казался не настолько банальным, как у остальных. — Я, по-твоему, недостаточно оригинален? Дотторе долго размышлял вслух об основоположниках своего «ремесла», Дилюк давил виски пальцами, неприятно растирал кожу, до жара — сегодня у него ужасно болела голова. Он не понимал, почему вообще тратит время на эту ошибку общества. Однако именно Дилюк спас потенциальных будущих жертв, поймав этого убийцу, ему же и разбираться в его мотивах. — Уже уходишь? — фыркнул Дотторе надменно, развалившись на своём стуле. Ему приходилось запрокидывать голову, глядя на выпрямившегося и поднявшегося из-за стола Дилюка. Жёлтая лампа освещала бледное, в местах красноватое лицо, на шее и под глазами из-под кожи проступали скомканные вены, Дотторе выглядел болезненно, неприятно, как будто никогда не был на солнце. Но глаза от яркой лампы он не щурил, они были широко открыты, да так, что границы радужки не скрывались под веками, будто вот-вот выкатятся из глазниц, зрачки сузились до точек. Он всё-таки доктор, он привык творить в полумраке под ярким белым светом. — Мерзкий, — бросил Дилюк, разворачиваясь и покидая комнату допроса. Отвратительный. Грязный. Падший. Монстр. Дилюк смотрел под ноги и громко дышал, он был раздражён. Не то чтобы он и раньше не заводился от разговоров с людьми, но по крайней мере умел держать лицо. Но эта злость… Дилюк на расследованиях встречался с семьями погибших, говорил с ними, утешал их, обещая поймать убийцу, и перенимал их ненависть. Человек под странной чёрно-белой маской, открывающей взору только половину ядовитой улыбки, практически стал его личным врагом. Однако для самого Дотторе Дилюк наверняка был пустым звуком. Всего лишь очередным вариантом сохранить свою историю. Подонок. Дилюк стиснул зубы, доставая блокнот и карандаш из кармана пальто на ходу. Он понимал, что и к нему поехавший серийный убийца относился как к инструменту, ресурсу. Но Дилюк хотел доказать, что он личность. Зачем? Он хотел занять в глупой иерархии больного психопата ступень повыше? Бред. Чушь. Дилюк захлопнул блокнот, так ничего и не записал, ему не понравились размышления, к которым он пришёл. Он и так унизил Дотторе. Тем, что поймал его. Дилюк делает свою работу. Изучает этого человека для протокола. Составляет досье и психологический портрет для тех, кто придёт после. Он пишет историю охоты на убийцу, чтобы помочь людям. Это его работа. Дилюк чувствовал на себе тяжесть от действий серийного маньяка, он знал, что идёт после выставления его «работ» напоказ. Он видел множество сломленных потерей людей. Знал, каково это — бояться за родственника. И он планирует ударить Дотторе лицом в действительность как нашкодившего пса.***
— Вы думаете, раз мне нравится тыкать людей скальпелем, я идиот? Дилюк приподнял угол губ, он позволил себе ухмылку, короткую, непримечательную на хмуром лице и почти не отличающуюся от оскала, разве что губы казались более расслабленными, а не плотно сжатыми, как обычно. Дилюк опёрся локтями о стол и наклонился вперёд — даже сидя он возвышался над Дотторе — и смотрел на него сверху вниз. Его высокий нос врезался основанием между сведённых, растрепанных бровей, от чего взгляд его был тяжёлым, недовольным. Недоступным. «Какой же смешной», — думалось Дотторе. По началу плевать он хотел на этого детектива, считал, что Дилюку просто повезло выйти на него. Просто повезло поймать. Он скучный, слова его неинтересные, банальнейший детектив, сражающийся за справедливость! Но в эту встречу Дотторе заметил в рубиновых глазах напротив высокомерие. Да не просто высокомерие, — надменность, жажду доказать своё превосходство. Дилюк об этом и не подозревает, конечно, но Дотторе его к этому подтолкнёт. Это вызов. — Я «предположительно», — Дотторе противно усмехнулся, но в этот раз без взаимного отвращения, которое читалось даже в дыхании детектива, — убил 13 человек, прежде чем вам хватило ума найти меня. По столу брякнули наручники, Дотторе грудью навалился на свои руки, поддаваясь вперёд и заглядывая снизу вверх в глаза детектива. Дилюк тут же скрестил руки на груди, но не шелохнулся, не отстранился, тяжёлым взглядом сверля в ответ. — Ты не единственный, с кем я должен был разобраться, — коротко бросил Дилюк. Слишком абстрактно, хороший ход, чтобы заставить Дотторе додумывать то, что имел в виду Дилюк: Дотторе ему неинтересен? У него есть другой? А Дилюк приходит в эту комнату, потому что «надо», по работе? Но было слишком очевидно — это ложь. Да, Дилюк стал знаменит после поимки серийного убийцы Дотторе, да, ему предлагали много дел. «Все любят победителей». Но Дилюк никогда не соглашался. Он занят расследованием дела Дотторе. Уже и так изученного вдоль и поперёк. — Стану единственным.***
И ведь как знал. «Люди не контролируют жизнь» Дилюк держался за ладонь отца, прижимался к ней лбом и громко плакал, целовал холодные пальцы и кричал, выл, как раненый зверь. Он надрывался, звал Крепуса, хватал его за плечи, прижимал к себе, руки затекали, и он ронял бездыханное тело обратно на кровать, падал следом на колени, ложился на плечо Крепуса и рыдал. За окном уже всходило солнце. Дилюк протягивал руки, касался лица отца холодными, дрожащими пальцами, но, увидев в стеклянных глазах напротив самого себя, растрепанного, с мокрым красным лицом и налипшей к щекам чёлкой, багряной от слёз, он отскочил, сполз с кровати и упал на колени. Он закрыл глаза и опустил лоб на край холодной простыни. Дилюк просидел у кровати отца, казалось, целую вечность. Его кости болели, колени ныли, спина согнулась, плечи поникли, а глаза… в глазах больше не было видно стального блеска. Некогда они были горячие, пламенные, будто мастерская, где куют клинок, где разлетаются обжигающие искры. Теперь его глаза тёмные, поддавшиеся коррозии, заржавевшие. Долгое время Дилюк провёл дома, наедине с собой, с работы до него не могли дозвониться, в дверь не могли достучаться. Он несколько дней не ел. Иногда он и вовсе не мог сдвинуться с места, он замирал в дверном проёме каждый раз, когда пытался пройти в комнату отца, и заходился надрывным плачем, смотря на пустую кровать. Сначала он цеплялся пальцами за стены рядом с собой, прижимался к ним, чтобы не упасть, и царапал грудь под расстёгнутой рубашкой. В следующий раз Дилюк стал с силой пинать дверь, в комнате он с размаху разбил чашку, из которой пил его отец, об пол, а потом схватил себя за горло, царапая кожу и мешая себе дышать, он пытался заглушить свой отвратительный плач. Так проходили его дни, они повторялись пока не пришло опустошение. Дилюк заходил в одинокую комнату: воздух затхлый, окно здесь не открывалось, на полу валялись осколки, клочки алых волос, разбитый телефон, мокрого пятна от воды только не осталось, на стенах в некоторых местах можно было заметить царапины и вмятины. Дилюк закрывал глаза, делал глубокий вдох и кусал губы. Он боялся, что всё повторится, боялся боли, новых страданий. Но ничего не происходило. Его глаза высохли, а от кровавых царапин на груди и шее и следа не осталось. Он снова представлял на кровати отца, всхлипывал, кричал, но слёзы не текли, а руки не двигались. Он не хотел делать себе больно, не хотел разрушать. Ничего не хотел. Затем Дилюк уехал. Он делал всё, чтобы забыть. Делал всё, чтобы с полной грудью воздуха начать жить. Но он не мог заставить себя отпустить, он вспоминал, смотрел фотографии, пытаясь выдавить из себя хоть одну слезу, хоть сдавленный стон боли. Но сердце не отзывалось. Дилюку казалось, что он в стеклянном куполе, отделенный от всего мира, что он красивый манекен за витриной закрытого магазина. Манекен, у которого не было того, что делало бы его живым. Ну и чёрт бы с ним. Дилюк не мог заставить время остановиться, не мог навсегда запереть себя в воспоминаниях, даже они теперь казались какими-то туманными, а лицо отца и вовсе… Какое оно? Дилюк не мог вспомнить. Тогда он и решил начать сначала, решил двигаться дальше и жить свою жизнь. Однако ни жить он не мог начать, ни скрыть своё известное имя. Дилюк Рагнвиндр — следователь, поймавший серийника Дотторе. Его узнавали, его восхваляли и им восхищались. Однажды его пригласили провести лекцию. Перед молодой аудиторией он читал о преступном поведении. С придыханием, чего не замечал сам, рассказывал о Дотторе и о том, как поймал его. Дилюк больше не мог справляться сам, он пытался привести свои чувства и мысли в порядок. Нашёл психотерапевта. На приёмах Дилюк отвечал абстрактно, почти бессвязно. И только когда рассказывал о работе, о деле Дотторе… его цвета ржавчины глаза загорались. Впрочем, ни имени, ни прозвища «Дотторе» Дилюк не называл. Это создавало некоторые недопонимания между доктором и пациентом. — Этот мужчина, — аккуратно указывая на Дилюка карандашом, психотерапевтка в фиолетовом юбочном костюме пыталась привлечь внимание пациента и посмотреть в его лицо. — Он Ваш коллега или партнёр? — Что?... Заглядывая вперёд, Дилюк не смог убежать. Он застрял где-то между. Между туманными воспоминаниями о прошлом и возможностью начать работу в местной академии. Между нежеланием отпускать и принятием. Между всепоглощающим чувством опустошения и между желанием почувствовать хотя бы ту злость, что преследовала его после знакомства с пойманным убийцей. Дилюка, наконец, нашло руководство, его позвали обратно и привлекли к новому расследованию. Пришлось вернуться. Пришлось вернуться в комнату допроса, к кривой и острой улыбке, к костлявой, сутулой фигуре, к поблекшим голубым волосам. Потому что почерк уж слишком напоминал «работы» Дотторе. И когда спустя долгое время Дилюк снова переступил порог изолированной комнаты, он наконец-то услышал какой-то глухой стук в своей груди. Встречи. В один день Дилюк принёс пачку сигарет, и Дотторе громко рассмеялся, стуча руками о стол, противное бряканье железа наполнило комнату. — Вы явно хотите мне угодить, агент Рагнвиндр! — Дотторе выхватил сигарету, зажал в зубах и почти вплотную приблизился к лицу детектива. Дилюк, смотря пустым взглядом в глаза на уровень ниже своих, молча зажёг сигарету, после этого Дотторе шумно опустился на свой стул и развалился, будто он в своём доме на промятом, выцветшем диване, а в гостях его старый друг.Всё началось сначала.
— Не поймите неправильно, агент Рагнвиндр, вы способный, я сразу заметил в вас что-то, — Дотторе крутил в пальцах дымящуюся сигарету, наблюдая, как тлеет огонёк, как постепенно рассыпается бумага. — И вы можете сколько угодно изучать мои мотивы. Можете рассматривать под микроскопом любые улики. Это бесполезно, — Дотторе поднял голову и посмотрел в лицо Дилюка. О чёрт, он хмурится почти так же, как несколько месяцев назад. Это условный рефлекс тела такой или детектив действительно злится? Дотторе подавил усмешку и заявил дерзко, громко, самоуверенно: — вам не понять, Рагнвиндр. Довольный собой, он наклонился на спинку стула, запрокинул голову, смотря в потолок. — Вы можете отыгрываться и на мне сколько угодно, но той власти, которую чувствуя я, прерывая человеческую жизнь, вы никогда не почувствуете. Вы никогда не сможете распоряжаться чужой жизнью так, как это делал я. Громкий стук кулака об стол заставил Дотторе чуть не свалиться со стула, на котором он только что качнулся назад. Он медленно перевёл взгляд на детектива, уставился, не моргая. — Как ты смеешь над этим насмехаться, — зрачки Дилюка узкие, взгляд острый, а кулаки крепко сжаты, такими он и в металлическом столе мог вмятины оставить. — Ты никогда не чувствовал настоящей боли. Дотторе наклонил голову так, что его глазницы залил едкий, жёлтый свет от лампы, углы его губ медленно поползли вверх, упираясь в морщины у скул, маньяк оскалился, зубами впиваясь в сигарету. — Заставь меня её почувствовать.***
Дилюк быстрым шагом шёл в тренировочный зал в полицейском участке. В его ушах звенело, злость поглощала его, он кипел, в горле пересохло, даже глаза резко заболели, ещё и колючая ресница забилась под веко. Он снова чувствовал себя тем, кем чувствовал до всего этого — детективом, который только на днях поймал известного серийного убийцу. Будто ничего не происходило, будто на его руках никто не умирал и будто прошло всего несколько дней с первого допроса. А не несколько месяцев. Дилюк забежал в помещение, закрылся и набросился на тренировочный манекен, вцепился пальцами в его шею, стиснул. Он давил ладонями, сжимал костями плотный пластик, до трещин, до скрежета, пытаясь выместить всю свою злобу. Но этого было недостаточно.***
«Многие мои коллеги работают там, где живёт их цель, словно хотят быть пойманными. Главное — выбрать место» Очередная фраза***
Острый взгляд холодных красных глаз, Дотторе смотрел в них и видел отражение собственных рук: не скованных наручниками, как сейчас, свободных, цепких, держащих скальпель тонкими, крючковатыми пальцами, а с лезвия капала алая кровь его первой жертвы. Дотторе видел себя, наконец-то понятого, видел замену. Дилюк изменился. Дотторе криво улыбался, обнажая желтоватые острые зубы. Дилюк держал его за поблёкшие голубые волосы, с костяшек другой руки капнула кровь, разбившись о пол. Некогда статный, с манерами и внешностью аристократа Дилюк стоял теперь сгорбившийся, с растрёпанной копной волос, собранной в хвост на затылке, с бледной кожей и синяками под глазами, бесконечно уставший. Расчетливый, сдержанный и мудрый детектив, поймавший серийного убийцу, теперь тащил за волосы задержанного. Дилюк с размаху приложил Дотторе лицом к стене. Он давил и тряс его голову, на что маньяк только смеялся и дрожал от кашля одновременно, из разбитого носа кровь текла по губам, в рот. Дотторе был унижен как убийца, его собственная жизнь сейчас в чужих руках. Но ему было весело, интересно, ведь такой сюжет он спроектировал сам и исхода он ждал с упоением, ведь окровавил очередную жизнь. Разоблачённый, пойманный, он продолжил своё дело. Это ли не истинное счастье — преодолевать преграду, доказать, насколько целеустремлён и жаден творец. Скованный по рукам и ногам он продолжал как мог, словами желая сохранить не только в истории, но и в чужом сознании своё «я», и Дилюк попался. Допросы ни к чему не приводили, Дилюк приходил, расспрашивал снова и снова, слушал одно и то же изо дня в день, но каждая встреча, каждый разговор был всего лишь игрой. Игрой с его чёртовым терпением. Дотторе не мог знать, что до этого долго отсутствующий Дилюк стал вызывать уже сидящего в тюрьме психа на свидания в эту тесную, осточертелую комнату допроса после того, как потерял отца, но Дотторе явно чувствовал что-то новое в детективе, это была слабость. Дилюк не мог понять, почему. Не мог простой маньяк так хорошо изучить его за эти короткие встречи, он не был его психотерапевтом и, в конце концов, никогда не слушал, что Дилюк ему говорил! Злость. Злость. Злость. Дилюк закипал, его руки дрожали, чесались, зудело прямо под кожей. Лицо горячее, красное. Дилюк не выдержал, зарычал раздражённо, точно дикое животное, и ударил Дотторе в плечо, крепко вцепившись пальцами, прижал к стене тяжело, а потом потянул на себя его руку, зажатую телом и наручниками. Дотторе застонал от короткой боли и снова рассмеялся, из его глаз выступили слёзы, но взгляд не выражал ничего кроме… восхищения и азарта. — Решил меня для начала помучить? Да ты извращенец, даже я убивал сразу. Дилюк закричал, не в силах справиться с накопившейся злобой, зубами стащил с руки перчатку и ударил кулаком стену рядом с острым, немного горбатым, носом убийцы. Разбил костяшки или просто испачкался в крови Дотторе, что отпечаталась на холодном покрове? Дилюк упёрся ладонью в липкое, багряное пятно и наклонился к лицу невозможного, просто отвратительного человека и тем более собеседника, но всё-таки единственного, кто по-настоящему отвлекал. Дилюк смотрел долго в глаза напротив, в глаза обезумевшего, больного, в глаза психопата. И не видел никакой разницы между взглядом из зеркала и этим; не понимал, почему он идёт на поводу Дотторе, почему поддаётся его провокации. Он приходит изо дня в день, записывает лишённые смысла фразы маньяка, а потом смотрит на них перед сном у себя дома и злится, всю ночь думает, пытается разоблачить, размышляет над таким ответом, который заставит Дотторе всё переосмыслить. Неужели надеется исправить? Но такого человека, как Дотторе, невозможно исправить, он погряз в своём идеальном представлении о том, что он бог и что способен вершить судьбы людей, и пытаться столкнуть его с этого пьедестала гордыни и жадности бесполезно. Может Дилюк ищет утешения для себя? Но в чём? Эти встречи только пробуждают в нём бесконечную злость. И эта злость заполняет всё его существо, всё его время, всё пространство вокруг. И Дилюк кусает себе губы до крови, понимая, что дело в желании. Желании освободить эту злость, желании чувствовать, жить. После смерти отца Дилюк лишь внешне никак не изменился, лишь для остальных, но, оставшись наедине со своей болью, он понял, что это единственное чувство, не покинувшее его. — Давай, — прохрипел Дотторе, пытаясь повернуться и посмотреть в лицо детектива из-под прилипшей ко лбу чёлки. Он был слишком тощий и казался слишком слабым, Дилюк легко оттащил его от стены за волосы и бросил на стол. О чёрт, он наслаждался своей властью, своим превосходством по силе. Дотторе ударился поясницей о край металлического стола, запрокинул голову, смеясь, и упал лопатками на холодную поверхность, склонил голову набок и посмотрел на возвышающегося над ним детектива с руками в крови. — Давай я буду у тебя первым, мистер Рагнвиндр. Дилюк метнулся к маньяку, одним широким шагом приблизился к нему вплотную, замахнулся рукой и ударил кулаком в лицо. А потом снова. Снова. Снова. И попытался ещё раз, но его рука дрогнула и врезалась в холодный стол, оставляя кровавый след на его поверхности. Дилюк взвыл, схватил Дотторе за волосы и оттянул, заставляя того запрокинуть голову. О, Дотторе её запрокинул, а потом резко поднялся, с силой врезаясь в лоб детектива своим. Его потрескавшиеся, с затёкшей в царапины кровью губы растянулись в улыбке, а в лицо Дилюка ударил неприятный запах, его ресницы слиплись и перед глазами он видел алые пятна. И противный оскал, зубы теперь казались ещё желтее. Дилюк крепко сжал копну голубых волос, так, что у Дотторе свело челюсти, но улыбка не сошла с лица маньяка, только скривилась, как тупое лезвие, со временем покрывшееся засечками. Дилюк ударил лбом в ответ, зажмурился, потому что алые пряди лезли в глаза, кололись. Он чувствовал горячее, неровное дыхание на своём лице, почти что касался чужих зубов своими. Дилюк провёл по ним языком, слизывая кровь и морщась. Дотторе, не отдышавшись и тоже ничего перед собой не видя, зубами вцепился в горячий язык напротив и на сдавленном выдохе усмехнулся. Бездумно прижавшись, Дилюк впился в губы под собой и зарычал. Они кусали друг друга, липли друг к другу и размазывали по лицам друг друга кровь и слюну. Дилюк удерживал Дотторе на весу, а тот держался за тугой галстук на шее детектива, затягивая его сильнее и без того мешая дышать. Они прижимались грудью, животами, бёдрами, тёрлись одежда об одежду. Дотторе бряцал цепью наручников о металлическую пряжку на ремне Дилюка, нетерпеливо тянул к себе. Дилюк высокий, одним коленом он пнул Дотторе в живот, от чего тот согнулся, но не смог упасть, только теснее прижался к груди Дилюка — детектив все еще крепко держал голубые волосы в кулаке. Дотторе смеялся надрывно, его рёбра дрожали, а лёгкие едва пропускали воздух. Они сдались почти одновременно: Дилюк отпихнул от себя маньяка, бедром крепко прижавшись к его паху, а Дотторе грубо оттолкнул от себя детектива. На мгновение Дилюку показалось, что голубые брови сошлись у переносицы, а тонкие губы скривились в отвращении. Но тогда почему в последний момент тонкие пальцы, хоть и упирались в широкую грудь, но больше не отпихивали, а наоборот цеплялись за выбившуюся из брюк рубашку? Дилюк усмехнулся. Злобно, надменно. Отпихнул Дотторе, и тот с грохотом, будто ударился всеми выступающими под кожей костями, повалился обратно на стол. — Больше не считаешь, что я идиот, раз люблю тыкать людей ножом? — Идиот, — сплюнул Дилюк, на что Дотторе закатил глаза. — Потому что собственными руками тебе больше нравится? – выдохнул Дотторе и рассмеялся, давясь собственной кровью, натёкшей в горло. Дилюк подхватил его, тихо и хрипло посмеялся в ответ, почти неслышно из-за эха от лязгающего голоса Дотторе. Повисла непривычная тишина, только наручные часы скрежетали, отсчитывая секунды, пока детектив смотрел на искаженное лицо, впивался в него безумным взглядом. Как же долго Дилюк Рагнвиндр гонялся за маской, за звуком имени, за городским ужасом. А теперь возвышался над ним, держал его. Чувствовал запах его крови и слышал сбитое дыхание. Взгляд Дотторе ничего не выражал. Дилюк опешил, проглотил вязкий ком с металлическим привкусом, саднящий в горле, и уставился широко открытыми глазами. Они слишком похожи. Настолько, что Дилюк наконец-то понял. Но не то, о чём говорил убийца во время их маленьких встреч. «Вам не понять, Рангвиндр. Вы никогда по-настоящему не узнаете, каково это — смотреть, как угасает жизнь» Дилюк подавил рвавшийся из груди животный вой и со стуком опустил кулак. Он опёрся предплечьями о смятые бумаги, наклонился, едва стоя на ногах, и уронил тяжёлую голову на грудь Дотторе. Это зависимость. — Слабак, — прохрипел Дотторе, сплёвывая кровь в лицо детектива и со стуком откидывая голову на стол, но Дилюк слышит, как громко колотится сердце в чужой груди, слышит, как в горле хрипят подавленные стоны. Сверху на его голову легли чужие руки, Дилюк почувствовал прикосновение холодных цепей от наручников к шее, и как длинные, кривые пальцы скомкали его красные волосы.***
Дилюк хотел бы оправдаться, что плывёт по течению, что сил сопротивляться дотошным речам уже нет. И тогда бы он просто закончил всё это: закончил встречи, закончил думать о больном психопате, закончил бы пытаться его понять или и вовсе поддался бы, закончил его жизнь, убил бы Дотторе, проиграл бы в их странную игру. Но Дилюк не мог. Он собрал свои бумаги, закрыл блокнот и, не смотря на заключённого, покинул комнату допроса. Дилюк наденет странную половинчатую маску этого странного серийного убийцы, прозванного Дотторе, и снова попробует отречься от него, отречься от этой зависимости. Отречься вообще от всего и наконец-то сгнить в какой-нибудь изолированной ото всех камере. Однако он слишком привык к разговорам этого психопата, привык к его мышлению, к его ненасытному взгляду… Привык настолько, что знал, как совершить убийство так, чтобы его не поймали.