Игра в подсчёт лепестков

— Раз, два, три, четыре, пять… Он облизнул сухие губы — те были шероховатыми и грубыми, как и всегда. Что-то шумело и невесомо падало на лицо. Ощущалось дуновение ветра, которое оглаживало израненную кожу и развевало волосы на голове. Такая простая вещь, как открытие глаз, показалось невероятно сложным испытанием, но он смог сделать это. Перед взором — голубое-голубое небо, такое неподходяще невинно чистое, без серых громоздких туч, лишь с несколькими пушистыми белыми облаками. И солнце. Чертовски… чертовски неправильно яркое, слепящее, грозящее пасть на землю своей непоколебимой мощью. Может, даже святостью. — …двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять… Он не верил в святость, поэтому попытался пошевелить хотя бы рукой. Тело чудилось тяжёлым и неподъёмным, несколько чужим, словно не принадлежа ему и вовсе. Окостенелые пальцы медленно согнулись, сгребая нечто холодное, сминая это. — …сорок один, сорок два, сорок три… С усилием повернув голову всего на несколько сантиметров, попытался сфокусировать замыленный взгляд, с трудом различая, сквозь вспыхнувшие чёрно-белые пятна, фигуру, восседавшую на небольшой каменной возвышенности. Ноги, слегка согнутые в коленях, упираются ступнями в землю, а ладони отведены назад, служа опорой для человека, откинувшего голову, смотрящего куда-то вверх. — Эй, Красивая Птичка. Даби прохрипел, настолько грубо и надрывисто, что сам не сдержал вздрагивания, но всё же, не убрал кривой ухмылки со своего лица. Мужчина, считавший вслух, наконец, опустил голову, акцентируя внимание на говорившем. Его лицо, кажется, просветлело, услышав обращение. Ответная широкая улыбка не заставила себя ждать. — Даби. Ястреб слегка растянул такое короткое имя, будто оно значило гораздо больше, чем то было на самом деле. Будто сам Даби значил больше, чем то было на самом деле. — Ты опять это делаешь, — Даби сощурился, то ли в насмешке, то ли просто пытаясь получше рассмотреть знакомое лицо. — Да, как и ты. Каждый говорил о своём, но никто не нашёлся с ответом. Даби хмыкнул, вновь обращая взгляд ввысь, только сейчас замечая, витавшие в воздухе, небольшие светлые частички. — …одна тысяча тридцать три, одна тысяча тридцать четыре, одна тысяча тридцать пять… — Твою мать, заткнись уже, — Даби резко, до хруста позвоночника, вскидывает голову, рявкая. — Какого дьявола ты вообще делаешь? Страдая от очередного похмелья, Даби потирает шею ладонью, разминая плечи. Его голова нещадно трещит, но это происходит так часто, отчего юноша уже и не обращает должного внимания на дискомфорт. Блондин, что сидит у окна, всматриваясь на пейзаж за стеклом, поворачивается. Он улыбается, несмотря на все сказанные грубые слова, и Даби рефлекторно кривится, словно услышав скрип мела по школьной доске. — Я подсчитываю, — Ястреб подпирает щеку ладонью, лениво закидывая ногу на ногу, — это игра. — Игра? — Даби выгибает бровь, пододвигая к себе стакан, откупоривая бутылку.— И в чём она заключается? В доведении меня до белого каления своим бубнежом? Ястреб смеётся, негромко, но так чисто, что Даби невольно замирает. Прямо так, с бутылкой в руке, чьё горлышко склонилось к краю стакана. Секунду спустя, моргает и продолжает наливать тёмную жидкость, стараясь не внюхиваться в едкий запах. — Нет, дорогой мой друг, — блондин ухмыляется шире, шаркая ногтем по оконной раме, — суть заключается в том, что бы подсчитывать лепестки. Разве ты не видишь? Весна наступила. Вишнёвые деревья уже зацвели. Даби скептически прослеживает направление чужих глаз, попутно делая глоток жидкости, перекатывая обжигающее касание во рту, прежде чем сглотнуть. Глотка и пищевод тут же протестующе сжимаются, но не то чтобы для Даби было впервые гореть изнутри. Он несколько удивляется, и впрямь, заприметив нежно-розовые, почти что белые, лепестки, медленно кружащиеся в падении вниз. — Никогда не слышал о такой игре, — Даби, незаметно для себя, хмурится и упирается взглядом в столешницу, прокручивая в руке гладкий материал стакана. — Конечно, нет, — Ястреб обнажает белоснежные зубы, хмыкая, — я ведь сам её придумал. — Теперь ясно, почему это звучит так глупо и бессмысленно. Даби фыркает, допивая виски в один присест, с толикой облегчения замечая, как мерзостное похмелье начало сдавать обороты. — Это не бессмысленно, — улыбка Ястреба на секунду тускнеет, но всё возвращается в норму так быстро, что Даби не может понять, показалось ли ему. — Я любил играть в эту игру в детстве. Знаешь, я загадывал какую-то цифру, а потом принимался за подсчёт. Что-то вроде «я дойду до этого числа, и обязательно случится нечто хорошее». Даби не смотрит на Ястреба. Он не уверен, что может. Что имеет право. Не знает, откуда внутри поселяется это чувство, но потворствует ему, наливая новую порцию алкоголя, просто, чтобы чем-то себя занять. Они не говорят с Ястребом на подобные темы. Они в принципе не говорят с Ястребом. — И что происходило, если ты досчитывал до нужного числа, а ничего хорошего так и не происходило? — Даби проклинает язык, который двигается без его ведома, тут же затыкая себя, отпивая виски. Ястреб молчит. Недолго, но так несвойственно задумчиво, что Даби не сдерживает взгляда на юношу. Мажет глазами по всклокоченным волосам и ярко-красным перьям. Не признается, даже самому себе, что задерживается дольше нужного на чужом профиле. — Тогда, — Ястреб оборачивается, неожиданно для Даби, встречаясь с оппонентом взглядом, — я просто переносил счёт. Если на трёх тысячах не случалось ничего хорошего, то я считал до шести тысяч, или десяти, двадцати — неважно. Даби не сразу находит в себе силы отвернуться, но когда делает это, опускает голову, рассматривая руки, обхватившие хрупкое стекло стакана. Кожа неестественного цвета, а также металлические скобы, поднимают в нём что-то отвратительное и тяжелое, так что юноша сглатывает, закрывает веки и откидывается на слишком короткую спинку барного стула. — Не хочешь попробовать? — спрашивает приятный голос, вынуждая Даби вновь открыть глаза. Открыть глаза, провести ладонью по лицу, — чудом не задевая скобы — выдохнуть и дёрнуть плечами, словно на них упало нечто невообразимо тяжёлое, но одновременно невидимое. — Мне не пять лет, Птичьи Мозги, — язвительно фыркает, допивая очередную порцию алкоголя. Он не говорит, как боится, что, невзирая на то, сколько бы Даби ни подсчитывал, ничего хорошего для него просто не предписано. Так же, как и Ястреб не обижается. Лишь только слабо улыбается и закидывает руки за голову, поднимаясь на ноги. — Ну, раз так, мы могли бы пойти и посмотреть на цветение, — блондин подходит ближе, настолько, что Даби может более отчётливо слышать шорох перьев, но недостаточно, дабы это стало опасно для кого-то из них. — Это красиво. Ястреб редко ведёт себя столь мягко и великодушно, словно они на самом деле могли быть кем-то большим, чем временными союзниками. Невидимая вуаль холодности спадает с мужчины, из-за чего, Даби почти что поддаётся соблазну согласиться. — Нет, — отрезает, со стуком ставя стакан на барную стойку, делая вид, что не заметил, как Ястреб, едва уловимо, вздрогнул, — мы с тобой не настолько близки, чтобы устраивать светские прогулки. И дело вовсе не в том, что Даби терпеть не может, как люди, вновь и вновь, продолжают бросать на него взгляды. В современном мире столько причуд, меняющих внешний вид до невообразимого, но подобные шрамы и увечья всё равно почему-то вызывают у зевак праздный интерес. И, конечно же, Даби не волнует это. Не может волновать, ведь он не настолько слаб, чтобы быть зависимым от чужого мнения. О, Даби много что мог рассказать о зависимостях. — Значит, — Ястреб прячет руки за спину, крутанувшись на каблуках, возвращаясь на своё место, — мы обязательно сходим в следующем году. Даби делает вид, что вовсе не смотрит на яркие крылья, покачивающиеся в так движениям, когда недоумённо интересуется: — С чего бы это? — Потому что, — Ястреб улыбается ещё ярче, почти язвительно, — за это время, мы станем ближе. Так что у тебя не будет подходящих оправданий, чтобы отвязаться от меня. Даби не находит нужных слов, застыв с приоткрытыми губами. Когда же ответ, наконец, пришёл в заторможённый мозг, Ястреб уже вернулся к игре. Опустив усталую голову на барную стойку, Даби тоже возвращается к прежнему занятию, засыпая под бормотание юношеского голоса. На этот раз, он не просит его замолчать. Касание падает на щёку, вынуждая, на краткую секунду, свести брови к переносице, прежде чем вновь возвратиться к расслабленному выражению. Сил не было даже на то, чтобы контролировать мышцы лица, не говоря про остальное. А небо, всё такое же отвратительно чистое, что хочется измазать его греховными красками — растворить в негативе. Даби ненавидит это на краткое мгновение, прежде чем вновь смотрит на Ястреба. Мягкие лучи солнца путаются в его золотистых волосах, будто найдя в них что-то родное. Взгляд устремлён ввысь, а плечи расправлены и так легки, можно подумать, на них никогда и не висел неподъемный груз из непрошеных обязательств. Да, возможно, это небо подходит для кого-то, вроде Ястреба. И, если так, то Даби готов потерпеть лицемерие Вселенной. Без разницы. — Сегодня тепло, — констатирует Ястреб, вновь смотря на Даби, немного склонив голову на бок. Так по-птичьи. — Да, наверное. Даби не комментирует то, что в принципе не чувствует своего тела, дабы хоть как-то обсуждать погодные условия. Он просто испытывает вязкое онемение, сухость во рту и бессвязность мыслей. Ему не хочется двигаться, так что юноша и не пытается. Опять облизывает губы, несколько раз моргая, поскольку зрение, время от времени, ускользает от него. — Ты пьян. Ястреб не спрашивает и не обвиняет, просто утверждает, смотря столь чертовски… грустно, из-за чего, Даби, впервые за последние минуты, чувствует хоть что-то. Он словно понемногу возвращается в реальность, в которой золотистые глаза Ястреба такие чёткие. Даби просто не может отвести свои. Осознание о том, что он находится в горизонтальном положении, приходит так же оглушительно быстро. Лежит, по-видимому, на земле, судя по небу, где-то на улице. Едкое ощущение разъедает желудок, когда слова Ястреба всё ещё эфемерно звучат в тишине. — Да, — подтверждает, хоть этого и не требовалось. — Ты должен прекратить, знаешь ведь, — тихо, слабо, практически безэмоционально. — Ты должен прекратить, знаешь ведь! — мужской голос кричит громко и экспрессивно, отчего Даби почти по-звериному рычит и отталкивает, вцепившееся в его лацканы плаща пальцами, тело от себя. — Заткнись, чёрт возьми! — рявкает, махнув рукой, покачиваясь от столь резкого движения. Ястреб тут же подхватывает его за талию, спасая от падения, но Даби не выглядит благодарным. Он отшатывается от прикосновения, словно от удара, врезаясь в ближайшую стену плечом. На секунду опускает голову, смотря на кончики, окрашенных чёрным, волос. Собирает себя по кусочкам и игнорирует хмурый вид Крылатого Ублюдка, выпрямляясь, насколько это, в принципе, возможно в пьяном дурмане. — Ты не можешь продолжать в таком духе, — с нажимом, требует блондин. Видя, насколько Ястреб напряжён, Даби открыто усмехается. Вот он, грёбаный герой, который делает вид, якобы пытается спасти его, но при этом, готовый в любой момент атаковать, стоит только ситуации выйти из-под контроля. Забавно. Так забавно. Только по тому, как Ястреб вздрагивает и сжимает кулаки, Даби понимает, что смеётся. Он прислоняется спиной к стене, откидывая голову назад. Чёлка падает на глаза, но это ничего. — Ах, прости-прости, — не искренне извиняется, откашливаясь, — Герой пришёл спасти меня. Даби вновь хихикает и отталкивается от опоры, возобновляя путь, оставляя Ястреба позади себя. Мужчина стоит какое-то время, прежде чем крикнуть вслед: — Спасение тебе бы не помешало. — Да, Красивая Птичка, — Даби поворачивается через плечо, улыбаясь, — когда-то да. Даби моргает, когда Ястреб медленно соскальзывает со своего прежнего места, — которым оказывается старое надтреснутое надгробие — делая несколько шагов вперёд. Что-то хрустит под его ногами, но Даби никак не может окончательно прийти в себя, дабы распознать звук. Ястреб садится на корточки, прямо у головы Даби, смотря на него сверху вниз, подперев щеку ладонью. — Ты же знаешь, что должен прекратить это? — повторяет, не впервые, склонив голову на бок. — Прекратить что? — хрипит, жмуря глаза от слишком яркого солнца, делающего блондинистую шевелюру собеседника более золотистой, любовно путаясь в мягких локонах тёплыми лучами. — Засыпать на моей могиле. Даби не стремится нарушать молчание, возникшее после сказанных слов, звучащих не хуже приговора. Просто сглатывает вязкую слюну, вместе с подбежавшим комом, вновь зарываясь пальцами, во что бы то ни было, рядом с собой. Светлые частички продолжают падать на его лицо, словно стремясь похоронить тело юноши, вместе с остальными жителями кладбища, где, по-видимому, он и оказался. Смотрит на Ястреба снизу вверх. И дышит. С… невероятным трудом. — Даби, — Ястреб зовёт, но Даби не знает зачем. Он ничего не знает. — Даби, — тревожно, спешно, почти умоляюще, — прекрати. — Отойди, — цедит сквозь зубы, вскидывая, покрытую синим огнём, руку, — ты же не хочешь подпалить свои красивые пёрышки? — Даби, я серьёзно, — Ястреб не отступает, но по тому, как дёргается его кадык, Даби понимает, что он нервничает. — Я сожгу этого ублюдка, — рычит, почти как безумец, расширив глаза. — От него и пепла не останется. Мужчина, которого загородил Ястреб, рыдает больше прежнего, пытаясь отпрянуть, лишь врезаясь в кирпичную стену позади себя. Ястреб тянется к Даби, но тот вспыхивает так ярко, что юноше остаётся лишь ошарашенно замереть, тут же стирая любое выражение с собственного лица. — Прекрати, — уже более холодно, практически приказ. — Что? Он хотел её изнасиловать! — Даби кричит, указывая на сжавшуюся дрожащую девушку в углу, чьё лицо стало неузнаваемым и опухшим из-за пролитых слёз. — А ты смеешь защищать этот мусор? Вот как, значит, теперь действуют герои? Ах, точно, ты ведь не совсем герой, верно? Даби хихикает лающим нездоровым смехом, поднимая уже две ладони, окутанные невыносимо горячим пламенем. Оно отражалось в зрачках Ястреба, придавая им какое-то неземное свечение, но у обладателя огня не было времени на то, чтобы как-то осмыслить это. Гнев внутри пузырился, вскрывал его нервные окончания, покрывал кожу едким ядом. Или, возможно, это просто причуда стремилась убить своего жалкого хозяина. Слабого-слабого-слабого. Неидеального. Конечно. — Ты не в себе, — всё так же твёрдо. Это ведь Ястреб. — Серьёзно думаешь, что этой девушке станет легче, если ты заживо сожжёшь кого-то на её глазах? Посмотри на неё. Она напугана и хочет домой. Даби замирает и глядит на пострадавшую, которая прячет лицо в коленях. Опускает глаза на руки, покрытые пламенем. Так… мерзко… — Тем более, — неожиданно, Ястреб продолжает, по-странному напряжённо, каким-то образом, находясь ближе дозволенного, — ты вредишь себе. Что ты принял? — Неважно, — Даби отворачивается, его огонь тускнеет до тех пор, пока окончательно не гаснет. Ястребу не обязательно знать об опиоидах. Или о чём бы то ни было, касающегося Даби. — Даби, что ты принял? Даби не отвечает, поправляет ворот плаща и уходит, не обращая внимания на окрики за своей спиной. Знает, что Ястреб не пойдёт следом, хотя бы потому что, такой парень, как он, не сможет бросить испуганную девушку и преступника в одном тёмном переулке. Не зря Даби не доверяет этому героишке. Так всё и выходит. — Даби. — Да? — с трудом, выдавливает из себя, не отрывая взгляда от лица оппонента. — Ты под кайфом. Огромный неподъёмный ком царапает его глотку, режет гортань, прожигает пищевод. Хочется вывернуть содержимое желудка наизнанку, но Даби вспоминает, что не имеет представления, когда последний раз ел. — А ты мёртв, — рычит. — Я убил тебя. Как и своего отца. Так и будем обмениваться известными фактами? В конце голос обрывается, становясь похожим на жалкий скулёж. Именно так себя Даби и чувствует. Жалкой никчёмной дворнягой. И ещё более невыносимо то, как реагирует на эти слова Ястреб. Он улыбается. Как обычно, широко и красиво, но Даби не знает, насколько искреннее, потому что ему кажется, что Ястреб в принципе никогда не бывает искренним. Может, просто не с ним? О боги, каких трудов ему это стоит, но Даби поднимает руку и проводит пальцем по щеке Ястреба. Задаётся вопросом, почему ничего не чувствует — из-за онемевших рук или же из-за того, что мужчина рядом — лишь плод воспалённого воображения? Ладонь падает на прежнее место, Даби просто не находит сил поддерживать её в вертикальном положении. Небо кажется таким близким, что, на какое-то странное мгновение, тянущееся вечность, страх того, будто оно и вовсе упадёт, накрывает с головой. Но потом, Даби вновь концентрируется на улыбке Ястреба. Его губы медленно двигаются, точно в замедленной съёмке, когда юноша спрашивает: — Оно того стоило? Даби задыхается. Просто давится и так с трудом поступившим кислородом, приоткрыв рот. А Ястреб всё улыбается, настолько… неправильно спокойно, что Даби хочется вырвать свои глаза, лишь бы не видеть этой картины. Может, если бы он имел возможность пошевелиться, то именно так бы и поступил. Пальцы зарываются в твёрдую землю, взгляд вновь становится нечётким, но Ястреб не давит. Продолжает спокойно сидеть, лишь поднимая свободную руку, мягко убирая упавшую белоснежную чёлку с бирюзовых одурманенных глаз. Он не спешит получить ответ, устремляя внимание вдаль. — Ты убил своего отца? — Да, — хрипло, до боли в барабанных перепонках. — А твой брат? — Шото? Он… нет, нет, — Даби на миг прикрывает веки. — Он жив. Я бы… — «не стал» остаётся не озвученным, — не смог. — Конечно, нет, — мягко, словно разговаривая с ребёнком, кивает Ястреб. — Он такой… Я видел его. Говорил с ним. Сражался, — Даби сглатывает очередной ком, — Шото не такой, как я. Отец не смог сломить его. Он сильнее. Лучше. Он… — Хороший? — заканчивается Ястреб, нежно зарываясь пальцами в волосы лежащего. — Да, — Даби находит в себе смелость открыть глаза, чтобы вновь посмотреть на тошнотворно чистое небо. — Да. То, чем не могу быть я. — Думаешь, ты абсолютное зло? — Я убиваю людей. Я убил тебя, — почти выплёвывает, скрежеща зубами, но, не вырываясь от чужого неосязаемого прикосновения. — Я никогда не считал тебя абсолютным злом, — Ястреб усмехается, увидев недоверчивое лицо собеседника. — Не веришь? — Ты плод моего воображения, — не весело хмыкает в ответ. — Ты скажешь то, что я подсознательно хотел бы услышать. — Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? — Даби хмурится, скрестив руки на груди. Ястреб закатывает глаза, делая шаг вперёд. Его алые крылья трепещут, выдавая эмоции своего обладателя, и Даби делает вид, будто его желудок не переворачивается в каждый подобный случай. — Может, ты хоть раз перестанешь быть таким чёртовым трусом и скажешь правду? — Ястреб щурится и тыкает пальцем в чужую грудь, словно бросая вызов. Губы Даби расплываются в язвительной улыбке — его кожа неприятно натягивается под скобами, но юноша игнорирует дискомфорт, хватая оппонента за запястье, сжимая пальцы в районе выпирающих косточек. — Не нарывайся, — Даби наклоняется, почти хищно по-злодейски шепча, — иначе, однажды я подпалю твои крылышки так, что ты не сможешь поднять свою задницу и на метр от земли. — О, правда? — Ястреб ничуть не пугается, неизвестно когда, успевая достать насыщенно красное перо, прислоняя его, на манер клинка, к чужой шее. — Посмотрим, кто быстрее. Они какое-то время так и стоят, смотря друг другу в глаза. Словно время вокруг остановилось. Словно в мире остались лишь они одни. Словно только сейчас имело значение. Но, потом Даби моргает, и всё заканчивается. О произошедшем говорит лишь крошечный порез на шее Даби, синяк на запястье Ястреба, да несколько опавших алых перьев под их ногами. — Это не имеет значения, — голос Даби, как и прежде, сиплый, когда он стряхивает наваждение. — Уже нет. — Ты прав, — легко соглашается Ястреб. Он встаёт, разминаясь. — Ах, но погода и впрямь чудесна. Ястреб расправляет крылья и Даби не может оторвать взгляда, словно смотря на прекрасное творение Эпохи Возрождения. Можно подумать, ангел божий сошёл с небес, желая, наконец, забрать душу несчастного смертного. С усилием поднимает руку, потянувшись к красным оперением, тут же вздрагивая. Кажется, что он и сейчас может ощутить запах горелой плоти и перьев. Как они вспыхивают и горят. Так ярко-ярко-ярко. Крик и слёзы. Сожаление. Ненависть. Цель. И… ничего. Они вваливаются в комнату так шумно, что непонятная картина в потрепанной деревянной рамке не выдерживает дрожи, падая на пол. Никто не обращает на это внимания. Пальцы Ястреб зарываются в колючие жёсткие волосы Даби, путаясь в них, болезненно оттягивая в сторону. Даби рычит и в ответ кусает губы, не отрываясь от поцелуя, превращая это во что-то не здорово кровавое. Что-то, от чего никто из них не мог отказаться. Становится до невозможности жарко, и впервые, тому виной не причуда Даби. Он целует-целует-целует, точно хочет поглотить парня напротив целиком и полностью. Заключить в свой крошечный мир. Ястреб прижимается ближе, словно ничто не имеет смысла, кроме этого. Словно всему не было суждено закончиться. Можно подумать то, как они смотрели друг на друга между заданиями; то, как касались друг друга руками, пока никто не видел; то, как цеплялись друг за друга в моменты эмоциональных кризисов, оставалось чем-то ценным. Они делили на двоих одно дыхание, но даже так, не были честны. Они могли отдаваться друг другу физически, но никогда не ментально. Они казались всем и ничем одновременно. Потому конец пришёл, и более трагичный, чем кто-либо из них имел возможность представить. — Эй, Ястреб, — Даби зовёт, уже не столь хрипло, но и недостаточно твёрдо. Он звучит слабо, практически невесомо, и даже так, Ястреб всё равно слышит и оборачивается. Его глаза мягкие, терпеливые. Улыбка нежная, невесомая. Такая, чёрт возьми, прекрасная. Такая, какой её помнит Даби. Потому что Ястреба больше нет. И он тому вина. — Да, Даби? — Оно того не стоило. По виду Ястреба можно сказать — парень не сразу понимает, что это ответ на его предыдущий вопрос. Даби клянётся, что не плачет, когда нечто влажное течёт по лицу. Наверное, опять кровь. Такое иногда бывает. Он не имеет права плакать, никаких слёз сожаления. Иначе, это изначально не имело смысла. Значит, сам Даби был бессмыслен. Хотя, наверное, так оно и есть. Всхлипывание чудится громче любого набата в тишине пространства. Даби не замечает. Он не замечает того, как Ястреб падает на колени рядом с ним, обхватывая его ледяную руку, продолжая что-то говорить. Смотрит на небо. Голубое. Красивое. Невинное. Небольшие светлые частички кружатся на ветру, падая ему на лицо, и он начинает подсчитывать: — Раз, два, три… Может, что-то хорошее, наконец, всё же случится. — Ты же знаешь, что это не лепестки, — Ястреб почти умоляет. Даби бросает на него краткий взгляд, не ощущая собственной улыбки. Впервые настолько неправильно искренней. Ястреб плачет. Тоже неправильно. — Да, — Даби вновь переводит глаза ввысь, с трудом говоря, без должного количества кислорода, — я не сумел дождаться весны. Мы так и не сходили полюбоваться цветением. Ястреб плачет. Настолько непомерно сильно, будто он на самом деле не фантом, созданный воспалённым мозгом. Будто ему на самом деле есть ради кого плакать. Будто этот «кто-то» заслуживает слёз. — У тебя передозировка, Даби, — Ястреб дёргается, словно пытаясь растормошить юношу. — Да, — просто отвечает Даби. — Ты… ты знал? Даби! — Если ты всего лишь моё видение, — Даби задыхается, мир кружится, распадается на атомы, — то почему делаешь такое печальное лицо? Они встречаются взглядом в последний раз, прежде чем голова Даби больше не может приподняться. Его тошнит, а лёгкие судорожно сжимаются, пальцы зарываются в снег. Точно, вот что это было. Никаких нежных лепестков, лишь холодные белые колючие снежинки падали на лицо, теряясь в таких же белоснежных волосах. Вселенная больше не имела значения. Она свернулась до одной крошечной точки, там и исчезнув в небытие. Зрачки Даби сузились, он почти ничего не видел, кроме белого размытого марева перед собой. Как же трусливо он бежал от результата собственных поступков, но только этого и заслуживал: сгинуть, точно побитая псина, в одиночестве, задыхаясь, захлёбываясь пеной, что стекает по губам. Юноша знал симптомы передозировки опиатами. В конце концов он лично подобрал необходимую дозу. Несовместимую с жизнью, разумеется. Дыхательный центр головного мозга медленно отказывал. Грудная клетка двигалась едва заметно, когда Даби позвал: — Кейго. — Да, Тойя? Как бы ни хотелось, Даби старается не обращать внимания на то, как срывается чужой голос. У него просто нет на это времени. — Прости. Кейго плачет. Он просит. Умоляет. Но Даби — Тойя — уже не слышит. Его зрение не улавливает витающие в воздухе снежинки. В воздухе, что больше не может свободно поступать в лёгкие. Он задыхается и это такая чёртова агония, но Тойя продолжает лежать с расслабленным выражением лица. Нет, это того не стоило. Сухие губы вяло приоткрываются, когда он начинает подсчёт невидимых лепестков дерева вишни. — Раз, два, три, четыре, пять… На двадцать девять его глаза закрываются. На сорок три его счёт заканчивается.