Ничто человеческое

Сиэль вновь сжимает в дрожащих пальцах измятый кусочек бумаги. В холодном, неприятно болезненном жёлтом свете уличных фонарей с трудом удаётся разглядеть стёртые нервными пальцами карандашные буквы, но Сиэль не смотрит на них. Ему и не надо — идеально круглая «о» завитушка над «П» — он знает наизусть этот каллиграфический почерк, хоть и не видел его прежде. Содержание он тоже знает наизусть — всего три важных слова и несколько цифр координат, не так уж много надо было запомнить, но Сиэль запомнил всё равно. На случай, если записку увидит кто-то другой, от кого сложно утаить хоть что-то, но Сиэлю удалось утаить. Небрежным клочком в сжатой руке и беззвучным шёпотом перед сном. И сейчас он шепчет тоже. Едва размыкает посиневшие от холода губы. Стоило хотя бы взглянуть на прогноз погоды, но Сиэль соврёт, если скажет, что ему было не плевать. Только это, только три слова и несколько цифр — Сиэль перестал молиться слишком давно, но больше всего сейчас его шёпот похож на молитву, чуть опасливую, но оттого желанную. Ощущение шероховатости бумаги под подушечками пальцев странно успокаивает, поэтому он не кладёт записку обратно в карман, а сжимает ещё сильнее. Он не мог ошибиться, он проверил слишком много раз — адрес должен быть верным. Чёрная дверь, перед которой он стоит, тому доказательство, и Сиэль делает неуверенный шаг вперёд, протягивая руку, но не решаясь схватиться за кованую ручку. Дверь кажется запертой наглухо — словно никому из людей в одиночку её не открыть, но Сиэль почему-то знает, что ему она поддастся. Хочется оглянуться назад — на узкую ненадёжную лестницу, по которой он поднялся на крышу, на людей, которые, смеясь, курят у баров, но Сиэль знает, что не увидит ни людей, ни лестницы. Знает, что тишина, которая окутала его, когда он свернул с оживлённой в этот пятничный вечер лондонской улицы в переулок, ждала его шага и теперь не отпустит. Она сомкнулась над ним в тот же миг. Не капканом, нет, но объятием, крепким и обещающим. Забавно, что мигрень прошла в тот же момент. Оглянуться хочется нестерпимо, просто, чтобы знать — путь к отступлению всё же есть, но Сиэль знает, что это не его желание. Он начал разбираться в этом совсем недавно, но различать, чьи желания руководили его жизнью большую её часть, становится всё легче. Тихий вздох матери и презрительная усмешка отца до сих пор осязаемы — Сиэль чувствует их взгляд на своей спине, и только он отрезвляет. Возможно, именно сейчас он, наконец, поступает так, как хочет он. Опрометчиво и рискованно, и неизвестно, к чему это приведёт, но так хочет он — это придаёт ему сил, а не уже давно запятнанная и лицемерная фамилия семейства Фантомхайв, которую он носит из необходимости, а не из гордости, как другие его члены. Сиэль хватает за ледяную железную ручку с отчаянием. Его дрожащие пальцы говорят «Спаси» — дверь поддаётся легко и свободно, отвечает «Иначе никак». Его обдаёт волной тёплого воздуха, а пряный запах шоколада щекочет ноздри. От его сладости кружится голова. Внутри — темнота, которая разбавляется только мутным, дребезжащим светом лампы в конце коридора. Темнота вызывает страх всего на мгновение, неосознанно, как в детстве, пока не оказывается приятной и знакомой, пока не кажется, что в ней безопасно, пока Сиэль не понимает, что она обещает скрыть его. Сиэль не думает и секунды, поддаваясь, падает в неё всем телом, расцепляя пальцы на двери и переступая порог. Дверь захлопывается за его спиной мгновением позже, отрезая от холода и — Сиэль судорожно вздыхает — чужих призрачных взглядов. «Прошу вас, приходите». Что ж, он пришёл. Ловушка это или нет — значения не имеет. Если бы кто-то и хотел угрожать ему, он не думает, что ему хватило бы сил сопротивляться. В конце концов — жестокость или шантаж в мире его семьи не более чем ожидаемая закономерность. Но темнота ластится к нему, живая и тёплая, словно кошка, и Сиэль знает, что в эту ловушку он придёт сам, и сам же её и запрёт изнутри, чтобы наверняка. Сиэль говорит в темноту «Привет», и та отвечает, нежным жестом оглаживая кожу щёк в забытом материнском жесте, которому ему всегда не хватало. Она спускается к шее, лижет ключицу, скрытую под одеждой, и особенно любовно сплетает с Сиэлем пальцы, ведя за собой. Вперёд по тёмному коридору, тускло освещённому одной мигающей люминесцентной лампой. Хорошее начало для фильма ужасов, но Сиэль живёт в одном из таких каждый день, и он совсем не страшный на первый взгляд — идеальный фасад дорогого особняка, вечно голубое небо над головой, полная семья и полное непонимание — распробовав яркие цвета и солнечный свет, становится тошно. Сиэлю почти хорошо в этом тёмном коридоре, пока тот не обрывается. Красный бархат, тяжёлые шторы и канделябры вместо ламп. Барная стойка пустует — высокая фигура стоит в тени, сложив руки на груди; несколько столиков заняты, но ничто из увиденного не походит на любой из баров, которые расположены вроде как здесь же, вверх по улице. Сиэль не слышит ни разговоров, ни смеха, ни грохота бокалов — инструментальная музыка напоминает приговор и тягучесть крови, словно медленный танец под морфием. Не то чтобы Сиэль знает много о танцах и морфии. Ещё меньше он знает о барах, но этот, на его вкус, довольно старомоден. Да и должны же люди разговаривать, разве нет? Как только Сиэль делает очередной шаг, редкие присутствующие почти синхронно поднимают головы — и Сиэль замирает бабочкой, испуганным зверьком под пристальными взглядами. От внезапного неприкрытого голода в чужих взглядах он чувствует себя до отвратительного обнажённым, пока не переводит дыхание. В это мгновение что-то меняется — Сиэль видит, что интерес других затухает, исчезает как по щелчку пальцев, будто на его месте больше никого нет. Откровенное равнодушие, такое же откровенное, как жажда секунду тому назад, не оскорбляет, а расслабляет. Сиэль с облегчением опускает плечи. Темнота мягко подталкивает под лопатки, говорит насмешливо, что ему нечего боятся. Он ей верит. Молчание и бездействие бармена, когда Сиэль садится за стойку, почему-то ожидаемо. К лучшему — не то, чтобы он собирался сегодня пить, а к пустым разговорам он не был расположен никогда. Но он вспоминает «Прошу Вас, приходите», и лёгкая тревога оседает в горле, заставляя сглотнуть. Телефон в кармане пальто вибрирует, и Сиэль медлит несколько секунд, бездумно водя ногтями, неравномерно окрашенными в чёрный цвет, по полированному покрытию столешницы. Издевательским голубым цветом мигает уведомление. от Астре: «Где ты, Сиэль? Я беспокоюсь». Сиэль не может сдержаться — уголки губ дергаются в глумливой усмешке, которая так делает его похожим на брата — и тут же одёргивает себя. Он небрежно набирает сообщение… «Не стоит». …чтобы прочитать мгновенный ответ: «Где ты? Я заберу тебя». Сиэль хмыкает, чувствуя, как тяжесть в груди становится почти осязаемой. Беспокойство Астре пусть и веет искренностью, но раздражает до алых пятен перед глазами. Оно по своей силе сродни страху, который Сиэль испытывал какие-то жалкие несколько часов назад. Исчезнувший усилиями дурманящей музыки крик матери и неуловимый для её слуха смешок брата медленно нарастают, возвращая время вспять. И вот Сиэль снова в своей комнате, на коленях, растерянный и испуганный, такой, каким не был уже очень давно. Давно измеряется сроком девятилетней давности, когда он, только месяц как перешагнувший своё десятилетие, проснулся от голоса, зовущего его под кроватью. Тогда брат, разбуженный плачем и тут же подскочивший к нему, чтобы обнять, сказал, что это был просто кошмар. Он же, взрослый, теперь кривил губы в холодной усмешке, смотря, как только он и умеет — сверху вниз, отчего кровь стыла в жилах. Сиэль даже сейчас чувствует губами её холод, словно она до сих пор стекает по разбитому лицу. Он помнит, как мать сказала с разочарованием: — Ты всегда любил врать, Сиэль. Но как не стыдно тебе делать это сейчас? Почему ты снова делаешь это со своим братом? Со своей семьей? И брат, знающий правду, вторил ей послушной псиной: — Семья, что, пустой звук для тебя, Сиэль? Зачем ты ударил меня? Зачем? Зачем? Сиэль переводит взгляд на нетронутые синевой алебастровые костяшки и измученно усмехается. Затем, что бил не я. Удивительно, почему он не хочет отвечать, не так ли? Ему не нужно видеть — он чувствует, как ноющей волной боли на рёбрах проявляются синяки, и этого чувства с лихвой хватает, чтобы проигнорировать новые уведомления и прикрыть глаза от усталости. Не поэтому ли темнота в коридоре так любовно оглаживала его своими лапами, будто знала, что… Сиэль одёргивает себя почти с искренней улыбкой – ещё немного и он снова согласится на сеансы психотерапевта, которые ему уготовлены заботливой семьёй. Эта неожиданная вспышка веселья сразу же исчезает, потухает под гнётом трепещущего ожидания и тревоги, стоит ему вновь бросить взгляд на вещь, сжатую в руке. Её ободранные края, ставшие такими от нервных движений пальцев, выглядят, пожалуй, так же жалко, как он сам. Запасной наследник семьи, сбежавший неизвестно куда, следуя лишь словам, написанным на незаметно вложенной в пальто кем-то записке. Кто сделал это и с какой целью — не особо интересует. Но по важности они ощущаются словами Завета для верующих людей. Что ж, Сиэль по собственной воле совершает глупость, приходя в незнакомое место, в одиночестве и отчаянии. Всё равно что самолично входит в клетку к опасному зверю. Сладкий запах становится сильнее, и Сиэль, забываясь, с удовольствием делает вдох, приоткрывая губы, не сразу понимая, что у него есть обладатель. Такой опьяняющий аромат любимого Сиэлем шоколада, который в последний раз он пробовал в детстве, пробуждает смутные образы чего-то ценного, что сковывает его позвоночник холодом, заставляя тут же замереть. В клетку к опасному зверю? Видимо, зверь уже здесь, выжидает прямо у него за спиной, наверняка собирается выцарапать когтями из нутра прогнившую душу. Лёгкий шорох ткани позади и присутствие пусть и потерявших интерес зрителей не позволяет инстинктивно содрогнуться от первобытного ужаса. А потом Сиэль, взглядом прикипевший к своей ладони, видит рядом с ней — чужую. Голова кружится неустанно, и Сиэль смаргивает морок — ведение не рассеивается. Тонкие, длинные пальцы, наверняка тёплые, с угольно-чёрными ногтями, выглядят до дрожи знакомыми, и лишь остатки самообладания не позволяют Сиэлю коснуться их, задыхаясь от эфемерности далекого и забытого. Кажется, только им могут принадлежать эти буквы, это обреченно-умоляющее «Прошу Вас, приходите». — Могу я составить Вам компанию? — тихий голос, низкий, бархатный, как темнота, встретившая Сиэля у входа, раздаётся совсем близко. Стоит едва повернуть голову и получится урвать тепло дыхания с губ. Каким бы заманчивым желание ни было и как бы отчаянно в зыбкой тишине ни застучало сейчас человеческое сердце, Сиэль с равнодушием роняет: — Не самый оригинальный способ познакомиться. Судя по движению, которое Сиэль замечает боковым зрением, его напускное с легкостью раскусили и вторглись в личное пространство бесстыдно, в настойчивом жесте едва не коснувшись пальцев. От этой правильной и страшной картины что-то внутри сжимается, и Сиэль поспешно переводит взгляд на собеседника. Чтобы задохнуться. Его собеседник нечеловечески красив. Это первая возникающая в голове мысль. Небрежные пряди тёмных волос, спадающие на бледное лицо; изящный излом тонких губ и острые скулы. Такой красотой, опасной, смертельной, люди не обладают. Она создана исключительно для них, чтобы приманивать, как глупых мотыльков, летящих на огонь и ведущихся на прекрасные вещи. Такая хищная красота уничтожает. Но не опасность, скрывающаяся под маской ошеломляющего великолепия, причиняет Сиэлю боль, а чувство, верно зарождающееся в груди, когда он понимает, вопреки приземлённым людским мыслям, — эта красота досягаемая. Более того, она родная и близкая. Кости нещадно ломит — так хочется придвинуться ближе и снова почувствовать кожей тепло щеки. Почему снова Сиэль не задумывается. В глазах, нечеловеческого вишнёвого цвета, вспыхивает что-то неуловимое, чему нет названия, когда Сиэль наконец встречается с мужчиной взглядом. Только тогда он позволяет себе вежливую, на первый взгляд, улыбку и отвечает самую малость натянуто: — И всё же я надеялся, что мне повезёт. Что привело Вас сюда? Бумага в руке обжигает, привлекая к себе внимание, и Сиэль ведёт плечом, раскрывая ладонь. Каждый его жест свидетельствует о молчаливом приглашении, но мужчина всё же склоняет голову и учтиво спрашивает: — Позволите? На этом его терпение заканчивается – он будто всё ещё стойко пытается сдержать себя, но, не дожидаясь ответа, порывисто тянется к злосчастной записке, задевая ладонь чёрными ногтями, и Сиэль не может сдержать удивленного вздоха — колени начинают неумолимо дрожать. Незнакомец, чувствуя возникшую неловкость от своей ошибки, отворачивается. Он рассматривает слова с той долей интереса, чтобы не вызвать лишних подозрений, но одного только мгновенно усмиренного огня в глазах хватает, чтобы чистая радость заискрилась в душе Сиэля. Он уже знает, что за вопрос услышит, и едва не вторит ему. Нашёл. — От кого оно? Сиэль улыбается: — По всей видимости, от Вас. Мужчина замирает. — Как Вас зовут? — Я думал, Вы знаете. — Я догадываюсь, — Сиэль вздрагивает, когда мужчина поворачивает голову и окидывает его пронзительным взглядом, в котором вновь неотвратимо проскальзывает нечто болезненно-ласковое, — цвет Ваших глаз подсказывает мне. — Вы близки. — Разве? — он почти насмешливо вскидывает брови. Возможно, Сиэль и имел в виду, что мужчина близок к разгадке, но его слова явно воспринимают иначе. Резкое, неуловимое движение, на которое Сиэль не успевает ответить, потому что в следующую секунду их колени сталкиваются, а чужие пальцы заключают его тонкое запястье в крепкую, но нежную хватку, медленно поглаживая застарелые шрамы, безошибочно находя их кончиками пальцев. — Теперь близко, — молвят неспешно и невинно поднимают брови, — или ещё недостаточно? Близко. Но недостаточно. Сиэль не может отодвинуться и не может сдержать вздох, когда пальцы другой руки невесомо касаются щеки, заставляя поддаться ближе, ещё ближе, и что-то внутри трепещет от привычности этого интимного жеста, — наверное, сердце. Взгляд вспыхнувших, действительно полыхающих огнём глаз обжигает так, что Сиэлю на миг кажется, будто он оказался в Аду. Словно вдогонку его мыслям c искажённых в манящей усмешке губ рокочущим шепотом срывается: — Хотите заключить со мной сделку? Так вот чего не хватало на тыльной стороне ладони, думается Сиэлю, — печати. И он не может отказать себе в тихом восхищённом смехе, который становится неожиданностью даже для него самого: — Вы, стало быть, Дьявол? — Вы проницательны. — Спасибо. «Он считывает мой пульс». Но за этой мыслью не следуют ничего — только зияющая спокойствием и уверенностью пустота, постепенно приобретающая уже знакомые черты. Сиэль прикрывает глаза, склоняя голову набок и льнёт к руке, что касается его щеки, и уловимым только для узких кошачьих зрачков движением потирается о неё непозволительно — ластясь. Демон, теперь точно демон, он знает, пораженно выдыхает, застывая, и Сиэль, смиренно улыбнувшись уголком рта, шепчет ему в губы: —Отпустишь? И слышит мгновенный вопрос: —Вы хотите? Непонятно, зачем он спрашивает, ведь Сиэль не хочет, разве это не ясно? Но он предугадано впитывает в себя эту исключительную для существа, порождающего ужас и жестокость, нежность, потому что в следующее мгновение им приходится отодвинуться — ненавистный сейчас телефон разрывается от пришедших сообщений, и момент оказывается безвозвратно потерян. — Прости, — Сиэль поспешно лезет в карман, прикусывая губы в попытке скрыть разочарование, и если демон удивляется неприсущей ситуации обыденности и беспечности, то ничего не говорит. Боль в рёбрах с потерей прикосновений возвращается с новой силой, и Сиэль вдруг снова слышит отголоски смеха брата. Однако одного вскользь брошенного взгляда на их соприкасающиеся колени хватает, чтобы выбросить пугающие мысли из головы и забыться. Непередаваемое ощущение безысходного влечения. от Астре: «Сиэль, пожалуйста». «Сиэль, мне всё равно, что ты виноват, я не злюсь на тебя, пожалуйста, приезжай домой». «Скажи мне адрес, я приеду». «Ты заставляешь меня переживать, почему ты не отвечаешь?» «Сиэль, ты ведь приедешь домой?» Волна злости от этих слов поднимается почти до горла, и Сиэль презрительно хмыкает, чем тут же привлекает внимание демона, который, словно ожидая его реакции, плавно расправляет плечи и ледяным тоном, кажущимся со стороны безразличным, медленно произносит, смотря куда-то поверх его плеча: — Ваш брат всё никак не может оставить Вас в покое? Становится ясно, что демон не замечает своей ошибки. В чужих глазах играет ревностными всполохами только опаляющее раздражение, и Сиэль силится сдержать рвущуюся улыбку в ответ на эту беспочвенную эмоциональную глупость. Он смеряет неестественно прямую спину долгим пристальным взглядом, прежде чем не без горечи заметить: — Иногда близким людям свойственно вести себя невыносимо. Чужой взгляд стеклянеет. Он знает, о чём Сиэль говорит, несомненно. Задеревеневшими пальцами Сиэль печатает: «Нет». И уже не открывает новое сообщение, в котором, скорее всего, только бесконечные, осточертевшие просьбы вернуться. Как он может вернуться, когда здесь… Демон цепко следит за каждым его движением, словно — Сиэль неверяще распахивает глаза — подумать только, боится, что он уйдет. Такое всепоглощающее внимание и явственный страх показались бы сюрреалистичными раньше. Но сейчас, вспоминая упущенные мгновения, что они провели, касаясь друг друга безрассудно и испытывающе, пока глухая пустота в нутре Сиэля не заполнилась наконец ожидающей возвращения домой темнотой, это кажется даже забавным. И тогда Сиэль, не разрывая зрительного контакта, тянется вперёд и по наитию находит тёплую ладонь, просящим движением скользя вверх— пальцы с готовностью переплетаются с его. Не хочется думать, что они не одни, что такие же демоны, сидящие позади, скорее всего, с жадностью упиваются его человеческими эмоциями и смеются, скрывая за этим мерзкую зависть — этот демон его, от и до. По собственной воле. Взаимно. — Так что там с контрактом? Хочешь забрать мою душу? Сиэль говорит это легко и играючи, будто уже произносил эти слова раньше, поэтому он оказывается совершенно не готов к тени той глубокой, почти страдальческой боли, что в ту же секунду накрывает нечеловеческое лицо и застывает мучением в глазах и изломе бровей. Что-то внутри взволнованно звенит и обрывается, словно нити, связывающие и держащие их обоюдные эмоции внутри, не выдерживают и рвутся. Возможно, это нити жизни его сердца. Возможно, пресловутой души. — Забрать? — шепчет демон, и его маска трещит окончательно, уничтожая былое ощущение власти, сквозившее до этого в каждом жесте, — о чём Вы говорите, милорд? Это становится последним шагом. Темнота заполняет последние пустоты и заматывает в кокон, и дрожь прокатывается по позвоночнику: нити рвутся и теперь сдержать слёзы —невозможно. Неужели?.. Время замирает, как замирает погибающее сердце Сиэля: оно помнит ужас и тоску непонимающего ребёнка, когда голос таким же обречённым шёпотом произносил: «Я рядом, под кроватью, господин, пожалуйста, загляните». Оно помнит, как этот голос звал его, долго, сквозь сотню лет, в тщетной попытке найти и ухватить, и только темноте, что не темнота вовсе, а лишь отголоски его сути, удалось фантомно коснуться его. Каково было ждать так мучительно долго? Скитаться в поисках обещанного и не иметь возможности получить это? Вероятно, потому Сиэль проводил свои годы в ощущении, что его жизнь ему не принадлежит. Ведь Сиэль не принадлежит и себе, живя с непосильным долгом уже слишком долго. Теперь всё правильно, всё становится на свои места и, в конце концов, нестерпимо хорошо, что выходит именно так — непонятно только, отчего душат слёзы. Сиэль неожиданно понимает, что он, оказывается, скучал. Но это чувство уже обречено, его не восполнить и не объять, даже высказать уже не придётся, только если душа сможет передать его и вплести вместе с собой в чужое нутро перед тем как быть поглощённой. Сиэлю хватает сил только поддаться вперёд, хватаясь в забытом, щемящем жесте за шею — его с готовностью подхватывают чужие надёжные руки — и он беспомощно выдыхает на ухо: —Ты столько лет ждал её. Она твоя, Себастьян. Забирай. Темнота внезапно глотает их и, безумная, вращается вокруг, стирая реальность. Они оказываются на улице — Сиэль чувствует это по холоду, опаляющему мокрые щёки, звенящая тишина закладывает уши, и он не сразу слышит смех. Незнакомый, низкий и страшный. Себастьян сжимает его в объятиях и глухо смеётся, пряча лицо в шее — его плечи сотрясаются. И, хотя темнота, вьющаяся вокруг беспокойным вихрем, подстать хозяину, вовсе не пугает, Сиэль знает, что голос ломается от страха не за себя, когда он мягко зовёт демона по имени. Удивительно, как легко оно срывается с губ, словно не прошло столетие с их последнего разговора. Себастьян же от звуков его голоса только сильнее обхватывает, вплавляя в себя, и смеётся надрывнее, до хрипоты. —Вы не понимаете, да? — слова звучат резко и обидно, как пощечина, и Сиэль пытается отстраниться, чтобы добиться объяснений или, по крайней мере, одарить возмущенным взглядом, но его безвольные трепыхания прерывают нетерпящим возражений, — нет. Замрите. И тело Сиэля послушно замирает, быстрее, чем он сам успевает осмыслить это, а потом, распахнув глаза, скорее понимает, чем чувствует, как что-то невесомо касается виска. В его воображении, сейчас отчаянно смелом, это похоже на поцелуй, о котором он запретил себе думать в прошлой жизни. Эти мысли были заперты и позабыты столетие, и не может же, в самом деле, Себастьян… Но чужие губы настойчиво прижимаются к щеке, и Сиэль опустошенным взглядом смотрит в темноту ноябрьской ночи, вздрагивая всем телом. Он хочет спросить, он так многое хочет спросить, но ненавистным слезам нет конца. Они оседают на ресницах, мешая сосредоточиться, взять себя в руки, а губы пересыхают, отрезая путь к тому Сиэлю Фантомхайву, которым он был когда-то, — ведь он не может сказать ни слова. Только безропотно сжимает пальцами шерстяной воротник чёрного пальто и хватает ртом воздух. — Я искал Вашу душу, — произносит Себастьян, задевая носом ключицу, — почти сто тридцать лет. Простите меня, господин, но я демон, я должен быть алчным, — мягкость смешка сметает на нет эгоистичный смысл, — поэтому я искал её каждый день, и пускай это было утомительно, я делал это вовсе не для того, чтобы отобрать у Вас. Я получил шанс. Он отстраняется от Сиэля — расстояние между ними непреодолимое и ощущается поистине тошнотворным, но Сиэль только вскидывает голову, силясь поймать и так прикованный к нему полный непостижимых человеку слов взгляд, с единственным вопросом: «Для чего?» Тогда Себастьян улыбается. Не так, как первый раз, более ста лет назад, покорно склоняя голову и прижимая ладонь с угольно-чёрными ногтями к груди в обманчивом жесте верности: «Отныне Вы мой единственный хозяин, а я ваш преданный раб». Он улыбается так, как демоны никогда не умели. Сиэль с ужасом считывает объяснение с губ. —Я ждал Вашего перерождения. Непостижимые человеческой душе чувства, необъяснимая улыбка существа, в которой они скрываются, лежат перед Сиэлем на ладони — беззащитные и доверчивые, такой же сокрушительной силы, как те, что Сиэль прячет внутри. Возможно, сердце демона ничем не отличается от его собственного, жалкого и обреченного на высокие, уничтожающие чувства. — Но, —шепчет Сиэль рвано, ухватываясь пальцами за последнюю нить, — демоны не испытывают эмоций. И, когда Себастьян наклоняется ближе, почти касаясь губами его губ, Сиэль чувствует, как упускает её, как она безвозвратно и счастливо рвётся. Себастьян мягко перебивает его невысказанный вопрос: — Человек создан по образу и подобию Господа, а я создан по Его образу и подобию, — шепчет он, улыбаясь уголком рта, — ничто человеческое мне не чуждо. А теперь... — Повтори моё имя, Сиэль, — просит он тихо, почти умоляюще, голосом, который Сиэль слышал в темноте ночи, во снах, в мыслях, почти сто тридцать лет, — я так по нему скучал. В этом заключается ответ.