Подсолнухи

      Она умерла пять месяцев назад. Как и для других, для меня эта новость стала шокирующей. Что я тогда почувствовала? Честно, чего-то досконального я не помню… Этот день остался в моем сознании за слоем тяжелого тумана.       Помню, что было больно. Очень больно. Нас связывало не только кровное родство. Нас связывало нечто большее.       Я до сих пор помню, как в поместье приехали мать с отцом, которые занесли в гостиную, где я играла, маленький розовый кулечек. Этот кулечек сладко сопел, сжав маленькие ручонки в кулачки. На головке уже росли тоненькие коричневые волосики, которые мама заботливо пригладила. Малышка пахла чем-то очень родным и знакомым, теплым и сладким. Папа посадил меня на диван и положил ее на мои маленькие ножки, придерживая головку рукой. Я с любопытством разглядывала ее красненькую кожу, ее аппетитные щечки и длинные реснички. Она медленно открыла глазки и впервые увидела меня. Ее бездонная, голубая радужка поглотила меня полностью. Она рассматривала мое лицо и не понимала, кто я такая. Я лишь тихо сидела, еле дыша, и боялась испугать ее и нарушить ее внутренний покой. Я вопросительно (или даже с испугом) посмотрела на отца, который не отпускал ее тяжелую головку. Он тепло улыбнулся и сказал, что я могу поцеловать ее. Я послушно, но неумело надула губки и прикоснулась ими к ее лбу. Она испуганно дернулась, но сразу же улыбнулась и шумно выдохнула, опять закрывая глаза. Я тихо посмеялась и посмотрела на счастливых родителей, у которых родилась еще одна маленькая принцесса. Тогда мне было три года, и, наверное, это мое самое первое и самое любимое воспоминание. Я пообещала себе, что Астория Гринграсс станет самым главным человеком моей жизни. Она станет центром моей собственно вселенной.       Мы росли дружно и весело, никогда не ссорясь. Мы были очень похожи, но не внешне, а внутренне. Когда нам что-то не нравилось, и мы хмурились, на лбу образовалась одинаковая морщинка. Наш смех был очень похож. Мы одинаково поджимали губы, когда были в чем-то неправы. Мы всегда синхронно хлопали в ладоши, когда ходили в театры. Мы любили носить одинаковую одежду и делать одинаковые прически, чтобы издалека все видели: мы сестры.       У нас были любимые игры. Мы обожали играть в дочки-матери. Когда Тори была еще совсем малышкой (ей было года два, а мне уже пять) мамой была я. Потом, когда она подросла, мы брали пупсов, которые были нашими детьми, сажали их в колясочки и ходили по саду, делая вид, что мы взрослые девушки и отдыхали в парке. Потом отец смастерил нам домик на дереве. Очень часто мы сбегали из наших комнат, которые кстати были напротив друг друга, в этот домик и поздней ночью считали звезды. Ох, сколько же криков от мамы наслушались, но вспоминать об этом сейчас очень весело.       Когда я поступила в Хогвартс, каждую неделю я отправляла письмо для Тори, которая передавала все новости родителям. А когда уже она поступила, мы воссоединились снова. Мы гуляли вместе, вместе делали уроки, вместе обсуждали однокурсников и делились последними сплетнями. В канун Рождества мы ходили в Хогсмид, где выбирали подарки друзьям и родителям. А на день Святого Валентина мы ходили в одно и тоже кафе и ели пирожные, запивая сладким какао с маршмеллоу. На последних курсах мы обсуждали парней. Так глупо, но так весло.       Я благодарна ей за все. За каждое наше совместное воспоминание, за ее поддержку и просто за то, что она всегда была рядом.       Сложно описать, что я почувствовала в день ее смерти.       В последние недели своей жизни она очень много болела. А все началось с, казалось, обычной температуры. Но уже тогда я знала, что ничем хорошим это не кончится. Я знала о родовом проклятии и молилась, чтобы унаследовала его именно я. Но судьбы вытащила из колоды другую карту.       Через несколько дней состояние ее здоровья осложнилось. К температуре добавились судороги, тошнота, головная боль… Симптомы можно перечислять очень и очень долго. Через несколько дней Драко увез Скорпиуса родителям, чтобы он не видел истощенную мать. Это было и ее желание тоже. Как ни старались лекари, но никакие зелья, мази и примочки не помогали. Доктора разводили руками и говорили, что ее жизнь в руках Мерлина. Теперь только он знает, выживет она или нет. Мерли (будь ты проклят) выбрал второе.       Скорпиус уже вернулся обратно, совсем скоро он должен был отправиться в Хогвартс на третий курс. Все понимали, что для тринадцатилетнего мальчика смерть матери будет трагедией. Он был уже достаточно взрослым, поэтому от него что-то скрывать было бесполезно. Скорпиус сам все прекрасно понимал. Он понимал, что происходит что-то очень и очень ужасное.       Она уже несколько дней не вставала с кровати. Она была бледной, впалые глаза уже выплакали из себя все слезы. Она отказывалась от воды и пищи, видимо понимая, что умрет. Мы с Драко не отходили от нее день и ночь, молясь и надеясь, что состояние хотя бы немного улучшится. Она почти ни с кем не разговаривала.       За несколько часов до своей смерти, она попросила привести Скорпиуса. Мы не слышали, что она ему говорила, но мальчик выбежал из ее комнаты в слезах, отвергая все вопросы.       На своей ладони иногда я все еще ощущаю ее истощенную руку и холодную кожу. Перед самой смертью она уныло смотрела на нас с Драко и слабо-слабо улыбалась. Собрав кажется весь воздух из комнаты в свои уставшие легкие, Астория сказала:       «Я вас люблю. Драко, не оставляй сестру, и ты, Дафна, не оставляй Драко. Вы нуждаетесь друг в друге. Дафна… Стань моему сыну новой мамой. Я буду смотреть за вами оттуда. Мы еще встретимся…»       После этого она, не переставая улыбаться, закрыла глаза, оставив на лице ту самую ямочку на щеке. Астория больше не открыла глаза. И я в последний раз утонула в ее бездонной голубой радужке и уже не вынырнула.       Нельзя сказать, сколько слез я выплакала тогда.       Все краски перестали работать. Кто-то сверху выключил кнопку и погрузил меня в черно-белый фильтр. В сердце вонзили острый кинжал, но не спешили вытащить. Им еще добросовестно покрутили внутри меня, делая рану шире и шире. Я словно истекала кровью, а на жалкую меня смотрели и насмехались. Вытащив из груди кинжал, меня кинули в самый дальний угол комнаты, хорошенько ударив об стену и сломав мне позвоночник. Я не знаю, сколько я так пролежала. Минуты длились по пятнадцать, а потом время и вовсе остановилось. За мной так никто и не пришел. Меня оставили в углу, как ненужную вещь, о которой больше никто и никогда не вспомнит.       Это я чувствовала внутри.       Со слов Драко я села на корточки, уткнувшись лицом в постель Астории, и закричала. Меня трясло. Я рвала волосы на голове. Я хотела заглушить внутреннюю боль болью физической. Кажется, тогда я вспомнила всевозможные способы покончить с собой.       Волнительно было за Скорпиуса. Он уже все понимает (об этом я уже писала). Скрывать нет смысла. Драко рассказал ему все в тот же день. Его реакции я не видела. И слава Мерлину. Думаю, я бы не пережила бы и его слезы.       После начался процесс похорон. Обычно в Британии этим занимаются ритуальные агентства, однако Драко отказался от этого. Он хотел сделать все сам. Он сам договорился о бальзамировании, сам арендовал часовню. Сам, все сам. Как и всегда в этой жизни. Пригласил он не многих, только самых близких. На Асторию итак свалилось слишком много внимания, которого она не получала за всю жизнь: начиная от вступления в семью Малфой, заканчивая слухами о том, что настоящим отцом Скорпиуса был Темный Лорд. Какой бред…       Я не решилась произносить прощальную речь. Я много раз пыталась написать ее, но все заканчивалось слезами. После последней попытки Малфой нашел меня в комнате, на каменном полу, в истерическом припадке. На похоронах я несколько раз чуть не упала в обморок от того, что произносили ее имя, что я видела ее фотографии, что какая-то девушка была похожа на ее.       В Мэноре было не легче. Каждый сантиметр здания напоминал о ней, какие-то комнаты пахли ее духами. В глазах ее сыночка я видела ее глаза. Такие же глубокие и голубые.       Малфоям было так же тяжело. Скорпиус не выходил из своей комнаты, но хотя бы от еды не отказывался. Драко ушел с головой в работу, возвращался домой очень поздно, уходил рано и практически не спал. Казалось, что обитатели Мэнора заболели неким вирусом.       На протяжении нескольких месяцев мне снилась Астория. Она приходила ко мне, просила не унывать, просила позаботиться о Скорпиусе и Драко, просила заменить им ее. Однако последнее мне было не под силу. Ее не заменит никто.       Не даром говорят, что время лечит. Чем дальше мы жили от дня похорон, тем легче всем нам было. Драко стал больше спать и проводить много времени со Скорпиусом. Они много гуляли в последние дни августа, стараясь нагнать потраченные минуты и сделать себя по-настоящему счастливыми. К концу месяца я полностью переехала в Малфой Мэнор и правда встала на место Астории. Начала заниматься домашними делами и создавать уют. Нет, с Драко мы не поженились. Однако за это время, возможно, мы стали кем-то большим друг для друга чем просто родственники. Мы вновь стали лучшими друзьями. И Скорпиуса я стала воспринимать не как племянника, а как сына. Сначала меня это пугало. Я думала, что мне опять будет сниться Астория, но теперь станет ругать и проклинать. Но случилось обратное.       Она пришла ко мне в белоснежном одеянии, румяная и веселая. Ее глаза светились от счастья, а на щеке была та самая любимая ямочка. Она подошла ко мне и взяла за руку. Теперь она была теплая и я чувствовала ее пульс. Со слезами на глазах Астория обняла меня и прошептала:       «Спасибо тебе за все, сестра. Ты сделала меня счастливой, даже когда я нахожусь наверху. Ты относишься к нему как к собственному сыну. Это лучший подарок, который ты могла сделать для меня. Я люблю тебя…»       Я ничего не ответила, а проснулась вся в слезах. На сей раз в слезах радости.       Сейчас на дворе двадцать седьмое января. Передо мной гранитная могильная плита на которой написано заостренным, слегка готичным шрифтом:

Астория Нерисса Малфой

(Гринграсс)

27 января 1982 — 15 августа 2019

       В своих дрожащих руках я держу букет ярких подсолнухов, которые кладу рядом с плитой. По моей щеке катится слеза. С днем рождения, моя любимая сестра!