***
– Феликс, – шепотом зову я мальчишку, блуждая по полутемным коридорам дворца, держась одной рукой за кровоточащую рану на шее, а другой – за стену, невольно пачкая ее алыми пятнами. Ноги подкашиваются, и я падаю на ковер, закрывая глаза, стараясь сдержать подступающие слезы. Зинаида Николаевна и Феликс Феликсович этого не потерпят – я не имею права на слезы, не имею права и противиться их желаниям, не имею права и общаться с их детьми. И последнее, увы, не нарушать попросту невозможно. – Катерина, – дверь дальше по коридору осторожно приоткрывается. Мальчик десяти лет, в длинной сорочке, с забавными кучерявыми волосами глядит на меня своими большими глазами. – Я же просил тебя сегодня притвориться больной, – он спешит ко мне и протягивает руки, помогая подняться на ноги в этом нелепом кукольном платье, в которое меня нарядила его мать. – Я притворилась, – горько усмехается дрожащий голос, – она настояла, пообещав, что даст неделю отдыха. – Какая же ты доверчивая, – бормочет младший из сыновей, заводя гостью в свои покои, – она ведь тебя обманула. – Угу, – обречённо шмыгаю носом, присаживаясь на бархатный диван, пока мальчик стягивает со стола платок и кувшин с водой, поднося их ко мне. Он бережно утирает кровавые разводы на хрупкой шее, и хоть он и делает это очень аккуратно, я всё равно то и дело начинаю пищать от боли. Это всегда непроизвольно забавляет юнца, из-за которого я и остаюсь в этом месте. Для всех в доме, даже для слуг, я лишь куском мяса, которое стоит хорошенько подать к следующему званному обеду. Кусок изысканного мяса, которое имеется лишь у Юсуповых. И многие аристократы готовы немалую цену отдать за шанс испробовать подобное лакомство. Моя матушка попыталась спасти меня, продав Юсуповым, но, кажется, загнала в еще более ужасную ловушку. Впрочем, жизнь во дворце за исключением строгих правил и званных ужинов князя была многократно лучше, чем в имении Мельникова. У меня своя комната, теплая, уютная, своя мебель, одежда, еда три раза в сутки, душ, даже личная слуга, когда же там – подвал, сырой, грязный, и заплесневелая еда да объедки со стола. И я бы с радостью жила здесь, если бы не еженедельная пытка в качестве желанного куска мяса среди диких львов. Вампиры ужасны. Все, кроме Феликса. Он единственный, кто ни разу не пытался испробовать мою кровь на вкус. Единственный, кто действительно заботится обо мне здесь. Единственный друг. И пусть его брат утверждал, что этот хитрый лис ничего не делает без выгоды для себя самого, я всё же ему доверяю. Потому каждый раз после застолья, когда Князь напивается, поднимаюсь наверх и иду к его сыну в комнату. – Феликс, когда я вырасту, – шмыгаю носом, мягко перехватывая его тонкое запястье у ключиц; уголки дрожащих губ расползаются в слабой улыбке, – я обязательно буду защищать тебя. Как ты меня сейчас. – Для этого тебе нужно научиться заботиться хотя бы о себе самой, – насмешливо произносит он, опуская грязный платок в кувшин с мутной жидкостью, – а не-то так и не вырастешь. – Я умею заботиться о себе! Щеки невольно покрываются румянцем, а мой собеседник заливается тихим смехом, опускаясь на диван рядом. – Ага, даже сама платье снять не можешь, – припоминает он мой недавний промах, когда я попыталась самостоятельно снять подобный наряд и нечаянно порвала его, получив по шее от старших слуг, которым его пришлось зашивать за час до мероприятия. – Поворачивайся, – мягко шепчет он, и я подчиняюсь, поджимая под себя ноги, разворачиваясь к нему спиной. Он неуверен в своих действиях, но довольно смышлен, чтобы понять, как рассправиться с петлями корсета и пуговицами. Когда шуршание утихает, а позади слышится утвердительное: "закончил", я наконец понимаю, что он закрывает глаза, и я могу снять тяжелый наряд, сбросив его на предмет мебели. На подлотнике висит вторая сорочка, чуть короче – Феликс уже давно готовится к моим приходам заранее, и подобные мелочи, как чистый платок и сменная одежда стали неотъемлимой рутиной его подготовки ко сну. – Всё, – поворачиваюсь к нему, расправляя белую ткань. Мальчишка открывает глаза и весело улыбается. – Другое дело. Красный тебе не к лицу. – Он подползает ближе, осторожно касаясь ладонью правой щеки. – Ты совсем бледная. Только не говори, что опять пропустила ужин. Он хмурится, изображая злобу, и я отчего-то начинаю смеяться, стыдливо отводя взгляд. От него ничего нельзя скрыть! – Я просто нервничала, – улыбаюсь виновато, однако на собеседника это не действует, и он вдруг прыгает на меня, начиная щекотать, пока я пытаюсь не помереть со смеху, – ладно-ладно! – задыхаюсь, зажимая руками слабые места. Катаюсь по дивану, как жалкая гусеница в птичьих когтях, не в силах бороться, – На ужин была рыба! – Так бы сразу и сказала, – улыбается довольно юнец, откатываясь в сторону, давая мне наконец отдышаться. – Я же просил мне никогда не лгать. – Знаю-знаю, – виновато отряхиваюсь от остатков смеха, продолжая непроизвольно подрагивать, – но ты же даже объясниться не позволил. – Я тоже волнуюсь, – насупивается Феликс, забавно дергая носом; его тонкие брови складываются в милом гневе, – матушка не дает мне видеться с тобой за столом, слуги – во дворе, отец – на прогулках. Вот и остается только ожидать тебя тут. А вдруг однажды ты не придешь? – С чего бы это? – нервно моргаю, пододвигаясь ближе, мягко касаясь его колена. – Тебе же не нравится здесь. Ты не любишь боль. И во сне бормочешь всякое, – он кажется совсем подавленным, и я невольно смягчаюсь, припадая к его плечу. Мальчик грустит, неловко мотая ногами, перебирая пальцы на руках, словно не решаясь что-то сказать, и вскоре вздыхает, произнося: – Ты ведь однажды покинешь меня, ничего не сказав... – Я всегда буду рядом, что бы не случилось, Феликс, я обещаю.***
Запах пороха наполняет складское помещение, казалось бы, заброшенного дома. Замшелые стены и пыльную мебель, частично закрытую холщовкой, слабо освещает масляная лампа на столе. Рядом – тело, истекающее кровью. Обычный трус, решивший, что скроется от князя, всего-то наняв пару-тройку десятков людей. Продал его поставщика и думал, что сбежит, а князь подохнет в адских муках от передоза, когда тот уже будет за границей. – Повторяю свой вопрос, – наклоняюсь к дрожащему от боли старику, и темно-русые волосы следуют моему движению, забавно щекоча лицо, – кто заказчик? – Я тебе ничего, сука, – сплевывает нагло прямо мне на ботинок, заставляя нахмуриться, – не скажу. Он смеется болезненно. Из его мерзкого рта брызжет кровь, смешанная с белой пеной – сожрал что-то, паскуда, перед нашим приходом. Ждал. Я улыбаюсь. Пистолет ложится в ладонь, и раздается выстрел. Пуля проходит насквозь, оставляя дыру в гнилом черепе. – Зачистить всё. Деньги забирайте. Как закончите – сжечь всё, – отдаю приказ своим людям, делая кивок в сторону трупов позади. Приказ не обсуждается – выполняется всё моментально. Мне нет дела до этого старикашки – он не первый, не он и последний. Не скажет он, кто его нанял, скажет другой. Марать руки лишний раз в его дерьме я не собираюсь. Гляжу на кончик черного сапога, заморавшийся в его вязкой слюне, и кривлюсь от отвращения, пытаясь найти хоть что-то чистое в этом Богом забытом месте на краю Петербурга. Среди привычной возни подчиненных раздаются шаги, и мои тонкие брови хмурятся, а пальцы складываются на груди. – Кто пустил сюда шавку? В помещение вальяжно входит статный мужчина в черном одеянии и не менее темном котелке. Он осматривается, подмечая про себя что-то, и поворачивается ко мне, скалясь. – Вы сегодня долго, – спокойно начинает он расставлять фигуры в нашей шахматной партии, желая сделать ход первым, – я надеялся застать здесь только его людей. – Удивительное совпадение! – Улыбаюсь игриво сквозь отвращение, уверенно направляясь к Цепному Псу, останавливаясь в шаге от его наглой морды. Пара гетерохромных глаз глядит на меня с вызовом. Он ждет, я думаю: сходить конем или пешкой, позволяя себе медлить. Время не имеет никакого значения в наших встречах. – Я считала, что не застану вас сегодня. Мне казалось, у вас личное поручение. Хожу конем. Ответ не заставляет себя ждать. Его пешка блокирует путь, подставляясь под удар. – Всё верно, Его Сиятельство просил убедиться, что вы не ошибетесь в этот раз. Я пропускаю ход, продолжая улыбаться ему в лицо. Коня съедают. Вновь ответ за мной, и я в этот раз бью по больному: – Знаете, что забавно, граф Дашков, – тонкие пальцы ловко обхватывают его галстук, позволяя убрать эту чертову пропасть между нами, длиною в шаг, который ни он, ни я не желаем делать. Тяну на себя, заставляя мужчину наклониться, и шепчу на ухо приторно сладко, – мои ошибки забываются за раз. Завтра Князь не вспомнит о моем просчете с тем ребенком. Ваши же ошибки вам не простят никогда. Потому что вы – лишь Цепной пёс. Ваше место – на привязи. Кошку так не привязать. Граф рычит, вырываясь. Взгляд его до безумия разгневан. Партия явно не в его пользу. Улыбка не сходит с моего лица. Руки складываю за спиной, пряча алый галстук под рукавами черного пальто. Пёс может лишь рычать и скалить зубы – впиться в горло ему не позволит его хозяин. И я это знаю, как никто другой. – В этом наше главное различие, граф, как бы вы там не считали. – Отвожу взгляд, прекрасно понимая, что партия на сегодня окончена. Мои люди заканчивают сборы, и я довольна результатом. – Скоро здесь будет жарко. Не опалите свою шерсть.***
– Как прошло? Юсупов закидывает ноги на покрытый золотом стол из драгоценного камня, разваливаясь в своем кресле. Его хитрые глаза следят за каждым моим движением, пока я разливаю кровь по бокалам у серванта. В его кабинете стоит привычный запах горечи табачного дыма и легкая нотка бергамота, принесенная одним из недавних гостей. – Как обычно – всё чисто. Деньги вам доставят с минуты на минуту. За торговцем установлена слежка. – И что же? – усмехается довольно Князь, приоткрывая губы в сладкой улыбочке, знает ведь, как легко я ведусь на его игры. – Ничего интересного? – нарочито тоскливо вздыхает, раздосадованно качая головой и прикрывая глаза. – Ну, как же. Пса своего держите на цепи получше. Я ведь не он – могу и цапнуть. А вы знаете – кусаюсь я больно. – Знаю, но поверьте, Катерина, его укус будет в разы сильнее. – Он – шавка на цепи. А цепь в ваших руках. Пока вы не захотите – он не огрызнется. А вы ведь не хотите? – строю из себя недотрогу, виляя бедрами, направляясь к его столу. Наши взгляды пересекаются, и он явно дает знать, что не желает пить эту холодную бурду из бокала, указывая жестом на свои колени. Хитрый лис и бродячая кошка, что ластится лишь к нему – вот как нас зовут все вокруг. Все считают, что меня скоро выбросят на улицу точно так же, как когда-то подобрали. Но ведь никто из этих языков не знает о главной слабости Князя – наркотике, на который он подсел почти сотню лет назад, когда погиб сначала его старший брат, а после и родители, оставив его на попечительство незнакомых вампиров. Его единственной слабостью осталась смертная девочка, которую он не хотел потерять, в которой видел как поддержку, так и сильную фигуру в далеком будущем. Он обратил меня, впервые испробовав пьянящую кровь, что разливалась по моим венам. И тогда он понял, почему все вокруг желали отведать кусочек этого лакомства. Один раз отведаешь, и уже не забудешь этот вкус. Сладость, сводящая с ума, что сравнима с самым дорогим десертом. Горячая кровь, свежая, густая, лишенная горечи и соли, оставляющая приятное послевкусие на языке. – Феликс, не хотите же? – Я опускаюсь на его колени, позволяя собственноручно снять несколько петель у воротника. Плотная ткань больше не прилегает к бледной коже, открывая вид на изящную тонкую шею. – Конечно, нет. Однако одергивать цепь каждый раз я не собираюсь. Вам стоит найти общий язык с Дашковым, как никак он глава отдела внутренних расследований с некоторых пор, – его дыхание касается мочки уха, и Юсупов мягко обхватывает мою талию, прижимая к себе крепко-крепко, будто кто-то желает меня у него отобрать. – Нейтральные отношения с ним могут сыграть вам на руку. Не мне это вам объяснять, Катерина. Юноша одаривает мои ключицы легким поцелуем, после бесцеремонно впиваясь клыками в нежную плоть. Даже обращение в вампира не испортило моего вкуса – по крайней мере, если верить его словам. Боли я не испытываю, точно не той, что в первые разы, в детстве, скорее некое облегчение. Кровь – плата за его покровительство. И пусть наши отношения и дальше остаются торговыми в глазах окружающих. – Вам правда следует чуть мягче быть с ним. Как бы он не был предан мне, может и потрепать нервы. – Вы думаете, я не сделаю это первой? – ухмыляюсь игриво, проходясь пальцами по рыжим кудрям собеседника, невольно завидуя – мои жилистые пряди едва можно в тонкую косу собрать, кудри на подобном будут выглядеть просто нелепо. Феликс задорно усмехается, понимая, что сейчас я говорю искренне, и, кажется, ему бы хотелось увидеть воочию, что же я задумала, вот только дела не позволяют ему такой свободы. – Знайте одно: терпение у Дашкова не бесконечно.***
Коридоры поместья оглушаются громким стуком каблуков спешащего в кабинет Дашкова, желающего поскорее закончить с отчетом и вернуться к расследованию дела Руневского, явно скрывшего что-то от третьего отдела в своем докладе о погибшем отряде террористов. В этом деле слишком много несостыковок – и графу это не дает покоя. Впрочем, это не единственный предмет его волнений. Есть кое-что хуже. И судя по свежему запаху, это кое-что вломилось в его дом и преспокойно курит его собственные сигареты в кабинете, доступ в который перекрыт даже личным слугам. Мужчина делает глубокий вдох, проворачивая металлическую ручку влево, тут же невольно хмурясь от тягостного аромата табака и чего-то удушающе цветочного. Прежде он, признаться, не замечал, что ангора пользуется духами. Скорее всего, это впервые, и она явно переборщила с душком. – Не скажу, что рад вашему визиту, Екатерина Павловна, – хмуро бросает он с порога, глядя сурово на гостью, развалившуюся на диване. Вид у меня, признаться, безобразный – расстегнутая наполовину блуза, открывающая вид на небольшие, но упругие груди, подчеркнутые строгим черным корсетом; облегающие мужские брюки с высокой посадкой, украденные из гардероба князя, и узкие сапоги с плотной перевязью, отнявшей где-то минут десять моей жизни. Русые пряди небрежно стекают к шее, обрывая свой ход чуть ниже подбородка. Зрачки слегка расширены, серые круги глядят на Пса задумчиво, будто ожидая упрека, которого вслух так и не раздается. Даже грустно: хотелось выбесить его с порога. Впрочем, всё ещё впереди. Приподнимаю бокал красного вина, непришедшегося мне по вкусу, и распрямляю плечи, устало выдыхая. – Знаете, я даже устала ждать. Привыкла, что это я опаздываю на незапланированные встречи. Но чтобы опаздывала жертва... немыслимо, – тоскливо прокручиваю меж пальцев хрусталь, отставляя наконец на стол. – Вы по поводу утреннего инцидента? Его Сиятельство желает видеть отчет немедленно? – Граф уверенно закрывает дверь на замок, понимая, что разговор будет долгим, и проходит к столу, убирая на всякий случай вино как можно дальше от документов. В этот раз фигуры расставлены мной, но шахматная партия пока не позволяет предсказать победителя. Противник сегодня крайне пассивен, и это даже огорчает. Игра обещает быть скучной. – Его Сиятельство, – усмехаюсь прозвищу, откидывая голову на подушки, – Князь слишком сильно доверяет вам, даже попросил наладить... наши с вами отношения. И я не понимаю, откуда такое доверие. – Впервые солидарен с вами, – холодно отзывается оппонент, перебирая некоторые документы. Я могу видеть его лицо, но не эмоции на нем. Отвратительно. – Говорит, терпение ваше небезгранично, – пожимаю плечами, принимая сидячее положение, – говорит, вы можете однажды загрызть меня. – Чепуха. Его Сиятельство не говорил последнего. – Всё-то вы знаете, – закатываю глаза, поднимаясь на ноги, медленно направляясь к нему. – Так что, я здесь, чтобы убедиться в этом самолично. Граф отвлекается от чтения, бросая на меня косой взгляд, не решаясь опустить его ниже алых губ. Принципы. Очень раздражающая его черта. Дашков принципиален и верен своему делу, и явно не привык к тому, что кто-то со стороны сует свой нос в его дела. – Я не понимаю, о чём вы, – отрицает вампир, опуская взгляд в бумаги. Едва заметное изменение в его голосе, легкая дрожь, заставляет уголки моих губ приподняться в улыбке. – Я предлагаю сделку. И поверьте, граф, я делаю это в крайнем случае. – Присаживаюсь на край стола, что явно не приводит хозяина поместья в восторг, но внешне он остается непроницаемо спокоен. – Если выиграете в небольшой игре, то я... – Давайте я сам буду решать, что принесет мне победа. Улыбка становится шире, и я искренне наслаждаюсь ситуацией, в которой выгодного положения не имею. – Хорошо, если выиграю я – вы покинете пост главы отдела внутренних расследований и больше никогда не приблизитесь к Князю. – Вы уверены, что это одобрит сам Князь? – Я смогу убедить его, что это было необходимо, уж поверьте. – Продав собственное тело? Сомневаюсь, что это заменит верного человека на передовой. – Мы не на войне, граф, – фыркаю, поправляя замявшийся воротник рубашки, лишь сейчас замечая на нем бордовое пятно вина. – И не только кровопролитием теперь решаются вопросы. – Конечно, – не слишком явно признает Дашков, делая глубокий вздох, – так чего вы хотите? В какую игру сыграть? – Не так быстро. Для начала я хочу знать, что вы желаете получить в качестве победы. – Равносильную цену, – сообщает равнодушно мужчина, поворачиваясь ко мне всем корпусом, – вы покинете ряды Дружины и перестанете быть личной игрушкой Юсупова. В конце концов, вы вампир лишь по его прихоти. – Это честно, хоть и неблагоразумно. Князь откажется. – В случае вашей победы всё тоже не столь однозначно. Черт, а он умнее, чем кажется. Шавка умеет не только лаять, да грызть чужие глотки по приказу хозяина. Удивительно. Может, посадить его на свой личный поводок? – Так что же за игра, Екатерина Павловна? – О, всё достаточно просто: если вы кончите в течении следующих десяти минут, победа за мной. – Прошу прощения? – переспрашивает, сдерживая смех мужчина. – Не заставляйте меня повторять, вы всё верно расслышали. – Мало того, что вы вломились в моё поместье, так ещё и намерены изнасиловать меня в моём же кабинете? – Почему же? Мне не придется ничего делать. Ваше тело сделает всё за вас. Вы же нюхач, господин Дашков, должны были почуять неладное. Лицо вампира искажается сначала непониманием, а после ярким возмущением, сменяющимся открытой ненавистью. В мгновение ока он хватает меня за горло, оттаскивает к дивану, швыряя на него, и заламывает руки над головой, чтобы попыток к сопротивлению было как можно меньше. – Уф, признаться, мне говорили, что эта штука действует быстрее. Я так старалась вас отвлекать разговорами, а вам хоть бы хны, – тяну с тоской, совершенно откровенно глядя на графа. – Это афродизиак. Позаимствовала в борделе. На женщин, вроде как, не действует, а вот на мужчин... только так. Пять минут – и победа за мной. – Вы совершенно лишены всякого достоинства, Екатерина, – грубо шепчет голос Дашкова с хрипотцой, и я улыбаюсь довольно – он начинает дышать тяжелее, значит, действует. – Готовы идти на такие искушения и подлости ради удовлетворения собственного эгоизма. – Разве... . – Не пытайтесь лгать хотя бы себе: вы законченная эгоистка. Используете всех вокруг по любой прихоти, а те, кто вам не подчиняются, сразу же исчезают. Я насчитал шестерых за последние полгода. И, кажется, вы собирались сделать меня седьмым. – И сделаю. Князь... – Вы ревнуете того, кто вам никогда и не принадлежал. Того, кто никогда вашим не станет. – Дашков в полумраке комнаты кажется уставшим, подавленным, но никак не взбешенным или разгневанным, каким мне хотелось бы видеть его сейчас. Улыбка спадает с моего лица, и на ее место приходит сомнение. – Вы – марионетка в руках Юсупова. И пока вы ему нужны, он будет закрывать глаза на всякие ваши просчеты. – Тогда вы ему не нужны вовсе, – пытаюсь уколоть побольнее, но Дашкову будто всё побоку. – Возможно. А может всё иначе? Когда последний раз вы были на совете Дружины? Слышали основные планы? Последние новости? Вам наверняка доселе было неизвестно, что недавно погиб ваш отец. Брови сходятся к переносице, и теперь я уже пытаюсь вырвать руки, чтобы оттолкнуть его прочь. Вероятно, это страх. Страх перед осознанием правды? – Не он ваша игрушка, а вы – его. Вы следуете за какой-то несбыточной мечтой, детским обещанием или давней просьбой, но поймите, это не нужно Его Сиятельству. Когда он наиграется – выбросит прочь, откуда и подобрал. – Заткнитесь. Вы – лишь жалкий пёс. Вам неизвестно ничего из того, что связывает нас. – Почему же? Вас подобрали за ваши особые качества, приняли в семью, обогрели, даже превратили в вампира, чтобы оставить рядом подольше. И если за век, проведённый в вашем обществе, Князь не устал от ваших выходок, это совсем не означает, что не устанет в скором времени. Уверяю вас, я куда терпеливее Его Сиятельства, и даже сегодняшнее готов вам простить. Признаться, совсем ничего не понимаю, но что-то из его слов не дает мне покоя, и я смиренно опускаю голову, наконец отводя взгляд – не могу больше смотреть в его глаза. Хватка слабеет, и граф отползает в конец дивана, закрывая одной рукой пах, а второй держась за голову – похоже, не сорваться под давлением вещества, для него стало тяжелой пыткой. Я медленно приподнимаюсь на локтях, отчего-то смущаясь, и медленно выдыхаю. – Нет. Я не могу уйти, оставив вас в таком положении. Я, может, и подлый че... вампир, но всё-таки довольно справедливый. Хотя судить не мне. – И что же вы предлагаете? – Другую игру. На ваших условиях. Если выиграете – я выполню то, что вы пожелали ранее. Если выиграю я... – Я уйду. – Нет. Вы позволите мне исполнить просьбу Князя и наладить наши отношения. – Подтягиваю к себе ноги, всё ещё не силясь поднять глаз на собеседника, ощущая, что щеки отчего-то пылают диким жаром. – Вы правы, я привязана к нему с детства. И это не значит, что он также привязан ко мне, чтобы я не думала там... Если я последую его совету, возможно, смогу заслужить некоторое доверие. – Вы умнее, чем кажетесь. – Это мало похоже на комплимент, но спасибо. Вы тоже не такой уж и... противный пёс. Не поймите не правильно, с детства не люблю собак. Это личное. – Хорошо, если вы согласны, то я принимаю условия вашей игры. И чтобы всё было честно, пожалуй, установим второе правило: если вы в течении пяти минут застоните хоть раз, победа за мной. Ваша победа остается на тех же условиях. Кажется, моё время подходит к концу, не так ли? – Я знаю лишь приблизительные рамки... Широкая ладонь ложится на бедро, сжимая его грубо, моментально подтаскивая меня ближе к мужчине, заставляя упереться уязвимой частью в его явно возбужденный пах. Хоть близость с мужчиной и не была для меня в новинку, смутиться от такого жеста просто невозможно. Кусаю губу, предвещая что-то интересное, позволяя графу расстегнуть рубашку до конца, распахивая ткань настолько, насколько это возможно. Мне непривычна подобная напористость, но не могу не признать, что сама довела до подобного мужчину, по слухам, отличающегося завидным терпением. Не знаю, что там говорила мне тетка в борделе, но от этого запаха даже мне становится невыносимо жарко. Дашков оставляет смазанный поцелуй на шее, будто пробуя меня в том месте, где совсем недавно смыкались клыки князя. Он не кусает, лишь целует, мягко, заботливо, осторожно. Он напряжен, но старается не передавать это мне, отвлекая то очередным поцелуем, то поглаживанием внутренней стороны бедра. Такое поведение графа я и вообразить себе не могла. Он обводит пальцами ореолы темных напряженных сосков, будто проверяя, насколько я чувствительна в груди, и, стоит ему услышать тихое "ох", как тут же опускается к горошине, начиная мягко мять ее губами, изредка прикусывая. Он играет в свои игры, но и я отставать не желаю. Одна рука ложится ему на плечо, сжимая в попытке сдержать, вторая же опускается на ремень, неуклюже его расстегивая. Граф не противится, в этом нет смысла – он знает, я не привыкла к ласке, выбить из меня стон будет проще, чем довести его до экстаза. Его свободная рука в ответ проскальзывает под брюки, мягко поглаживая сначала живот, спускаясь постепенно ниже. И стоит ему коснуться влажного лона, едва надавливая, а зубам прокусить чувствительную кожу до ощутимой боли, как слуха Дашкова достигает возбужденный стон. Поражение. Но граф не останавливается на этом, он довольно глядит на смущенную меня, растерянную и сбитую с толку, впервые за долгое время, наклоняется ближе и одаривает чуть дрожащие от бессилия губы нежным поцелуем, не настаивая на продолжении, но определенно его желая. Что же, торопиться мне некуда. Теперь уж точно. Он неуверенно стягивает плотные брюки с меня вместе с бельем, оставляя в одной лишь расстегнутой рубашке – корсет вскоре отправляется на пол за ненадобностью. Я закрываю глаза и тянусь за новым поцелуем, тем самым отвлекаясь от грядущей боли. Мне не страшно, лишь любопытно и слегка стыдливо. Я заманила ненавистного мне человека в постель и накачала афродизиаком, буквально заставив его пойти на такое, чтобы избавиться от невыносимого чувства, дурманящего разум. Так мне, по крайней мере, казалось. Когда же он отстраняется, облизывая губы, и смотрит на меня задумчиво, будто стараясь разглядеть что-то особенное, я понимаю, что ошибалась. Он медлит, потому что думает, что я боюсь. Он не хочет причинять мне боль. Не видит во мне ни врага, ни соперника. Видит лишь хрупкую девчонку, что по собственной глупости спуталась с вампирами, когда же могла не единожды сбежать куда подальше. Одинокую девочку, окружённую кем угодно, но только не друзьями. И он такой же. Цепной пёс и бродячая ангора. Кошка привязалась к собаке. И это обоюдно. Именно поэтому я ненавижу собак. Они слишком легко доверяют. Их нельзя обманывать, иначе они перестанут верить. И мне не хочется обманывать графа. Не сейчас уж точно. Сцепляю руки в замок на его затылке, подтягиваясь ближе, и улыбаюсь искренне, тепло, заглядывая в эти бездонные щенячьи глаза, давая надежду на что-то большее. Нам обоим.