төштә курдем сине

      Незримым кулачками стучал дождь холодный ночью поздней. Леденящий шквальный ветер задувал под щели заставленных окон. В немой хладной дрожи Дазай забивался под тяжелое одеяло. Бились в окна и жухлые иссохшие листья осени, и корявые обломки веток из сквера напротив.       Одним сильным порывом ручища ветряные снесли заставы в комнатушке небольшой, ворвавшись холодным телом, накрывая Осаму. Нехотя сорвавшись с постели, он захлопнул ставни, укрыл вуалью прозрачных штор, в надежде, что те придержат гнев природный.       Лениво тянулись часы ночные и утренние, а дождь все шел, все бежал куда-то по сточным каналам, по крышам каскадным отстукивая ритм своеобразный. Ветер все рвался через окно, снося ставни, колыша в причудливом танце шторы. Ругаясь с окурком во рту, Дазай вновь закрывал окно.       Город туманом бледным укрывало, деревья ломались и гнулись под ветрами осенними. Свет назойливо мигал в комнате с остывающим на столешнице кофе. Устало потянулся к старой побуревшей чашке.       — Дубак какой, — присел он за столик с дрожащим другом, что сном казался в час ненастный.       — Стоит отметить, что стоило задуматься о другой квартире, — заметил Ода. Все такой же с неряшливой щетиной, с мудрыми глазами, в рубашке чёрной.       — Надолго? — бредил явью Осаму, оглядывая гостя напротив.       — Подожду, как дождь закончится, — слабо улыбнулся друг.       — Ждать можно долго. А как же твои подопечные? — ковырял ногтем поломанным он ручку чашки кофейной, бросая бычок в импровизированную пепельницу из осколка тарелки.       Не проснулся стало быть от сна дневного, бредил в горячке болезненной. Виден ли каждому лик смертный? Может все лишь глухая немая боль в умирающем разуме?       Друг разложился на кровати, отвернувшись к стене пустой. Ну, ничего и так можно было примоститься боком. Вдвоем теплее должно быть станет. Скрипнув раз, Дазай уложил голову на сложенных руках, любовно глядя на взлохмаченные темно-рыжие волосы, что мягко отливали на свету. Рисовал полосы по рубашке вдоль по воздуху в миллиметрах от спины. Страшно коснуться того, что мимолетом осыпается пылью рядом.       А дождь не останавливался ни минуты, стучался и заливался через края. Он качал ногой на краю кровати в радости печальной. Блаженно улыбался Одасаку от бесконечного трепа, от щебетанья птичьего. Осаму заливался звонким смехом, едва ли не задыхаясь от слез накатывающихся, рвущихся из глубины души. Однако держался и лишь цветы шутовства нес через сон долгий и тягучий.       — С днем рождения, Одасаку, — влюблено улыбнулся нежностью Дазай другу. — Подарка, правда, нет.       — Ты живой, уже само по себе подарок, — Ода заправил прядь масляную за ухо. Отстучалось сердца лишь раз в момент, залилась грудь немым криком и тянущей болью. Будь то соном дивным, оно же было его наказание в аду.       Вечером в дом постучался старый и забытый друг в день заветный. Грустный блеском в очках круглых с лун белесых на ночном небе. Принес друг обиды юношеской сакэ веселящее.       — И ты будешь пить, вот диво? — хлопнул по бедру Дазай.       — Не грешно и разок пропустить, — косо улыбнулся Анго, снимая мокрый пиджак. — С днем рождения, Ода!       Стучали чарки, дым сигарный клубился над белым полотном потолка. И как тогда давно, и как в те дни юношеские: друзья веселились и пили. Истории из работы ведали, казусы разные.       К ночи Анго ушёл улыбаясь и дрожа зонтом под заливным дождем. И вновь они лежали вдвоем в комнате тёмной. Тупо глядя куда-то, Осаму думал о страшном о дне следующем. Однажды ведь дождь суровый кончится. Безумно, страшно и одиноко. Гулом стучало сердце в ушах в желании сладостном. Дуновеньем коротким он коснулся губ сонных, мягких и тёплых.       Под дверью бурлила речка болтушка, занося домой листву осеннюю рыжую, грязь прочую. Ледяная вода заливалась в тусклые тазики, пока Дазай корячился с потопом нежданным Одасаку заливался смехом едким.       — Чего смешного-то?       — Как ты пыхтишь и ругаешься, пытаясь выправить непоправимое, — плеснул он водой в Осаму.       — И так холодно, хочешь, чтобы я совсем замерз? — тряхнулся Дазай.       — Ничего, отогрею, — ринулся руками распростертыми Ода на него. Растерялся пойманный в капкан Дазай. — Скоро солнце придёт.       — Пора бы уже, — придерживая ковш в руках.       Бумаги и легкие вещи плыли по комнате, оставалось лишь ждать мига утреннего и солнечного. И вновь уснули, теснясь на крохотной кровати.       По утру комната заливалась утренними лучами. Стучась то в дверь, то в окно. Дождь прошёл. И, как сказал Ода, он ушёл вместе с ним. В комнате было сухо, ни следа от прошедших дождливых дней. Кто-то настойчиво стучался.       За порогом на засвете стоял Ацуши с почтальонкой на перевес, ярко улыбаясь и щурясь по утру.       — Доброе утро, Дазай-сан, — помахал он.