Аокигахара, лес самоубийц.

телефон разрывается трелью звонка, вытягивая Накахару из тяжёлого сна без сновидений. Чуе не снятся сны, но он терпеть не может, когда его выдёргивают из бессознательной черноты, особенно когда на ярком экране телефона с разбитым уголком высвечивается «придурок-суицидник.» – уёбище, ты время видел?! – рявкает в трубку Чуя, развернувшись на спину. признаться, он и сам время не успел толком разглядеть, но в том, что сейчас глубокая ночь он даже не сомневался. – Чу-у-уя, – собственное имя этим до противного знакомым голосом режет слух. однако голос Дазая звучит настолько устало и грустно, что у любого сердобольного начало бы резать ещё и тот самый злосчастный ритмичный орган в груди. у Чуи это вызывает только раздражение. – а ты же бывал в Токио? наверняка бывал. и наверняка, нет, точно-точно слышал про лес Аокигахара. – и? – Чуя спрашивает с напряжением, устроившимся где-то между лопаток, пока ещё сонный разум выуживает пьяные отзвуки в голосе Осаму. – ну, так вот, его в народе называют «Лес Самоубийц»… – боже, блять, правый! я сейчас брошу трубку! – раздражённо простонал Накахара, и было уже собирался последовать своим словам, как с того конца беспокойно защебетал Дазай. – нет-нет, ты послушай! пожалуйста, прошу, умоляю! мне нужно, чтобы ты меня выслушал! – Чуе показалось, что прямо сейчас его собеседник находится на грани истерики. вязкое чувство, что выслушать всё-таки нужно, сбивает с губ тяжёлый вздох. – я слушаю, – мрачно произносит Накахара, поднимая усталый взгляд в потолок. слушать очередные суицидальные бредни Дазая не хотелось, но всё то же мерзкое ощущение, что нужно, его, кажется, не собирается покидать в ближайшее время. – так вот, так вот, да… в народе он известен как «Лес Самоубийц», и, наверное, ты не удивишься, но я очень-очень давно хотел в нём побывать, там, говорят, призраки всякие водятся, но мне не то чтобы это интересно, – Осаму тараторит, будто боится не успеть, его точно посетила какая-то сумасшедшая мания, выдавливая из него воздух вместе со словами. Чуе кажется, что тот даже дышать забывает. – мне интересно было посмотреть и убедиться самому, что этот лес настолько гнетущий, что если у тебя были мысли повеситься, то здесь-то ты это точно и всенепременно сделаешь. представляешь! я, вот такой вот депрессивный, с верёвкой и мылом, потерявшийся в этом мрачном лесу… а в нём, кстати, невозможно не заблудиться, если ты идёшь один и уходишь с протоптанной туристической дорожки. там под слоями лавовой породы и земли находятся железные залежи, там магнитные аномалии всякие… – сборник Википедии, давай мне краткий пересказ уже и итоги твоего изложения, я не хочу слушать всю эту хуйню только потому, что тебе в три часа ночи в голову взбрело рассказать мне про флору и фауну леса возле горы Фудзи, – шикает в трубку Чуя, предчувствуя, что сон к нему сегодня больше не вернётся. как же он будет прав! – а про фауну я ещё не говорил, вообще-то! там, говорят, дикие лисицы, змеи, и даже собаки живут. тебе же нравятся собаки, да, Чуя? или я путаю…? я не помню… – на секунду Чуе показалось, что Дазай обеспокоен тем, что не помнит такого простого факта. нет, ему точно показалось. – Осаму, – холодно отсекает Накахара, явно давая понять, что больше слушать эти тревожные бредни не намерен. – да-да, в общем… в общем, я думал, что было бы замечательно окончить свою жизнь среди извилистых зелёных деревьев, под шёпот призраков и тихий скрип потерявшего ориентиры компаса, а не вот так… х-ха, не вот так, наглотавшись безрецептурных нейролептиков, антидепрессантов, транквилизаторов и хорошего вискаря! ох, блин, наверное, тебе обидно это слышать, вискарь тебе будет намного больше жаль, чем меня… – действительно расстроенно произносит Осаму, будто его действительно заботило, что Накахара не будет переживать из-за его смерти. – твою же, блять, мать! – слышится с другого конца трубки такой озлобленный вой, что ухо закладывает даже по телефону. слышно, как в квартире Чуи что-то громко упало. *** Дазай не сразу осознаёт, что звук дёрганья дверной ручки, которую кто-то отчаянно пытался открыть, не родился из его пульсирующего воспалённого сознания, а вполне себе существует без него в реальном мире. он сидит на полу прихожей, пытаясь вспомнить, что он здесь забыл. точно, он хотел попить воды. ему очень сильно хотелось пить. громкий стук кулаком в дверь тоже вполне себе реальный. – если ты сейчас же не откроешь, сукин ты сын, то я выломаю эту проклятую дверь! – разъярённый вопль Накахары лишь немного возвращает обратно в серое бытие, смазанный таблетками и алкоголем мир. Осаму ползёт на карачках, изрезанной рукой едва хватаясь за ключ в замочной скважине. – давай, блять, быстрее! – кажется, Накахара услышал копошения за дверью, и его голос кое-как заставил Дазая себя пересилить и провернуть ключ. дверь просвистела от того, как резко она открылась, и Накахара влетает в квартиру, спотыкаясь об трясущееся тело, не успев раньше заметить Осаму. Дазай широко скалится, когда слышит очередное матерное, и когда Чуя его буквально поднимает, схватив за грудки, и голубые глаза смотрят так по-злому, что у теперь уже неудавшегося суицидника в голове только один синоним к этому взгляду - выстрел пули ровно в черепную коробку. – привет, Чуя, – продолжает по-тупому лыбиться Дазай, тряпичной куклой повиснув в чужой сильной хватке. – пришёл окончить мои страдания раньше, чем это сделает таблеточный коктейль в моём желудке? – я тебе голову сверну, уёбок! – гортанно рычит Накхара, наплевав на то, что входная дверь всё ещё открыта и несчастные соседи слушают его вопли в половину четвёртого ночи. – что за долбанутый косплей на Марлу Сингер?! напомню тебе, что я не Тайлер Дёрдан, я не собираюсь тебя трахать всю ночь, чтоб ты не откинулся как только закроешь глаза! – чего? ах, да, точно, твой любимый фильм… понял, понял, да, – Осаму усиленно закивал, тут же оказываясь отброшенным на пол. не в силах особо шевелиться, он молча наблюдает за тем, как Накахара захлопывает дверь и склоняется над ним, чтобы потащить безвольное тело за собой, пачкая горячую ладонь об окровавленные запястья. – куда-а-а? оставь меня умирать… – всхлипывает Дазай, и для Чуи это звучит как мерзкая издёвка. – о, нет, падла, я тебя заставлю остаться в этом ужасном мире! – рычит Накахара, включая свет в ванной, обжигая сетчатку привыкшего к темноте Осаму. Чуя оттаскивает его к унитазу, и кривится от вида крови и ржавых лезвий в раковине, всем своим видом показывая отвращение к существованию такого человека, как Дазай Осаму. – не хочу-у-у… я не буду блевать, – как маленький ребёнок протестует Дазай, пытаясь скрестить дрожащие руки, но слабость в конечностях не позволяет ему выглядеть хоть капельку убедительно. звонкая пощёчина не заставляет себя ждать. – будешь, – с холодом отвечает Чуя, сверяя Дазая таким взглядом, будто он последнее существо на планете. в подтверждение своих слов, Накахара зарывается в тёмные волосы на затылке, грубо сжимая и подтягивая к унитазу всё ещё ошарашенного пощёчиной Осаму. его шокировали не боль и не факт того, что Чуя это сделал, - к этому Дазай уже давно привык, - а то с какой ненавистью на него смотрели голубые глаза. Дазай ещё никогда не видел этого чувства настолько же глубокого, как у Накахары в момент удара. – у тебя руки грязные! я не хочу, не хочу, не хочу! – с истерикой и едва ли не навзрыд тараторит Дазай, когда Чуя хватает его щёки, крепко и болезненно сжимает, заставляя открыть рот. указательный и средний палец, всё ещё перемазанные чужой кровью, резким движением оказываются в полости рта, Осаму только и остаётся, что беспомощно пытаться выдернуть голову из крепкой хватки с двух сторон. в пересохшем рту выделяется слюна, лишь бы избавиться от вкусов солёной кожи и металлической крови. по истине тошнотворное сочетание, но когда пальцы давят у самого основания языка, Дазай кривится, пытаясь укусить Накахару, лишь бы тот его выпустил. Чуя игнорирует эти психованные попытки и давит только сильнее, пока к горлу не подкатывает содержимое желудка. вытянув пальцы, Чуя утыкает Дазая головой вниз, заставляя того избавляться от убивающей отравы в организме. процедура повторяется несколько раз, пока воду в унитазе не заполняют янтарь виски, желчь и толпящиеся друг с другом таблетки разных форм и цветов - маленькие розовые, вытянутые белые, круглые белые, голубоватые круглые, крупные желтоватые. у Чуи пальцы больше не в крови - в вязкой дурно пахнущей слюне Дазая, который держался за стульчак, как за спасательный круг. он тихо стонал, с пересохших губ тянулась слюна, взгляд бессмысленно утыкался в пространство перед собой, пока на щеках сохли тонкие дорожки от редких слёз. Накахара отмывает руки и наконец-то позволяет себе крыть Осаму трёхэтажным матом и словами о том, как же сильно он его ненавидит. Дазай дурно улыбается, всхлипнув, когда Чуя спрашивает, на кой чёрт он это сделал. – хотел, чтобы ты примчался ко мне и показал, насколько ты меня любишь, – хихикает Осаму так, словно у него последние шарики за ролики заехали. Чуя за шкирку помогает ему встать и подхватывает под руку, потянув на кухню. – нет, ты не прав. я тебя ненавижу больше всего в этой жизни, – говорит Накахара, усаживая это подобие человека на стул. по его интонации было прекрасно понятно, что он не врёт, не шутит, не говорит это в очередном порыве гнева. это искреннее, неподдельное и глубокое чувство. Дазай поджимает к себе колени, сидя на стуле, с грустной улыбкой глядя на спину Чуи, который набирал ему стакан воды. – тогда почему ты приехал? почему ты обо мне заботишься? – вопросы риторические, конечно. Осаму прекрасно знает, что несмотря на всю ту ненависть, что Накахара к нему испытывает, Чуя умещает в своей душе такое непоколебимо огромное количество человечности, что сразу в голове возникает два вопроса: у рыжих действительно есть душа? и как столько человечности может быть у того, кто человеком даже не является? – чтоб ты подольше помучался в своём бренном существовании, – отзывается Накахара, со звонким стуком поставив стакан на стол. – ручки болят, прости, не могу за стакан взяться, – невинно улыбается Осаму, демонстративно вытянув руки вперёд. на его предплечьях не было живого места и на старых, уже давно затянувшихся шрамах красовались свежие, новые, глубокие порезы. ещё одна проблема, которой придётся заняться Чуе, как только он напоит Дазая водой. Осаму чувствует, что в конце этой ночи произойдёт что-то непоправимое. *** Чуя молча смотрит на Осаму, пока тот разглядывает перебинтованные руки, точно обновку, а не привычную для себя картину. в груди закипала та самая последняя капля терпения, которое вот-вот начнёт бурлить и взорвётся, обжигая всё, что попадётся на пути. так больше не может продолжаться. – мы расстаёмся. – что? почему? – резко оборачивается к нему Дазай, только недавно более-менее пришедший в себя после устроенного им шоу одно актёра со спецэффектами, будто действительно не понимая почему. будто это не он каждый день изводил Накахару на такие сильные эмоции, что вот-вот и он перегорит. перегорел. – почему?! ты меня действительно спрашиваешь почему?! – Чуя повышает на него голос и тут же тухнет, как задутая спичка. его ладони устало накрывают веснушчатое лицо и слышится тяжёлый глубокий вздох. Накахара начинает чеканить по словам. – скажи мне пожалуйста, сколько раз мне приходилось терпеть все эти твои измывательства: сколько раз мне приходилось доставать тебя из петли? сколько раз мне приходилось терпеть предательства, лишь бы твои хитровыебанные планы воплощались в жизнь? как долго мне ещё придётся быть мальчишкой на побегушках у тебя, манипулятор ты недоделанный?! – голос снова обретает силу, когда Чуя отстраняется от своих ладоней и сталкивается с этим взглядом. со взглядом непонимания, будто всё, что он перечислил - в нормальном порядке вещей, что так у всех людей и он не исключение. – я искренне пытался слепить из этих отношений хоть что-то сносное, но ты банально не идёшь навстречу… хуже того: ты любишь всё усугублять и доводить меня до того, что я не могу себя контролировать от того, насколько сильно я из-за тебя бешусь! а потом ты выкидываешь очередное «Чуя, я вскрыл вены», «Чуя, я наглотался таблеток»… Чуя то, Чуя сё! меня это заебало, ты слышишь?! – Накахара запрокидывает голову, в очередной раз шумно выдохнув. – меня вся эта хуйня уже так искалечила, что ещё немного и я начну тебе уподобляться, а идти на дно я не собираюсь ни сейчас, ни когда-либо ещё! так что вот, делай выводы, я подвёл итоги: мне всё это к чёртовой матери не сдалось, и на этом точка. Осаму молча слушал чужую тираду, стараясь каждое слово переварить и вспомнить: действительно, а сколько? как много раз Чуя оказывался в тех ситуациях, что он упомянул, и как часто он пытался выстроить с ним хоть подобие хороших, здоровых отношений? Дазай снова опускает взгляд на собственный руки, те самые руки, которые уничтожают всё, к чему они прикасаются. он не может создавать руками, которые заставляют всё рушиться и исчезать. наверное, такое сравнение больше подошло бы Накахаре, но в отличии от него, Осаму Дазая, Чуя способен не только быть машиной для уничтожения и убийств, но созерцателем и создающим. Накахара был прав, Дазай его уничтожает самыми ужасными методами. – Чуя, да брось… – беспокойно улыбается Дазай, улыбка - прекрасный защитный механизм. солнце вот-вот начнёт всходить, а внутри грудной клетки что-то резко упало. – бросаю, – отзывается Накахара, поднимаясь с места, и Осаму подрывается за ним, следуя в прихожую на едва послушных ногах. – да нет же, нет! брось эту мысль, мы всё ещё можем всё исправить, – цепляется за него Дазай, чувствуя, как из-под ладоней сбегает последний шанс на что-то стабильное и здоровое в его шаткой и прокажённой жизни. – Чуя, ну, сам подумай: сколько раз мы расставались и каждый раз ты возвращался… – в этот раз я больше не вернусь, – заключает Накахара. он обувается и открывает дверь, пропадая в освещённом проёме. Дазай только провожает его беспомощным взглядом. в этот раз он знает точно: Чуя больше никогда не вернётся.