Ну и чего ты молчишь?

— Тебе она и вправду так сильно нравится? — сказал я в один из майских вечеров, когда Борис снова остался у меня. — А? — лениво отозвался он, потягиваясь на диване перед телевизором, на котором уже неделю без перерыва играют футбольные матчи. По голосу было слышно, что он всё ещё находился в состоянии аффекта: довольная улыбка чеширского кота расплылась на взмокшем от пота лице, а отросшие волосы открывали взгляду только изредка шмыгающий, покрасневший нос. — Котку? От этой противной клички меня каждый раз будто током прошибало. Эта стерва никогда мне не нравилась. Борис постоянно о ней говорил: «Котку то, Котку се». Он все меньше стал бывать у меня, все время проводя с этой сукой. «Ты не понимаешь, — говорил он, — Она такая же, как и мы. Она хорошая, правда, вот узнаешь ее поближе и сразу поменяешь мнение». Поближе узнавать я ее не хотел. Один взгляд на рыже-черные волосы вызывал у меня скрип зубов, Котку всегда одаривала меня презрительными взглядами, когда я подходил к Борису. Несмотря на то, что у нее была, как она говорила, пограничная анорексия, и весила она всего-навсего 37 килограмм, мне казалось, что своими костлявыми ногами она могла запинать меня до смерти. В общем, я старался ее избегать. — Дааа, — тянет Борис, отвечая на свой же вопрос. — Чувак, она классная. Она прям секс, — в воздухе он описывал ее фигуру пальцами, мечтательно глядя сквозь них. — Ясно, — я отозвался, не желая продолжать этот разговор. Сколько раз я хотел ему признаться? Десять, пятнадцать, сто? Дохуя. Сначала как-то не было шанса, потом появилась эта тупая пизда, а потом… Потом я остался один. — Эй, мужик, чё такое? — поворачивает на меня голову Павликовский, прослеживая странные нотки в моем голосе. Несмотря на слабость, он резво спрыгивает с дивана и подбегает ко мне, присаживаясь на корточки около. Я стараюсь не смотреть, знаю, что не выдержу, что покажу это, что вызову у него отвращение. Борис слегка наклоняет голову, подцепляя длинными бледными пальцами мой подбородок и поднимая его так, чтобы наши глаза могли встретиться. — Говори, — шепчет он. Я всегда поражался тому, как легко он может считывать эмоции других, понимать их буквально с полу слова. — Да забей. Я резко откидываю его руку от своего лица, пытаясь встать. — Сядь. Он берет меня за руку, усаживая ещё ближе к себе. Чувствует, что ещё чуть-чуть, и я расколюсь. Павликовский молча смотрит мне в глаза, будто хищник, глядящий на загнанную жертву. Он закусывает сухие губы, но так и не произносит ни слова. Сколько мы так просидели, я не знал, но отпускать меня он точно был не намерен. — Ты… — наконец прерываю молчание. Скрывать этого я больше не мог. — Я люблю тебя, — выпаливаю, словно пулиметную очередь, и быстро зажмуриваю глаза. Жду удара, крика, смеха, чего угодно. Чувствую чужую руку на своих волосах. Сердце глухими ударами отдается где-то в глотке. Я открываю глаза, он в нескольких сантиметрах от меня. — Kakoi je tù Idiot, — сказал он что-то по-русски. Из этих слов я знал только Idiot. — Говори по-английски или вообще заткнись, — выплевываю я, когда чувствую чужие губы на своих. Первое, что я почувствовал, это мерзкий запах блевотины, потом, вкус мятной конфеты, которой его угостила Кассандра. На потрескавшихся губах ощущалась кровь. Я не мог поверить. Все это точно было сном. Его ресницы подрагивали, а руки залезли под мою грязную рубашку, пересчитывая ребра. Я не успел опомниться, когда он прекратил, тупо уставившись на меня. — И чего ты молчишь? — в моем голосе слышен страх. — Я тебя тоже.