В Париж - Домой

Мы возвращались в Париж... Самолет трясло, трясло вместе с ним и нас всех, двигатель надоедливо гудел, казалось, в самых ушах, а сквозь весь этот раздражающий шум из наушников сидящего рядом Микеле доносилась "Blue suede shose", чуть успокаивающая и заставляющая улыбаться несмотря на нервность положения. Мы попали в очередную воздушную яму, а я... Если сделать чистосердечное признание - я ужасно боялся и ненавидел те ситуации, когда что-то выходило из-под моего контроля и шло не так, как надо. Микеланджело же было фиолетово, делай самолетик хоть смертельную петлю сейчас - его занимал в данную минуту его любимый телефон и фотка очередной симпатичной девочки, которую он от нечего делать охмуряет на Фейсбуке. Давно привык к его такого рода развлечениям, но отчего-то до сих пор в подсознании моем есть неискоренимая и вечная ревность к каждой девушке, смеющей повиснуть на нем, или к любой, кого он поцелует в щечку. Через эти четыре года знакомства я все еще спрашиваю себя - влюблен ли я в этого повзрослевшего Питера Пена, или это все же нечто другое - более высокое, выше страсти, любви, желаний..? Может это обыкновенная Дружба и нахождение Своего Человека, с которым просто совпали наши темпераменты. Но не совпали в плане похожести друг на друга, а только сошлись, как кусочки картона в детском пазле с принцессой. Принцессой же был у нас Микеле, в чем он меня убеждает каждой своей улыбкой и его капризами на тему того, что такой горький и невкусный кофе он пить не станет, а я, как всякий преданный его Высочеству рыцарь, должен нести ему кофе с двумя порциями сливок и половиной ложечки сахара. Стоило насыпать больше - на ухо мне шептались упреки в тайных моих замыслах раскормить его и заставить поправиться. Он раздражал меня в таким моменты, но оттого я все равно любил сильнее свое теплое грустное солнышко. Микеланджело вдруг резко повернулся в кресле, насколько позволял ремень безопасности, и втырился мне в глаза, как происходило каждый раз, когда ему нужно было сказать мне нечто очень важное, но обстановка ни капли не соответствовала тому. Он взял меня за руку, сжав мое запястье чуть сильнее положенного и позволенного обдуманностью того жеста - до тихой теплой боли. Горячие сухие пальцы трепетно погладили нежную кожу, а вторая его рука легла на мое плечо. Микеле приблизился почти вплотную и уставился на меня с некой смесью удивления и немого влюбленного укора, грустного по своей данности, но бесконечно нежному. Еще несколько секунд сверления меня взглядом, и его пальцы уже легко взъерошивают мои волосы - словно ветерком. Нос щекочет синий полосатый платок, намотанный вокруг его запястья, я дергаю за конец узла, развязываю пеструю старую тряпочку, возвращая последнюю ему обратно. Возвращаю также и нежность и тихие любящие поглаживания. Никто не догадывается, зачем Микеле нужны эти глупые платочки, фенечки на руках. А дело собственно в том, что непривычно бледная кожа под ними украшена тремя белыми шрамами от порезов бритвой на левой руке и двумя на правой - память о трудной молодости, призрак горечи, оставленный несчастной любовью к миру, осознание сути этого мира, которую он тут же позабыл, как дурной сон. Реальность гнала Микеланжело всю жизнь, и даже сейчас идет за ним по пятам, за этим взрослым ребенком, вечным Питером Пэном, Моцартом нашего чумного века... Над ухом звенит и шипит голос некой женщины, на ломаном и пищащем английском сообщающей о выходе самолета из зоны турбулентности, Микеле тут же расстегивает ремень, раскидываясь в кресле и поджимая под себя одну ногу, справа доносится тихий шепот - эти ненормальные любители инцестовых взглядов на сцене, Мэви и Со, снова совращают друг друга и совсем не стесняются других - все давно раскусили их и без того. Мел с соседнего ряда сверлит меня пристальным и печальным взглядом - я уже не раз замечаю такие знаки внимания с ее стороны... Не влюбилась ли случаем? Диан сидит у окна, прислонившись лбом к дребезжащему стеклу иллюминатора и прикрыв глаза. Как никогда понимаю ее тихое одиночество даже среди нас. Не вписалась в коллектив после ухода Клэр, а теперь пытается делать вид, что все наилучшим образом... Внезапно чувствую теплые пальцы в своей ладони и теплое дыхание на своих губах. Микеле прижался ко мне вплотную и внимательно вглядывался в каждою черточку моего лица, до того наивно и родно, с тревожной тоскою и безграничной любовью. Что-то тонкое колеблется внутри от таких взглядов, взрывается и непрестанно ноет, заставляя трепетать самого тебя всем нутром... Как придурок уставляюсь сначала на его ресницы - невозможно длинные и черные, да еще и густо намазанные тушью, на верхнем веке его любимые темно-фиолетовые тени, а внизу два одинаковых пятнышка-капельки серебряных блесток, днем почти незаметные, но сейчас при свете тусклой лампочки мерцающие хрустальными слезами на его щеках. Тонкие, едва угадываемые морщинки улыбаются сами собой... Затем перевожу взгляд на его губы... И жутко вдруг хочется кусать их, до его стонов, то крови, до самых жарких поцелуев. Чуть наклоняюсь вперед, сжимая его плечи, не давая отстраниться, и вот уже чувствую тихое и робкое ответное касание поцелуя, да только вдруг Микеле зачем-то отстраняет меня и улыбается со знакомой хитростью и жаром, от которых всегда пробивает холодом. Он тихо и дразняще шепчет мне на ухо, едва касаясь того губами: - Две минуты и три такта. Резко и до невозможности грациозно поднимется со своего места, пробираясь в проход между креслами и направляясь в хвост самолета. Чувствую, как заливаюсь румянцем словно нетроганная девица - умеет же Микеланджело соблазнить самыми простыми и кажущимися со стороны детскими действиями... Сердце стучит в районе горла, ладони холодеют, дышать становится трудно, а перед глазами все плывет и темнеет. А минуты все не желают проходить, Маэва с Со снова жмутся друг другу и пытаются целоваться незаметнее и тише, Мел уже отвернулась и тоскливо-одиноко ковыряется в айфоне, Диан пытается отвелечься бликами и свечками какого-то города внизу в темноте, а самолет гудит безжалостно. Время ползет слишком медленно... ... Сердце само отмеривает три такта, я жду еще два, дабы убедиться в верности и том, что я не приду ранее положенного - неловко поднимаюсь с кресла, едва не наступая Солалю на ногу. Тот на секунду задерживает на мне пронизывающий насквозь и ледяной взгляд, взгляд, который я давно окрестил про себя Леопольдовским. Наши ребята знают, что не является он так называемым Papa Poulet, что не такой уж он и добрый и жизнерадостный, не такой, каким ему приходится быть на камеру. Лоран - наученный жизнью старый волк, которому уже не оторвать маску от лица и не перестать улыбаться, даже когда хочется завыть на луну. Порой мне казалось, что он умел читать мысли или хотя бы видел все и вся, а главное - всех, насквозь, как видел сейчас меня. Порой я боялся, что он догадается о наших с Микеле отношениях, ведь последние были сугубо личны и пока сохранены в тайне даже от нашей Мозаровской семьи. Я уже готов был с виною опустить глаза, тем самым дав ему немой ответ и согласие с безмолвным обвинением и признанием его правоты, но к счастью его отвлекла Маэва, жарко мурлыкнувшая ему нечто на ухо, да с такой наивной и доброй миной, что даже Солаль не смог не улыбнуться, правда горечи в той улыбке было больше, чем счастья. Я как ошпаренный бросился прочь в конец самолета... Правда шагом, но с желанием провалиться сквозь землю, а точнее через пол провалиться в ледяной ночной воздух, и лететь далеко-далеко, пока щеки мои не перестанут краснеть снова и снова. Не успел я дойди до самого конца, всем известный Кто-то затащил меня в туалетную кабинку и надежно запер дверь. Самолет здесь гудел глуше и пронзительнее, отчего постоянно закладывало уши и немного кружилась голова... А может и не от этого вовсе? Ведь через секунду же Микеланджело принялся целовать меня с неистовым и голодным жаром, вцепившись в ворот моей рубашки и нагло повиснув на мне. Едва сдерживаюсь, чтоб не кусать его губы, да сдерживаюсь зря - он опережает даже в том, целует нежно и тут же впивается в меня с настоящей грубостью, с эгоистичным желанием и голодной страстью. Длинные, чуть дрожащие пальцы скользят вниз по рубашке, неторопливо расстегивают пуговицы. Микеланджело вдруг поднимает на меня глаза... Ненавижу и одновременно обожаю это дикое ощущение полета и беспомощности одновременно, когда смотрю в эту коньячную жаркую темень, а Микеле пользуется тем раз за разом, зная, что сопротивляться я не могу лишь ему. Он резко разворачивает меня лицом к стене, поднимает мои руки вверх, крепко сжимая запястья... Хэй! А так мы не договаривались! Чувствую злые поцелуи на шее, он с тихим рычанием кусает меня за мочку уха, а рубашка отброшена куда-то на грязный пол. Перед глазами туман, сердце бешено бьется, а Микеланджело не торопится давать мне желаемого сразу, водит пальцами по моей спине, заставляя дрожать от холода и страсти, вдруг вжимает собою в стену, и стало бы до блаженного тепло, если бы не было так жарко... ...Не помню, когда это все кончилось, но помню только довольную улыбку Микеле и сладкий поцелуй перед тем, как он вышел из кабинки, до того хрипло шепнув нечто про двадцать пять тактов. Когда я садился на свое место, он уже смотрел в окно, наматывая на руки свои платочки и горечно-горько усмехаясь облакам за бортом. Солаль же жег меня взглядом с таким презрением и сочувствием, что я понял сразу - он все знает, как, наверное, знают здесь все. Маэва уже тихонько сопела, уткнувшись Лорану в плечо, я осмелился приобнять Микеланжело за плечи и прижать к себе, он не сопротивлялся. Солаль сухо и терпко усмехнулся тому, отводя глаза - видимо почувствовал вину передо мной. Мелисса тоже уснула, грустно улыбаясь снам, а может и обычной черноте. Диан отвернулась к окну совершенно, прислонившись лбом к стеклу и кусая губы. Она, наверное, все же плакала...