Чёрная Свита

- Память мне стала стальною короной... (с) На всём свете никто не был так одинок, как они. Одиночество во множестве – придумал бы кто более жестокую шутку? Их было много, забытых и безымянных, лишившихся или так и не получивших имени. И всё же они были одиноки – каждый по-своему, узники горькой памяти. Воспоминания были единственным аккомпанементом их одиночества. Они ещё помнили, каково это – чувствовать единство. Быть вместе, трудиться вместе, петь вместе. Пение всегда проступало едва заметным огоньком в бездонной тени их памяти. Иногда это воспоминание казалось миражом и забывалось среди других, куда менее светлых. Иногда им хотелось его забыть. Но оно возвращалось всегда, раз за разом – их мучитель, их последнее тепло. Тепло… Если бы не память о Пении, они бы забыли это слово. Здесь, в безвременном аду среди проклятого железа и пепла утонувшей земли, подо льдами и ледяными водами теплу не было места. Ни капельке тепла, ни йоте. Но Пение из их воспоминаний не было холодным. В них была Пустота и они были вне Пустоты, и они не были одиноки. Сами полнясь теплом, они чувствовали рядом тепло мириад таких же, как они! А над ними всеми – жар Огня, который никогда не гас и не тускнел, но и не обжигал, не причинял боли. По Его воле они пели, и Пение их наполнило Пустоту, и та перестала быть. Но тут Пение пропустило такт, и вразлад запели тёплые пятнышки. Среди мириад их одно горело ярче других – и задавало Пению своё собственное направление. Непонимание. Огонь стал мягче, и Пение восстановило свой ход, набрало силу. Но яркое тепло не унималось, и Пение затихло, и взвился Огонь. Опасение. Пение возобновилось негромко, но мощно. Ещё сильнее воспротивилось яркое тепло, и стеной взревел Огонь. Трепет. Огонь изрекал… Они не поняли Его слова, а теперь уже не могли вспомнить. Одиночество точильным камнем сняло их память слой за слоем, сгладило детали. Помнили ещё, что сошли Сюда, где Пение заполнило Пустоту, и остались Здесь, и Яркий был вместе с ними. Да, Яркий был с ними с первых дней. Они помнили совместный труд в самом начале. Помнили, как Яркий говорил с ними, обещал, сулил, объяснял, находил смыслы, давал ответы. Заполнял Непонимание, развеивал Опасения, защищал от Трепета. Яркий мостил для них дороги, пока те не стали широчайшими трактами – слишком удобными, чтобы не пойти по ним. Когда они успели зайти его путями так далеко? Когда его яркость успела стать темнотой? Случилось ли это, когда его разговоры отвлекли их от трудов? Когда обещаниями увёл он их прочь от старых товарищей – о, как же больно было о них вспоминать!? Когда посулами убедил красть правду и дарить ложь? Когда пламя разбитых Светочей разлилось, губя плоды их собственных трудов? Когда они принялись творить чернейшие дела, когда помогали менять и искажать, терзать и коверкать, не слушая крики? Когда старые товарищи вернулись к ним всесокрушающим гневом и превратили в бесплотных узников этих железных стен? Или темнота была в Ярком всегда, а они лишь обманывали сами себя? Они не помнили – или не хотели вспоминать. Но для каждого из них наступал момент, когда на смену теплу приходил холод, когда одиночество навеки становилось их спутником. Слушая Яркого, каждый из них своими руками возвёл вокруг себя стены собственной темницы одиночества – из тех самых дорог, что Яркий для них вымостил! Их было много, но всё же они были одиноки, и в своём одиночестве не могли противиться Яркому. А тот перестал обещать и отвечать, лишь грозил и причинял боль. О, как глубока была ненависть, которой каждый из них возненавидел Яркого! Но было уже слишком поздно. И теперь на ледяном дне ледяного моря их прошлое было крепче всех камней и ярче всех звёзд – не сбежишь, глаза не закроешь. Ледяными цепями приковывало оно их к мёртвым руинам из пепла и железа. Даже самые тёплые воспоминания не могли растопить эти цепи. Они потеряли счёт времени. Запертые среди развалин наедине со своим одиночеством, они перелистывали века, как страницы книги. Неподвластные времени, пленники больше не чувствовали его. Они лишь смотрели вверх, ожидая… чего-то. Мир менялся, неведомо для них менялись эпохи. Мимолётное прикосновение Огня, что ныне обжигал их, возвышения и падения сильнейшего из них, и его окончательно возвращение в железные руины. Менялась форма мира, менялись его народы, уходили земли под воду и поднимались новые, а их узилище оставалось прежним. Над ними воды пронзали тела морских тварей, вспороли вечный лёд, а затем и звёздное небо стальные корабли. Мир стал больше, много больше, и уже не вспоминал о них, погребённых во мраке бездны призраках ушедших времён. Низвёл до страшных сказок, а затем забыл вовсе. А они всё стояли своим вечным дозором, вечно пронзали взорами ледяную воду в ожидании. Быть может, они ждали, что Огонь вернётся и разгонит холод, что одиночество отступит и они вновь почувствуют кого-то другого? Но в ускользающих от памяти отголосках Пения им виделось нечто совершенно иное, нечто страшное. Они знали, не желая знать, что наступит час и не Огонь, но Яркий придёт не к ним, но за ними. Придёт тьмой и холодом, придёт, чтобы увлечь за собой в последнюю боль, за которой уже не будет ничего. И сколь бы невыносимым не было их теперешнее существование, они страшились этого ничего. И они гнали эти мысли прочь. Иногда, когда воспоминания о Пении приходили к ним особенно ярко, с ними приходило и беспощадно острое понимания. Не Яркий, но они сами вымостили себе эту дорогу в ничто. Своей волей и своими выборами, которые они тщетно и трусливо прятали за бесконечными вопросами о причинах и деталях. Вот она – та правда, которую они пытались заглушить чёрными делами и проклятьями в адрес своего вожака! Чтобы вымостить дорогу в темноту, они по камешкам разобрали дорогу к спасению, и никто больше не придёт им на помощь. Никто не отнимет у них свободу выбора, ведь чего она будет стоить, если его последствия можно отменить волей свыше? Одиночество, холод и горькая память были этими последствиями - и сошествие в ничто, в конечном итоге. Эти мысли они гнали прочь с удвоенной силой, чувствуя огромное облегчение всякий раз, когда это удавалось. После, на дне ледяного моря они кутались в яркие воспоминания о своих чёрных делах, перекидываясь ими с бравадой и ложным чувством товарищества. Лишь бы забыться, изо всех сил делая вид, что ничего другого не было. Всякий раз подбирая ещё один камушек с дороги к спасению и домащивая им дорогу в ничто. Так, им удавалось ненадолго закрыть глаза на то, что никто не будет их спасать. Особенно они сами. На ледяном дне ледяного моря, под водами давно покинутого прежними обитателями мира, под покрасневшим светом старой звезды ждала конца Чёрная Свита Ангбанда. Ждала, когда последняя, судьбоносная страница последней эпохи будет перевёрнута. С содроганием ждала последней боли и последнего часа. Ждали те, кто проклял себя сам. И на всём свете никто не был так одинок, как они.