Искусство

Искусство для Йока всегда было чем-то особым, дающим непоколебимую надежду и уверенность в завтрашнем дне. Каждая линия пачкающего руки и всё вокруг угля словно имела мистические способности очищать мысли в голове до состояния белого шума, словно способствовала потере ориентации в пространстве, когда после полуторачасового захода ему требовалось ещё почти столько же, чтобы прийти в себя и осмыслить своё существование. Искусство всегда крепко держало Йока рядом с собой, сопровождая всю жизнь, не бросая даже в самых отвратительных ситуациях. Искусство помогло ему даже сейчас, когда он, случайно, по искренней просьбе друга, оказавшись на выставке известного в высоких кругах современного художника, пересёкся взглядом с тем самым человеком, чья энергетика с самого начала приковывала к себе. — Нравится? — слишком просто и быстро подошёл он, и Йок тут же пожалел, что не оделся хоть чуть приличнее, как советовал друг, и почти проклял ту девушку, которая увела это единственное знакомое действующее лицо, которое позволяло ему чувствовать себя немного менее дискомфортно. — Да, — кивнул Йок слишком поздно, как ему самому казалось, после произнесённого бархатным голосом вопроса. — С другом пришёл, — неизвестно зачем начал он, но, слыша в какой-то степени разочарованный вздох за спиной, поспешил продолжить. — Современное искусство я люблю, сам художник, — гордая улыбка за самого себя непроизвольно расцвела на лице, — но конкретно сегодня не планировал куда-либо идти. — Дэн. Только сейчас Йок, наконец, обернулся и вновь столкнулся взглядом с этим зачаровывающим человеком. Он представился, или ему послышалось? — Йок, — почти неразборчиво и словно спрашивая представился он в ответ. Уверенность в голосе так и блистала. Они говорили много, говорили долго. Обычно с однокурсниками так не получалось от слова совсем, максимум темы проектов да цены на материалы могли обсудить, а занимало это не больше нескольких минут. Здесь же сама суть разговора словно выходила на новый уровень, открывая для Йока что-то новое, возвышенное. Он даже не мог определить, перекрывает ли это ему дыхание, или же наоборот очищает воздух в лёгких, позволяя вздохнуть полной грудью. Выставка ещё и не думала заканчиваться, но Йок со своим новым знакомым, даже забыв про оставшегося одинокого друга, уже бродили по тёмным дворам, ведя философские рассуждения без начала и конца, перескакивая с темы на тему, цепляясь за малейшее слово и получая от этого не удовольствие, а нечто большее, успокоение души и тела, ощущение, словно именно этот вечер был недостающей частью внутреннего благополучия. Обычно Йок так чувствовал себя только напившись до определённого состояния, не когда ты «навеселе», а когда у тебя язык и ноги заплетаются, и единственное, что представляется возможным — лечь и рассматривать всё вокруг. Даже молчание с Дэном было чем-то пьянящим. Они присели на совершенно незнакомую лавочку в настолько же незнакомом районе и без слов смотрели в потемневшие почти до чёрного небо, усыпанное скоплениями звёзд, словно расшитое перламутровым бисером. Казалось, что они оба одновременно разглядывают одни и те же мерцающие точки, что они оба делят мысли и разум пополам. Им не нужны слова. В эту холодную ночь они чувствуют друг друга слишком явно для тех, кто только что узнал чужое имя.

***

Их встречи стали чем-то обыденным, важным и нужным, как кислород в крови. Они, смеясь, украдкой рисовали на стенах потрёпанных жизнью зданий, на холстах, которые Дэн дарил почти каждый день, ссылаясь на никому не известные праздники, на тетрадях в клетку, поверх печатных синих линий проводя свои, и друг на друге. От по-настоящему стоящих произведений до неказистых завитков и загогулин. — У тебя на щеке красное! — А у тебя весь нос в синем! — парировал Дэн и, улыбаясь в своей манере, повалил Йока на пол, мокрой тряпкой оттирая его, хохочущего и сопротивляющегося. Йок пообещал написать его портрет и действительно через короткий промежуток времени приступил к делу, сначала, конечно, делая набросок. Или эскиз. Дэн так и не научился настолько же умело оперировать непонятными ему терминами, как это делал Йок. Да и зачем, когда рядом всегда есть тот, у кого всё эти замудрённые слова уже под корку мозга въелись? Они почти каждые выходные ходили в городской парк и подолгу разглядывали абсолютно всё, что попадётся на глаза: случайных прохожих, небо и разноцветных котов, для которых обязательно припасено что-нибудь вкусное. Йок частенько рисовал их в помызганном и уже повидавшем жизнь блокноте, а Дэн каждый раз улыбался, когда, пролистывая занятые страницы в поисках свободной, тот находил забавную картинку с нецензурной подписью и спешил перевернуть лист, боясь, что его посчитают ещё более несерьёзным, чем он уже был в этих глазах. Йок курил, курил много и в любом месте, останавливаясь в то же мгновение, как возникало желание обжечь лёгкие мутным дымом. Дэн был первым, кто даже не собирался ругать его за это, хотя сам привычкой не страдал. Он всегда терпеливо ждал, прислонившись к любой вертикальной поверхности и рассматривая его с ног до головы, улыбаясь и получая то же в ответ, когда их взгляды пересекались. Иногда это играло с Йоком злую шутку, когда внимательность глаз напротив ощущалась настолько чарующе, что погружала в тяжёлое ватное состояние, образовывая перед глазами мутную туманную пелену, сквозь которую были видны только два тёмных маяка — эти замечательные карие омуты. Тогда он часто забывал обо всём в этом чёртовом мире, не исключая сигареты между пальцев, и вспоминал о ней только обжигая грубоватую кожу. Они никогда не говорили друг о друге напрямую, но знали почти каждую деталь другой личности. Искусство придавало каждому слову, каждой фразе дополнительное, скрытое значение, которое могли понять только эти двое. И это было нечто сакральное, нечто слишком интимное для чужих мыслей и вульгарных разговоров о приземлённом. Этой холодной осенью всё приобрело особое очарование, разделяя жизнь на две части, только последняя из которых, наконец, обрела смысл.

***

Дэн в своей жизни предсмертных записок не видел никогда, но уверен, что настолько чистых, искренних и по-настоящему живых на свете мало. «Неожиданно, правда?» Первая строка, первые слова, первые задатки осознания произошедшего. Дэн сжимает края бумаги меж трясущихся пальцев, смаргивая густой слой непонимания. Лист из того самого блокнота, у которого ещё при нём оторвали небольшую полоску в нижнем правом углу. Йок из неё сделал нелепое кольцо и, смеясь на всю улицу, предлагал разделить с ним всю жизнь, быть рядом и в горе, и в радости, и в бедности, и в достатке. «Честно, для меня тоже. Ты знаешь, я не настолько красноречив, когда дело доходит до разговоров о себе, поэтому позволь мне написать о тебе». На глаза накатывают первые слёзы, и Дэн спешит запрокинуть голову вверх, не позволяя себе вот так глупо выплеснуть уже накопившуюся боль. Не сейчас. «Если я скажу, что мой смысл жизни после нашего знакомства заключается только в тебе, это будет слишком громко и так, как мы оба с тобой никогда не любили. Вульгарщина из бульварных женских романов в мягких обложках. Помнишь наш последний разговор?» Он помнит. Он, чёрт возьми, помнит каждое слово, каждую крупицу смысла и каждое чувство, которое они делили на двоих. «Я так и не решился рассказать о том важном, о чём должен был. Я не понимаю, что чувствую по отношению к тебе, но, наверное, ты бы помог мне с этим, как бывало всегда. Никогда не встречал настолько чутких и понимающих людей». В голове не осталось ни единой мысли, только слова на бумаге и их смысл между строк. «Я не хочу оправдываться, объяснять причины и забивать тебе этим голову, уверен, что в ней и без того будет ворох мыслей и догадок об этом». Он понимал его. Всегда понимал. «Хочу закончить эту записку как-то красиво, но лимит витиеватых фраз уже исчерпан. Поэтому продолжай жить дальше, твори и наслаждайся прекрасным. Покажи этим зажравшимся властителям, сколько силы в людях: и за себя, и за меня. Помни, как хорошо нам было друг с другом. От Йока, специально для Дэна». Текст на изрядно помявшемся в беспокойных дрожащих пальцах листе заканчивается, подпись еле уместилась в самом низу страницы. Таким мелким почерком Йок обычно орудовал только когда писал конспекты, стараясь не тратить время на переворачивание листов тетрадей и блокнотов и не упустить ни одной детали лекции. Дэн пытается сглотнуть давящий ком в горле, но тот остаётся на месте, с каждой секундой всё больше мешая сдерживать совсем не скупые слёзы. Найдя спиной ближайшую твёрдую вертикальную поверхность, которой оказалась шершавая и наверняка пыльная кирпичная стена, он медленно сполз по ней, не заботясь о том, что пачкает брюки землёй, смешанной с песком. Рука, сжимающая между пальцев записку, с дрожью опускается на колени; вторая же стыдливо прикрывает лицо, пряча за собой его болезненное выражение и мокрые щёки. Они появились в жизнях друг друга слишком быстро и неожиданно. Всемогущее и многоликое Искусство свело их вместе забавы ради, а затем, сразу же, с улыбкой столкнуло с назначенного пути одного, упрямо удерживая на месте второго.

***

— Ну так что, вы свободны для меня этим вечером? — с приторной улыбкой протянул мужчина в полицейской форме, наигранно опираясь подбородком на руку, всем своим видом показывая удовольствие от исполнения своей роли. — Ох, знаете, товарищ лейтенант, я ведь уже занята самым обворожительным полицейским нашего города, — хихикнула в ответ ему девушка. — Я даже ношу его фотографию в своём кошельке. Дэн поёжился от слащавости всей этой картины, пристально вглядываясь в яркий монитор, словно это могло как-то помочь атрофировать слух от посторонних разговоров. Неискренне это всё. И она слишком жеманная даже для такой своеобразной игры, и он пока ещё не дослужился но до кого выше младшего лейтенанта. Да и кому какая разница, носит ли кто-то чью-то фотографию в кошельке. В своём кошельке он носил сложенный вчетверо, изрядно потрёпанный и исписанный листок.