Солнце и сумерки

Приближение заката ощущается так же, как тяжесть согревшегося кота придавливает грудь. Или как долька апельсина в остывающем чае, — тёплый цвет, хотя и невкусно. Сё, прищурившись против солнечных лучей, смотрит на Рицу. Солнце зажигает в его собственных огненных волосах золотистый цвет, но иссиня-чёрная дикая копна торчащих как попало волос Кагеямы Рицу сохраняет свою холодную ночную тьму, и его чёрные строгие глаза, скользящие взглядом по строчкам конспекта, тоже не ловят лишние блики, будто закат никак не относится к этой части комнаты, между прочим, напротив — залитой светом и сплошь оранжево-золотой. Сузуки тихо хмыкает. Он занимает выгодное положение, самым уютным образом возлежа на кровати занятого домашкой Рицу, и этот настойчиво карамельный закат вынуждает его думать художественные мысли. Руки так и чешутся взяться за бумагу и акварель, хотя он и не работал с нею давненько. Такой красивый. Как нарочно, сидит вполоборота, наверное потому, что Сё позади — Рицу не хотел оставлять его без компании сегодня, но так вышло, что он позабыл кое-что выучить. Сузуки был не против подождать, и теперь он ждёт и ждёт, а время тянется так медленно, что он успевает уловить каждое изменение освещения, каждый сдвиг мягких теней и смазанных контуров яркого свечения. Он ложится набок, подперев голову рукой, и исподлобья осуждающе глядит на друга (который, несмотря на благородные побуждения не бросать Сё одного, пропал в учёбе и забылся). Это нечестно. Это так глупо, это просто по-идиотски тупо, это тупая ерунда, и он сидит (лежит) и думает глупые тупости, и это нечестно. Рицу красивый. Это далеко не первое качество, которое Сё любит, но сейчас солнце кусает соседние крыши, и комната Кагеямы вся испачкана яркой акварелью, а тишина делает все мысли тревожнее и громче, так что вся надёжность Рицу, его боевая смекалка и недобрый, отточенный ум, и то, как Рицу смеётся, и то, как у него легко получаются сложные вещи, но нелепо не выходят самые простые — всё это затмевает солнце. Рицу красивый. Сё думает об этом и о том, как перестать об этом думать, и хочет нарисовать его. Вот и всё. Попал. — Рицу-у-у, — откинувшись обратно на подушку, в унынии тянет Сё. С каждой минутой, проведённой под шелест страниц и птичий щебет за окном, ему становится всё тоскливее от осознания безнадёжного увязания в такой-то неожиданно крепкой смоле. Любить лучшего (чуть ли не единственного и точно первого) друга это браво-брависсимо. Он напрягается, но сам чувствует, что зря. Голос, слава богам, звучит просто скучающим, а прятать за скукой откровенное уныние легко, наверное. Рицу не то чтобы особенно чуткий в этом. Сё не понадобилось много времени, чтоб понять, насколько он выдаёт себя в некоторые моменты (читай: постоянно), и не потребовалось много сессий агрессивного ора на самого себя в зеркале ванной с целью вправить поплывшие мозги. Влюблённость никуда не подевалась за годы, но и Рицу не стал лучше понимать человеческие штуки, что было одновременно странно, очаровательно и чертовски удобно. — Рицу. Кагеяма поворачивается, с силой моргая несколько раз. Обнаруживается симптом усталости, а заодно подходящая причина выдернуть несчастного нёрда из-за рабочего стола, вытащить на прогулку и тем осчастливить, наконец, что будет благородно и хорошо. Так и сделаем. Сё обвинительно указывает на него пальцем. — Глаза выпадут, что делать будешь? — грозно спрашивает он. — Позаимствую твои, — ни на секунду не растерявшись, отвечает Рицу, и мягкая, ласковая улыбка, возникшая на его лице, отчего-то выглядит засранской и хитрой. Быстро вскочив с кровати, Сузуки подходит к столу и заглядывает в скучнейший на всём белом свете конспект, не забыв передать взглядом, насколько же неинтересно оказалось туда посмотреть, и что оно совсем не стоит внимания Рицу. — Ты всё?! — слишком много надежды в голосе, осторожно! — Смотри, солнце уже садится, а ты всё зубришь. Ты ведь всё и так знаешь по-любому. — Знаю… — Ну так?! Вставай, пойдём уже гулять! Кагеяма смотрит на него снизу вверх, что-то оценивая. Немного нервничая, Сё опирается на стол и выразительно вглядывается в ответ, поражаясь подспудно: как странно неуместно выглядит Рицу на фоне заката, или как закат неуместно выглядит в комнате Рицу. Слишком. Тёмные волосы очерчены сиянием и выглядят угольными, будто могут испачкать пальцы, если коснёшься. Тёплые тени держат его лицо в ладонях, всюду акварельные разводы, яркие и чистые пятна света и его синий да чёрный, словно сумеречное окно в неурочный час. Здесь должно быть темно и тихо. Им даже не обязательно о чём-то разговаривать или что-то делать. Если Рицу не нравится шум, пусть будет тихо. Если его уставшие глаза режет свет, пусть станет темно. И Сё будет молчать и держать его за руку. — Ладно, наверное, пойдём. — Наверное? — Я не успел всё повторить, но пусть. Я правда знаю материал. Будет обидно пропустить такой закат. Сё вопросительно изгибает бровь, — надо же, Рицу нравится? — но довольно суетится, подбирая со спинки стула свою куртку и нагло цапая со стола несколько листов бумаги. — Супер, собирайся! — Это тебе зачем? — поднимаясь и вяло потягиваясь, интересуется Рицу. — Рисовать буду. Краски с собой, а скетчбук забыл. — Балда, — мирно констатирует Кагеяма. Они покидают дом, слишком сильно толкнув калитку, когда солнце уже играет за зданиями в прятки и лукаво выглядывает из-за деревьев и столбов, почти красное и стягивающее к себе рыжие облака. Куда пойдём? Куда пойдётся, — и они просто шагают вниз по улице, не произнося ни слова, согретые закатом и погружённые каждый в свои мысли. Очень многие люди упрекали Сё за то, что он шумный. Рицу — никогда, но, может быть, это потому, что с ним так просто молчать и, несмотря на это, чувствовать себя услышанным. — Ты хотел рисовать, — вспоминает Кагеяма. — Давай где-нибудь сядем. Я взял термос с чаем, можно устроиться на том склоне. — Круто, оттуда хорошо видно улицу! Рицу кивает. Он, очевидно, хочет именно обзор на уличный пейзаж, ну а Сё безразлично, куда идти и где рисовать его портрет. Чай оказывается обжигающе горячим, но ничего апельсинового, кроме солнечных пляшущих бликов, в нём нет. Сё берёт бумагу и достаёт огрызок карандаша, гордо именуемый идеальным, а после и акварели… Ничего не подозревая, Рицу встречает свои синие лёгкие сумерки, и в какой-то момент ложится на склоне, растянувшись на куртке Сё в негласном ответе на его вечернее ожидание в комнате. Он даже не столько ждёт, сколько остаётся рядом, — как и обещал. Время для них течёт по-разному весь день, только теперь они поменялись ролями. Золотые полоски на горизонте истончаются и гаснут, уступая другим оттенкам. — Ого, уже почти темно! — облизав кисточку, серьёзно бубнит Сё. — Ну ладно, я закругляюсь, ещё пару моментов. Тебе понравится. Он вовсе не уверен, что Рицу понравится. Это его собственный рисунок, и он прекрасно осведомлён о том, что обычно рисует не так… не так вдумчиво. Не так точно и внимательно. Что Рицу видел его мультяшные анимации, слепленные на коленке, и академические наброски, все незавершённые, и красочные фантазии с эльфами, драконами и духами. Он нервничает. Этот рисунок ничем не похож на прежние. Руки Сё деревенеют, а глаза ищут изъяны в отображённых чертах — тонкий прямой нос, дерзкие ершистые волосы, и взгляд — чтобы изобразить этот холодный, но понимающий взгляд, ему потребовался целый закатный час, но в сумерках страшновато допустить ошибку. — Ну, кажись, дорисовал, — хмурится Сё. Последняя проверка на кривость. И… — Оцени старания, — мучительно скрывая волнение, деланно-уверенно предлагает он. Рицу не отвечает, и по тому, как размеренно и спокойно он дышит, Сё делает до странного утешительный вывод: безусловно гениальный студент на последнем запасе горючего прошёл немножко километров по знакомой улице и окончательно вымотался после усердной учёбы. Вплоть до экстренного засыпания. Как плохо! И как удачно. Небо быстро темнеет, а после затягивающей художественной деятельности становится чётко различимой усталая тишина, бормочущая отдалёнными голосами города. Сузуки смотрит на Рицу, — затем на свою работу. От оранжевого окошка в его руках веет светом, и за мгновение рисунок становится ему дорог. Только он всё равно его прячет среди других бумаг. Лучше сказать, что не получилось. Будет как-то неловко показывать. Может быть, потом. Ага. Когда-нибудь! Однажды, когда у него хватит смелости рассказать обо всём. Допив остывший чай с примесью апельсиновой акварели, Сё ложится к Рицу рядом и кладёт голову ему на грудь, ненадолго прикрывая глаза.