It’s hard to believe that it came to this. You paralyzed my body with a poison kiss.
Дрожащая рука упала на лист бумаги, не удержав в пальцах ручку. Глаза, покрасневшие от слёз, устало закрылись, опустив влажные ресницы на скулы. Интересно, он когда-нибудь восстановится до конца? Отступит ли боль от воспоминаний безвозвратно? Или же он обречён вечно вариться в этом? Джисон раздражённо вытер с щеки сорвавшуюся каплю, с привычным упрямством вцепившись в ручку. Он не знал, зачем делает это. Наверное, потому, что невысказанные слова душили его, отнимали его покой, лишали сна. Хотелось дать им волю, чтобы получить долгожданное облегчение, но… Он не мог заставить себя вновь встретиться с тем человеком. Вновь посмотреть в глаза, некогда бывшие столь любимыми. Ещё раз услышать голос, когда-то шептавший, певший, кричавший ему о любви. Во имя чего? Боль — увы, реальная, не фантомная — растеклась по его грудной клетке, заставив Джисона сжать зубы и ждать, пока она отпустит и вернёт ему способность дышать. Яд бесконечной лжи растекался по венам, отравляя всё на своём пути. Он никогда не поймёт, зачем надо было так поступать. За что? В чём он виновен? «Ни в чём ты не виноват и не заслужил подобного. Это он урод, каких ещё поискать надо» — эхом звенели в голове слова лучшего друга. Друга, вытаскивающего Джисона из болота месяцами. Пора бы найти в себе силы двигаться дальше самостоятельно, не обременяя других своим состоянием. И если Джисону не достаёт смелости сказать всё, что он думает в лицо, он сделает это на бумаге. Иначе его просто разорвёт.You told me, my darling, without me, you’re nothing. You taught me, to look in your eyes, and fed me, your sweet lies.
Шарик стержня заскрипел по бумаге, на которую, то и дело, падали новые слёзы. «Расскажешь ли ты однажды, зачем провёл меня через всё это? Зачем играл чувствами, которых у тебя даже не было? Почему вёл себя так, будто я — человек, сломавший твою жизнь, и тебе хотелось только ответить мне тем же? Что я сделал не так? Я бегал за тобой счастливым, безмятежным щенком, хватаясь за все знаки внимания, которыми ты меня одаривал. Помнишь ли ты, как всё начиналось? Мы ведь дружили. Как я думал. Искренне верил, что нашёл родственную душу, человека, который увидел во мне не неразумного ребёнка, а равного собеседника. Помнишь, помнишь как мы говорили часами обо всём на свете? Темы для разговоров казались бесконечными! Это… была какая-то невероятная эйфория. Я ждал твоих сообщений и звонков с таким нетерпением, буквально не сводил глаз с телефона. Ещё бы. Тебе было двадцать, а мне шестнадцать. И ты уважал меня. Казалось бы. Что ж, сейчас и мне двадцать. И я уже давно понял — то, что ты сотворил со мной, было полностью твоим решением, я не был в том виноват. Но… Мне двадцать, а я всё ещё отравлен тобою. Всё ещё позволяю пропускать себя через мясорубку. Мы не вместе уже три года, а я всё ещё в твоей власти. Не так, как прежде, но всё же. Забавно, да?» Ещё одна капля, очертив дорожку от уголка глаза, повисла на кончике носа. Джисон шмыгнул, вытирая лицо рукавом. «День, когда тебя бросили. Мы помним его с идентичной болью, наверное. Я искренне не понимал, как можно было уйти от кого-то, вроде тебя. Умного, весёлого, интересного, красивого, в конце концов. Ты так любил того человека, так убивался… Моё сердце разбивалось вслед за твоим. Хотелось забрать всю твою боль, чтобы ты снова был счастлив. Но что я мог? Только поддерживать и выслушивать днями и ночами напролёт, закрываясь подушкой, чтобы заглушить всё, что рикошетом летело в меня. А потом… Ты позвал меня на свидание. Помнишь? Первое свидание в моей жизни, и ты это знал. Знал, что все предыдущие мои жалкие попытки строить личную жизнь, были смешны и нелепы. Конечно, ведь то были ровесники, что они вообще понимают. Да? Не то, что ты. Такой взрослый. С серьёзными намерениями. Устроивший совершенно сказочное свидание, просто по всем эталонам романтики. Мечта.» Джисон отбросил ручку и глухо простонал, закрыв лицо руками. Идиот. Какой же он идиот. Что был тогда, что сейчас. Блять. Надо заканчивать это всё, сколько можно? Губы сжались упрямо. Идти до конца. «О, знаешь, что сейчас смешнее всего? То, что я поверил, будто могу заинтересовать тебя так легко. Будто ты увлёкся настолько, что решил забыть человека, переломавшего тебя. Ради меня. Ха. Даже не знаю теперь, был ли ты искренен в своей боли? Хоть в чём-то ты был искренен? Будь проклят тот миг, когда я позволил тебе поцеловать меня. Если бы я только знал, что окажусь в паутине, из которой мне не выбраться до сих пор! О нет, не думай, я больше тебя не люблю. И ни за что в жизни не хотел бы встретить тебя вновь. Настолько, что это единственная причина моих кошмаров. Снова увидеть твои глаза. Я отвлёкся. Тот поцелуй, наш самый первый — он высечен на камне памяти едва ли не центральным рисунком. Выжжен чёртовым клеймом, отмечая меня твоим рабом. Как глупо, что я верил в любовь. Как глупо, что я искал твоих поцелуев, взглядов, объятий, касаний… Как глупо верил, что особенный для тебя. Мне казалось — только к особенным относятся так. С придыханием. Только особенных так желают. Ты шептал о любви, шептал о счастье быть со мной, а я мог только растворяться, ощущая жар твоих рук и тепло твоих губ по моему телу. В широком смысле, ты не был первым для меня (о боже, какое счастье!), но всё происходящее между нами казалось священным. Хоть мы долго не заходили до самого конца. Боже, я звучу как девственник, не способный называть вещи своими именами, да? Что ж, это… тяжело. Будто, давая произошедшему названия, я рискую вновь оказаться в том моменте. Стоило обратить внимание, как слепо ты последовал за своим желанием, игнорируя мою неготовность. Ещё одно выжженное клеймо. Каждый. Чёртов. Миг. Это больно, вообще-то. И испытывать, и вспоминать, хренов ты ублюдок. А ты тогда посмеялся. Почему я такой глупый?» Лоб Джисона встретился со столешницей с глухим звуком. Идиот. Идиот, блять. Позволяющий всему этому дерьму до сих пор влиять на свою жизнь идиот. В глазах разгоралась злость. «Да, я глупый. Но ты… Ты жестокий ублюдок. Весело тебе было? Так весело, что аж умереть хочется. Как ты ухитрился получить родительское благословение на совместную жизнь с несовершеннолетним? Чёрт, казалось, что твоё обаяние не имело никаких границ! Ты ведь играючи находил общий язык со всеми. Все считали тебя душой компании! Ладно, не все. Одного человека ты не смог обмануть, поэтому с таким мстительным удовольствием отрезал мне возможность общаться с ним. Ты, в общем-то, от всех меня отрезал. Так филигранно, что я и не заметил! Но, что ещё хуже, не заметил, похоже, никто. По крайней мере вовремя. Оглядываясь назад, я не понимаю, как позволял тебе всё это? Как позволял ограничивать себя в свободе? Как отчитывался тебе за каждый шаг, каждое сообщение, каждый звонок? Почему молча проглотил, когда ты исчез на три дня, заперев меня дома, без возможности куда-то выйти? Я ведь тогда чуть с ума не сошёл. Слишком живая фантазия рисовала самые зловещие сценарии, заставив потерять покой. Какие легенды ты тогда сочинял, хренов сказочник. Ты диктовал всё. Как мне выглядеть, с кем общаться, чем заниматься, даже чем и сколько раз питаться. А я верил, что люблю, и не понимал, почему чувствую себя несчастным! Ты мастерски жонглировал моими чувствами. Либо брал своё, когда мне этого не хотелось, либо заставлял унижаться, выпрашивать хоть капельку былой ласки. Заставлял сходить с ума и искать в себе вечные недостатки. Что не так? Что случилось? Почему ты даже не прикасаешься ко мне? Я перестал быть красивым для тебя? Перестал быть желанным? Эти вопросы каждый день не давали мне покоя. Каждый. Чёртов. День. Любая твоя прихоть исполнялась по первому зову. Лишь бы снова ощутить все эти касания, взгляды, поцелуи. Лишь бы снова почувствовать тепло и собственную нужность…» Джисон закрыл глаза и тяжело сглотнул. Окунаться во всё это было болезненно. Даже спустя столько времени. Хоть бы эта исповедь, этот монолог помог ему освободиться. Главное, не вспоминать те глаза… «Что сделал ты потом, помнишь? Изменил мне в нашем же доме. Пока я старался соответствовать всем твоим требованиям. Пока старался стать идеальным по твоим меркам. Пока посылал к дьяволу собственные мечты и желания, растворяясь в тебе почти без остатка. Ведомо ли тебе, насколько больно собирать себя по осколкам? Склеивать воедино всю ту стеклянную пыль, в которую ты меня превратил? Что услышал я в тот вечер, помнишь? О, позволь освежить твою память. Ты не любил меня ни дня. Ты всего лишь развлекался с наивным ребёнком. Наверное, есть какое-то своё, извращённое, удовольствие в том, чтобы кого-то прогибать под себя, ломать, уничтожать личные границы, стирать в порошок личность. Я целый месяц был пустой оболочкой. Почти ничего не ел, почти не спал. Не разговаривал толком. И если бы не человек, которого ты так люто возненавидел, я бы не выжил. Скорее всего покончил бы с собой, потому что не видел смысла продлевать бессмысленное существование. Меня вытаскивали, как могли. Тормошили. Заставляли вновь поверить в себя. И, когда я оклемался достаточно для того, чтобы разорвать эти отношения до конца, что делал ты? Сладкой ложью снова добивался желаемого. Вынудил поверить, что всё, сказанное при расставании, было неправдой. Что это был момент слабости из-за болезненной встречи с прошлым. Ведь изменил ты не абы с кем, а с тем, кто был до меня. И как тебя можно винить за то, что ты поддался старой боли? Может быть и никак, если бы РОВНО В ТО ЖЕ мгновение, как заканчивался секс, ты не заставлял меня чувствовать себя самым грязным на свете созданием. Самое большое унижение в моей жизни. И ты провёл меня через это снова! А потом ещё и ещё! Какой же я глупый, просто пиздец… Стремясь забыться в чужих объятиях с первыми встречными, я всё делал только хуже. Хотя, казалось бы, куда ещё? Я чувствовал себя такой шлюхой. Хотя, как оказалось, ты за время наших отношений переспал едва ли не с половиной города. Мне до тебя далеко.»You put me together, then trashed me, for pleasure. You used me, again and again, abused me, confused me.
Потребовалось несколько минут, чтобы отдышаться и подождать, когда очередной поток слёз остановится. Он почти сделал это. Осталось совсем чуть-чуть. «Знаешь, был момент, когда я был уверен, что отпустил ситуацию. Что я не люблю тебя, но и не ненавижу. Что мне уже всё равно. Однако… Гори в аду. Тебе там самое место.»Suddenly making a run through your garden, Right through the gates of the past that I’m finally free.
Джисон вытер, уже пылавшие от бесконечного трения, щёки. С шумом отодвинув стул, на котором сидел всё это время, он встал с места и швырнул ручку в дальний угол, вложив в бросок всю ненависть и всю боль. Он ненавидел собственную слабость. Ненавидел, что не может просто забыть случившееся. Даже несмотря на то, что этого ублюдка он не видел уже очень давно. Неизвестно, сколько ещё власти таится в том, чьё имя он не может вспоминать без смеси ярости, презрения и боли, боли, боли. Что случится с ним, если они вновь встретятся? Он не знал. И, наверное, не хотел знать.You thought that was the end of the story, Then something inside me called freedom came alive.
Остался последний пункт его плана. Глупая блажь, конечно, но ведь он и сам глупый, ему можно. Схватив со стола чёртов лист бумаги и нащупав в кармане зажигалку, он пошёл на крышу своего дома, чтобы сжечь там свою исповедь и пустить пеплом по ветру, надеясь на освобождение. Там его уже ждали. — Готов? Джисон молча кивнул. Ощущать за спиной того, кому без оглядки доверил бы собственную жизнь, было невероятно. Ублюдок не смог отнять у него этого. И с мрачной ухмылкой, искривившей его губы, парень позволил пламени сделать своё дело.Oh oh oh oh there’s a world without you. I see the light, living in a world without you. Oh oh oh oh there is hope to guide me. I will survive, living in a world without you.