Педиатр

      Такемичи было 25 лет, когда он понял, что не справляется с работой детского хирурга, а потому попросился о переводе на должность педиатра. Ему всё ещё нравились дети, и он не хотел бросать благое дело. Помогать другим, получать благодарности, видеть как его подопечные идут на поправку, начиная светиться жизнью всё ярче день ото дня. Медицина, считал он, хоть и поглотила тонны его нервов и слёз, но та награда, что приходила к нему в виде конфет и улыбок стала тем, что привело чаши весов ментального здоровья к равновесию. Всё было не зря. Учёба, бессонные ночи, экзамены, отработка за первые проспанные пары, подработка в сети ресторанов быстрого питания, море бодрящего кофе, успокоительного чифира (чай уже не спасал) и постоянный голод или тошнота попеременно то от недоедания, то от вредной еды. Мешки под глазами, высохшие щёки, похудевшие пальцы, взгляд мёртвой рыбы — всё ради того, чтобы сегодня к нему на шею бросился очередной маленький ангелок в зелёных точках после болезни, рассыпаясь в обещаниях либо навестить Ханагаки-сана, либо пригласить к себе в гости на ужин. Такемичи, слегка уставший, но довольный, трепал его по торчащим, словно перья воробья, волосам, отдавая старшему брату мальчика последние рекомендации. Девочка, сидящая по левую сторону от него на кушетке, была более сдержана, но при выходе с серьёзным лицом и пылающими от смущения щеками пожала мужчине руку. Такая милая семья. Такемичи выдохнул лишь тогда, когда дверь за ними закрылась и наступил обеденный перерыв. Счастье счастьем, а переутомление грозило ему не сегодня, так завтра завалиться спать прямо при пациентах, откинув голову на спинку стула и засопев. С ним такое уже бывало, но в другом месте и при других людях. Однако ж, всё равно в стенах здания, где он проработал весь свой отрезок жизни между концом учёбы и нынешней секундой. Н-да, тогда его, помнится, вымотали в край.       — Эй, педик!       Есть поговорка «вспомнишь солнышко — вот и лучик». Но для этого индивида больше подходила её опошленная версия: вспомнишь говно — вот и оно.       Мужчина в таком же белом халате, как сам Такемичи, вошёл без стука в кабинет и провернул ключ в замке, отгораживая их от коридора и всех по нему шляющихся.       — Ну что за детский сад, Шуджи? — Такемичи отложил стетоскоп на стол, поворачиваясь в кресле к вошедшему. — Я уже сто раз просил называть меня по-нормальному. Не педик, а педиатр. Произноси слово полностью.       Мужчина встал возле кресла, касаясь носками кроссовок чужих туфель.       — Прошу прощения, видимо твои вчерашние стоны всё ещё стоят у меня в ушах.       — Это не даёт тебе право меня оскорблять, — сложил руки на груди Такемичи.       Шуджи хмыкнул, закусив губу и медленно нагнулся к нему, опираясь руками на подлокотники и отрезая собеседнику пути для побега.       — Не изображай неженку перед человеком, который знает, что ты любишь пожёстче.       — Пошляк, — бросил Такемичи, вжимаясь в спинку.       — Лицедей, — не остался в долгу Шуджи, наклоняясь ещё ниже.       — Бесстыдник.       — Недотрога.       — Блядун.       — Агнец.       — Ты меня сейчас с козлом сравнил? — мгновенно вспыхнул Такемичи.       — Нет, что ты. С милым маленьким ягнёнком, который сам раздвигает ножки на жертвенном алтаре, — усмехнулся Шуджи, сокращая последние сантиметры меж их губ.       — Мы на работе, — отклонился в сторону Такемичи.       — У нас перерыв, — прошептал мужчина, поворачивая его лицом к себе и впиваясь в губы жадным поцелуем.       Этот человек, который сейчас засасывал педиатра в его же кабинете, как пылесос, звался Шуджи Ханмой и работал парой этажей ниже в противоположном крыле здания. В морге. Он был старше своего коллеги почти на три года и поступил в ряды медиков ещё тогда, когда Такемичи бегал с конспектами по всем кабинетам с ошалелыми глазами, прося преподавателей принять его не сданные в срок работы. Они пересеклись с Такемичи в отделении неотложной помощи, где один проходил практику, а второй, будучи на тот момент по профессии высококвалифицированным хирургом, старался не отсвечивать, чтобы его не припахали к работе, так как он уже третьи сутки был на ногах. Искры, бури и безумия не было. Шуджи просто увидел человека, по лицу которого сразу было ясно, что он так же заёбан всем вокруг, а потому, сделав вид, что забирает практиканта под своё крылышко, мужчина ввалился с Такемичи в пустующую палату коридора, где лежали коматозники, и без лишних разглагольствований завалил в постель. Поспать. Через несколько часов он уже мог спокойно объяснить такому же более-менее отоспавшемуся как он парню, что они могут стать друг для друга прикрытием, а потому, если Такемичи понадобится отдохнуть, надо сделать вид, что Шуджи его вызвал. Наоборот это тоже будет работать: ну как доктор может отказать практиканту во встрече? Тем более, если она проходит столь приятно, тихо и мирно.       Так и повелось: на практике Такемичи оказывался под надзором Шуджи, который его попеременно учил то работе, то как найти подходящее место для сна на рабочем месте. Самым необычным оказался диван в морге, где было прохладно, но свежо. Такемичи первые пару раз бросало в дрожь от того места, но раз они не спали непосредственно в холодильнике с трупами, то он перестал видеть причины для беспокойства. Всего-то и надо было, что притащить чем накрыться, чтоб не замёрзнуть, как жмурики за стенкой.       При выпуске Такемичи, ясен пень, подался именно в эту больницу, где уже успел себя зарекомендовать как тот, у кого руки из правильного места растут, раз его семпаем является сам Бог Смерти. Шуджи однажды пытался объяснить своё прозвище, данное коллегами, с их точки зрения, что он властен над чужой смертью. За всё время, что он держит в руках нож и иглу, на его столе не умерло ни одного пациента. Только вот Бог над Смертью звучит не так пафосно как Бог Смерти, а потому предлог выпнули. Безжалостно и безвозвратно. Такемичи шутил, что ему с таким следовало бы работать в морге с мёртвыми, а не живыми. Нет, конечно патологоанатомы работали и с живыми пациентами, но не так часто, как обычные хирурги. Из-за этой путаницы кто-то мог решить, что на столе Шуджи наоборот — мрёт каждый приходящий.       Шутки шутками, а мужчину он озадачил, дав причину поразмыслить над вопросом о том, куда дальше прокладывать жизненный путь. И потому, спустя год, за который Такемичи успел полностью освоиться на новом месте, Шуджи оторвал его, фигурально выражаясь, от материнской титьки и слинял в подвалы к покойникам, оставив как своего преемника. Да, тот больше кипел к детям, чем к взрослым, нежели Шуджи, но общественное мнение это мало волновало. Главное — у них теперь есть тот, на кого обратил взгляд вечно холодный и всем недовольный циник, испытывающий удовольствие лишь от чужих страданий, но при всех этих недостатках гений своего дела. Последователь великого! Ученик Мерлина! И прочие ассоциации. Естественно, на него накинулись, как на товар по акции в Чёрную Пятницу. Пытались уволочь на каждую операцию если не в качестве главного врача, так хоть помощником. Это же стало одной из причин, почему Такемичи бежал из хирургии туда, где потише. В педиатрию. И ни разу не пожалел. Шуджи с его подколками «педик-медик» не в счёт! Тем более, когда тот, кто так тебя обзывает, быстро сглаживает все шероховатости в общении, зализывая, засасывая и затр… нет, пожалуй обойдёмся без последней аналогии. В общем, избавляя любовника от всех обид и перенаправляя его мысли в совершенно иную плоскость. Вот как сейчас.       — Я говорил тебе выбрать кресло с откидывающейся спинкой, — обвиняюще шептал Шуджи, вытаскивая рубашку из-за пояса чужих штанов.       — А я говорил тебе, что мы не будем делать это в детском отделении, — таким же тоном отвечал Такемичи, ловко расправляясь с пуговицами.       — Тогда почему не отталкиваешь?       — Это бесполезно.       Шуджи похвально хмыкнул, вновь лишая партнёра способности говорить.       Их отношения вышли на новый уровень способом довольно странным и при этом до ужаса клишированным: за Такемичи решил приударить главврач, а тот дал заднюю, умчавшись к семпаю за помощью. Так, мол, и так, спаси сохрани, не хочу не буду, не пойду не выйду за того человека. Шуджи только проснулся на их диванчике в морге и сонно моргал, слушая путанную речь своего подопечного об ухаживаниях руководящего мужчины в самом расцвете сил, имя которого он за всё своё пребывание на работе так и не запомнил. Пока глазные капли помогали превратить пески Сахары в полноценные человеческие зенки, Шуджи выслушивал свою роль в грандиозном плане Такемичи «как избавиться от ухажёра». Ну что ж, на словах, как это всегда и бывает, звучало просто, на деле — пошло по пизде. Такемичи в тот же день обзавёлся своим первым засосом, через сутки — первым стояком на мужчину, а через неделю — хуем в жопе. Не так он планировал свои первые отношения, но какие получились. Возврат, как оказалось, не принимается. Шуджи вцепился в него как клещ и на любые попытки заикнуться о том, что больше не нужно продолжать спектакль, рычал, шипел, плевался ядом и доводил Такемичи до состояния нестояния, не гнушаясь и обмороками после очередного шейк-марафона работы и секса. Ну и как тут не сдаться под такой лавиной чужих чувств? На странность, когда Такемичи заговорил о любви, Шуджи её отверг, заменив данное понятие чувством собственничества. Ну, окей, решил Такемичи, как не назови, а всё равно они вместе как парочка.       Их отношения уже успели пройти огонь, воду, медные трубы и переходы на сверхзвуковую для съёба, если они занимались неприличными вещами в местах для этого не предназначенных. Адреналин бурлил в крови от чувства постоянной опасности быть обнаруженными, что привносило в их союз ту самую перчинку, без которой ванильные парочки расходились уже на второй-третий год отношений «любви до гроба». Шуджи подобные ситуации всегда забавляли, Такемичи тоже, как бы он не пытался показать внешним поведением обратное. Ругался, плевался, обижался, пытался достучаться до их совести, но в итоге каждый раз клал болт на бесполезное времяпрепровождение, ластясь к чужим, уже готовым на новые забавы, рукам.       До недавнего времени одним из того, на чём ещё пытался стоять «праведный» Такемичи, было сохранение непорочности его кабинета в детском отделении. Неужели он так много просил? Всего лишь не поганить пошлыми ассоциациями место, где он работает с детьми и молодёжью. Как он теперь будет спокойно сидеть за столом, на котором его сейчас так беспардонно раскладывают, заставив упереться подбородком в стопку чьих-то полисов и больничных карт?       — Шуджи, ты невыносим, — зашипел он, чувствуя давление руки меж лопаток, чтобы он не помешал процессу ненужными движениями.       — С нашей разницей в весе ты меня действительно отсюда не вынесешь, — довольным тоном ответил мужчина, проходясь головкой по манящей щели.       Такемичи захныкал, расставляя ноги шире, чтобы больше раскрыться.       — Моя умница, — ласково прошептал Шуджи, медленно проникая в подрагивающее отверстие. — Давай, расслабься, хороший. Прими меня полностью.       — У тебя совсем нет других дел, кроме как приходить ко мне и доставать меня своими похотливыми?.. — Такемичи не смог договорить, перебиваясь стоном, когда член вошёл до конца и тяжёлое тело опустилось на него, придавливая сильнее к рабочему месту. — Ты хотя бы поспал после вчерашнего?       — Час, — выдохнул тот, начиная совершать небольшие фрикции, почти не выходя из жаркой тесноты.       — Слишком мало.       На руку Такемичи опустилась чужая, больше в полтора раза, сжимая пальцы и переплетая их в единый замок.       — А ты?       Такемичи прогнулся, как мог, чувствуя наращиваемую амплитуду. Левое ухо обожгло дыханием, юркий язык очертил край ушной раковины, заползая в канал и вызывая новые волны дрожи.       — Три? — он не помнил. Мысли покинули голову, стоило горячей ладони скользнуть под стол.       — Тоже не шибко много, — прокомментировал Шуджи, целуя в висок и перемещая руку с текучего члена на бок, чтобы помочь Такемичи насаживаться на себя.       Продолжения разговора не требовалось. Такемичи лишь согласно замычал, отклоняясь назад, чтобы чужие губы наконец прикоснулись к его шее, где начинала всё сильнее пульсировать артерия, гоняя кровь с кислородом от сердца к мозгу. Правая рука упиралась в край стола для большей фиксации. Левую продолжали сжимать в тисках чужие пальцы. Шум от тяжёлого дыхания и толчков заполнил кабинет, разбавляясь короткими стонами и блаженным мычанием. Такемичи продолжал елозить грудью по столу, радуясь, что с него так и не сняли до конца рубашку, иначе бы соски от трения по стеклу стали слишком чувствительными. Словно читая его мысли и желая порушить надежды, Шуджи приподнял его, высвобождая руку, чтобы мужчина под ним дополнительно зафиксировался на месте, и залез своими под чужую одежду, оглаживая бока, рёбра, соски, добираясь до выпирающих ключиц и даже шеи, которую хотелось сжать, но приходилось терпеть до следующего раза. Сейчас нельзя так резко. Мягко и расслабленно, с оттяжкой.       Такемичи всё сильнее подавался назад, встречая его движения и помогая проникать как можно глубже. Он старался быть тише и сходил с ума от восторга, который приносило их аморальное поведение в стенах врачебного кабинета. Они не должны заниматься здесь сексом. Он не должен подстраиваться под всё более размашистые толчки. Но, боже, каждый раз, когда ему попадали по простате, глаза закатывались сами собой, рот покорно открывался для приглушённых стонов, ноги начинало потряхивать от сладостных спазмов, а пальцы рук сжимались всё сильнее, проезжаясь короткими ногтями по стеклянной поверхности, под которой лежали чьи-то рисунки, чьи-то карточки с номерами и именами, чей-то гербарий, подаренный ему полгода назад после цветения сакуры. И сейчас на всё это капал предэякулят с его подрагивающего в такт толчкам члена. Какое бесстыдство! Кощунство по отношению к другим людям и их чувствам. Но они же не узнают о сегодняшнем грехопадении своего любимого врача? Такемичи не скажет. Не сможет. Не захочет выдавать себя. Как и в тот раз, когда пришлось спрятать халат лора, потому что Шуджи решил воспользоваться им, как тряпкой. Прямо как и в случае с неожиданной потерей записей с камер на верхнем этаже, где лежат одни коматозники, потому что кое-кто не дотерпел до палаты, начав представление в пустом коридоре. Никто никогда не узнает. Шуджи позаботится о крупных проколах, Такемичи — о мелочах. Парная работа по сокрытию улик. Плёвое дело, когда вы хорошие (даже более чем) медики, знающие что чем и зачем.       Отношения на работе — какое же затёртое клише в тех сериалах, коими упивается Такемичи, пока его возлюбленный, вымотанный «тупыми вездесущими людишками», дремлет у него на коленях. Рано или поздно они всегда раскрываются. Парочки ловят, заставляют признаться в чувствах друг к другу, а дальше либо в сюжет приходит череда ревности и смятения, либо вклинивается другая романтическая история с их коллегами или знакомыми. Такемичи с Шуджи уже успели досконально разобрать эту тему от и до, придя к выводу, что они физически не будут успевать ревновать или изменять, а про их отношения если рано или поздно прознают, то всем будет похуй. У них всегда найдётся что-нибудь поинтереснее на примете. Кого завлечёшь интрижкой между педиатром и труповскрывателем? Нет, ну, может и звучит интересно на первый взгляд, но пальму первенства обязательно получит любая гетеро пара с такой же завязкой отношений на рабочем месте, ведь в таком союзе возможен случайный залёт одного из партнёров, а дальше поднимется такой кипиш, что про двух голубков быстро забудут. У них, кончай — не кончай, а живот вырастет либо от еды, либо от опухоли. Первое, как и второе, маловероятно, поэтому вперёд к новым грехопадениям, вперёд к сексу в публичных местах за ширмой, вперёд к быстрому натягиванию штанов и возне с халатами, когда к комнате отдыха приближаются чьи-то шаги!       Если бы можно было повернуть время вспять, Такемичи всё равно повторит их отношения, потому что, не смотря на все недостатки, они ему нравятся. Шуджи грубый, временами несдержанный, своевольный, беззаботный и гадкий тип. Но именно такому мерзавцу подойдёт отходчивый (однако не без обидчивых взглядов), мягкотелый Такемичи. Если приводить ассоциации, то они похожи на кота и антистрессовую игрушку, которую сначала могут покусать или подрать когтями, а потом зализывать и носить с собой везде и всегда как талисман или оберег.       Ах, ну да, и ещё их общая заёбанность, на фоне которой они и поладили. Куда ж без неё? Один всегда может выслушать как всё достало другого. Они выговорятся, закурят, посидят и придут к выводу, что всё не так уж и плохо, как кажется, пока рядом есть понимающий человек. Оказывается, принимать выебоны судьбы на пару гораздо легче, чем сносить всё одному. Может, даже если бы не тот случай с ухаживаниями главврача, рано или поздно они бы сошлись сами, правильно расценив свою крепнущую связь. Появился бы конфетно-букетный период, который они просрали по невнимательности.       Такемичи вздрогнул всем телом, ощущая, как горячая вязкая сперма вытекает из пульсирующего члена глубоко внутрь. Сердце замерло, дыхание сбилось. Глаза закатились. Хотелось рухнуть на подкосившихся ногах, но его крепко держали, прижав к себе. Сквозь приятно обволакивающую тьму Такемичи чувствовал, как Шуджи слегка возит туда-сюда большим пальцем по его груди, пересохшие губы касаются вспотевших волос на затылке. Вторая рука на выпирающей тазовой кости подрагивает от той же волны удовольствия, что и тело под ней. Так хорошо. Момент забвения, когда всё вокруг становится неважным. Есть только они двое, застывшие в сладкой неге общего оргазма. Миг растягивается на десяток секунд, но не на сотни, как хочется каждый раз, даже если они дома и никуда не спешат. Сейчас, когда основная волна уходит обратно, продолжая более мелкими набегами лизать пляжный песок сексуального удовольствия, Такемичи вновь начинает различать предметы вокруг, а Шуджи выравнивает дыхание. Они всё ещё не распадаются, являясь одним целым, но уже не отгорожены от внешнего мира.       — Ох чёрт, — шепчет Такемичи, замечая, что до важных документов брызгам его семени не хватило буквально пары миллиметров. — Еле пронесло.       — Со стекла легче убрать, чем с линолеума, — бормочет Шуджи, прокладывая дорожку поцелуев по нежной коже от уха до плеча.       — А если бы на бумаги попало?       — Ну так не попало же.       — Да, но риск был.       — Я держал ситуацию под контролем.       Такемичи недоверчиво хмыкает, поднося чужую руку к губам и целуя костяшки.       — Сколько осталось перерыва?       — Полчаса. Хочешь продолжить?       — Даже не думай об этом. Сейчас ты оденешься и пойдёшь спать. Понял?       — Если ты волнуешься, что я шокирую своих пациентов неожиданным обмороком, то не волнуйся. Они мертвы. Им всё равно.       — Мне не всё равно.       — Твоя забота обо мне так возбуждает.       — Шуджи.       — Будешь хлопотать надо мной, если я потеряю сознание?       — Шуджи…       — К тому же, ты можешь отпроситься, чтобы за мной поухаживать, пока я не проснусь.       — Это плохая идея.       — Не прикидывайся ангелочком. Мы так делали неделю назад.       — Вот именно! Нельзя слишком часто повторять один и тот же трюк!       Но его ногу уже закинули на столешницу, сильнее раскрывая под себя для следующего захода. Все заготовленные упрёки оборвались, так и не прозвучав, стоило времени пойти вперёд и танцу двух грешников возобновить свой ход.