Высшее общество

Роману никогда не попасть в высшее общество. Что-то такое прокричал его отец, когда пятилетний Ром рассыпал коллекцию медалей. Ему показалось, это блестящие монетки. Он хотел набрать горсть, чтобы Кендалл наконец заткнулся о своем новеньком байке. Байк был детский, размером с большую собаку, но все равно! Ему — Роману — кататься не разрешалось: зашибется или зашибет. Вот тогда-то, под звон медальной россыпи, Ром узнал, что путь в высшее общество ему заказан. Что такое «высшее общество» он не понял, спрашивать не стал, потому что какая, в сущности, разница? Из уст отца любая фраза прозвучала бы обидно. Скажи он «тебе никогда не попасть в низшее общество», эффект был бы тем же. Ему? Не попасть?! Роман и сейчас не был уверен, что такое, мать его, высшее общество. Скажем, денег у него — жопой ешь, купить можно несколько высших обществ разом и ходить туда, когда вздумается. У отца его денег еще больше, но что-то подсказывало Роману, что дело не в этом. — Ты такой, блять, интеллигент, — говорил он Кендаллу, когда хотел задеть посильнее. — Большо-ой интеллигент. Цеплял бокал четырьмя, отставлял мизинчик. Кен бесился, конечно, а Ром, разумеется, улыбался, но стакан все же сжимал крепко и сдерживался, чтобы не запустить. Куда ему. Придурку. Полному идиоту. Не его полета птицы. Даже Грег, эта косая шпала Грег, что-то значит, раз муженек Шив носится с ним, как с почетным флажком. Даже он — высшее общество. Уж по крайней мере, одной своей длинной ногой там. А Джерри? Джерри выглядит как само олицетворение высшего общества, как самый главный представитель высшего общества, его почетное лицо. С этими ее приталенными костюмчиками и дурацкими очечками; и с тем, как она губы кривит, когда Ром начинает бред нести, (а он, конечно, бред несёт часто) и молчит, а потом говорит что-то такое, что как бы намекает: я умею держать лицо, я умею держать компанию на плаву, я умею. Романа выворачивало, когда она так делала. Он знал наперёд — вот сейчас одна ее бровь поползет вверх, а уголки куб опустятся, чуть дёрнется что-то в лице… Снисходительно так дернется, в порыве смягчить пилюлю, сдержаться. Лучше бы она, черт возьми, отчитывала его. Это хотя бы заводит. — Что ты думаешь о пингвинах? — Каких еще пингвинах? — Джерри быстро отошла в сторону, пропуская его в очередной номер очередного звездного отеля, и Роман скользнул внутрь. Тихо пиликнул автоматический замок. — Ну таких, знаешь, — вальяжно скинул один ботинок, второй, пытался визуализировать пингвинов (надо было продумать заранее!), но на ум приходили только мультяшные. — Черт… танцующих. — Танцующих? — голос Джерри, кажется, упал на октаву. — Да. Они же вроде как пляшут, пингвины? Эти… мелкие. Возьмём парочку в офис. Будут типа развлекать народ. Роман сгреб из вазы на столе горсть орешков и попытался забросить один в рот с расстояния, но промахнулся. Поматерился, запрыгнул на кровать с разбега. Джерри наблюдала. — Зачем пингвинам развлекать народ, когда есть ты. — Я не танцую. Или танцую? Проверим? Станцуешь со мной, Джеральдина? Джерри вздохнула. Бровь-уголки губ — все по схеме. Роман прикрыл глаза. — Ну и зачем ты здесь? — Мне нравится. — Что нравится? — Номер твой нравится: у меня окна выходят на свалку. — Хочешь поменяться? Роман усмехнулся. Это прелюдия. Они это проходили. — Хочу-у… тебя. Он не открывал глаз, но знал наверняка: на лице Джерри сейчас ничего не отражается, ни-че-го, ни одной крохотной эмоции. Это он лицевые мышцы использует на максимум (отец однажды сказал: «Только у дебилов на лице все написано. У дебилов и актеров», и Роман весь вечер разглядывал себя в зеркале, с отвращением понимая: дебил. А может — пора подаваться к Уилле в очередную пьеску?) и даже вранье скрыть не в состоянии: лицо выдает. Его дурацкие щеки краснеют, брови ползут дугой, губы расходятся в плохо сдерживаемой ухмылке. Если подумать, Роман вообще не помнит, когда его вранье прокатывало. Поэтому и в детстве получал больше всех оплеух. Джерри, напротив, врала как интеллигент, как высшее общество. И чувства свои скрывала отменно: секунду назад, вроде, что-то скользнуло — погрешность в заданной программе — и снова ушло на дно. Хотя, может, и нет там никаких чувств, но Роману почему-то не хотелось об этом думать, а когда все-таки думал — в животе что-то скручивалось и ныло. — Ты отвратителен. Немножко другая интонация. Чуть ниже голос. Едва уловимый призвук вопроса в конце: что дальше? — Да?.. — Ты невыносим. Маленький ничтожный червяк, скребешься ко мне в номер среди ночи. Это возмутительно, ты знаешь об этом? Роман порывисто выдохнул, шмыгнул носом, перевернулся набок. Как же охуенно. Как невъебенно круто. — Джерри… — Тебе следовало бы немедленно покинуть мой номер и уползти обратно в какую-нибудь дыру подзаборную. Там тебе и место. Роман сел на кровати и посмотрел на Джерри снизу-вверх. Улыбнулся криво, запульнул в нее орешком. Джерри закатила глаза. — Ванная слева.

***

Роману мало что по-настоящему нравилось. Он вообще, если честно, плоховато понимал, как может что-то реально нравиться: вещи там всякие… люди. План выверенный и рабочий: хочешь — купи. Поигрался немного, подожди день-месяц-два — надоест. Как пить дать надоест. Ему вообще это все пиздецки надоело, поэтому и приходится без конца покупать. Психотерапевт, правда, был другого мнения: он как-то сказал Роману, что вовсе не в скуке дело. Роман просто боится привязываться, отказа боится, боли. Мол, поэтому сбегает при первой же возможности. Бред конечно. Психотерапевта Ром сразу сменил. Проблема в том, что Джерри ему, кажется, нравилась. Нравились ее духи. Свежий взрослый аромат, какие-то травы или, может, цветы — да какая к черту разница? Пахло приятно, обволакивало и оставалось в воздухе. Когда Джерри шла по коридорам, Роман плелся за ней и дышал эпилептически часто, ему хотелось, чтобы запах заполнил легкие до краев, ему хотелось засунуть запах в банку, нет, засунуть саму Джерри в банку и доставать когда вздумается. Если Роману удавалось задержаться в зале заседаний после собрания, он садился в кресло, где только что была она, закрывал глаза и представлял, как становится частью Джерри, частью ее охуительного запаха, смешивается с ним молекулами. Бестелесно витает в воздухе. Он обожал улыбку Джерри. И смех, мать твою, смех… Он слышал ее смех всего раза два, каждый — неожиданно, так неожиданно, что он столбенел, не знал, что сказать. Настолько, что даже нервозных шуток в голову не приходило. Смеялась она коротко, звонко, чуть откидывая голову назад. В общем, он любил Джерри. Или чувствовал то, что было максимально похоже на любовь, но мельче, извращеннее: нечто, оскверненное самой сущностью Романа. Для этого чувства нужно было придумать отдельное слово, такое, чтобы только для его мелкой натуры. Тогда не придется пятнать всю эту долго-и-счастливо-херь, не придется говорить о чувствах, не придется ощущать себя полным и беспросветным идиотом. Он бы хотел назвать это похотью, но и похоть была для Романа словом стыдливым. От присутствия рядом с Джерри, не официозно-правильной-Джерри (хотя…), а Джерри в халате (ух) или Джерри в пижаме (черт… ее пижама) действительно горело внизу. Но (и Роман почти окончательно себе в этом признался), к сожалению, желал он куда большего. — Роман, я уже говорила тебе, что кое-с-кем встречаюсь. — Да? Угум. Стой-стой-стой-стой… не припомню такого. — Роман! Это «Роман» слетело с ее губ шипением, как будто в гортани зародилось совсем другое слово, перемололось на зубах и выплюнулось именем. Джерри качнулась в бок, вздохнула, тяжеловесно оперлась о дверной косяк. — Я говорила. Лори. — Уу, так вы снова встречаетесь? Что, неужели так соскучилась по члену этого Боуи, что… — Лори. — …хм, говорю же, Дори, верно? Что, с первого раза не ясно, насколько Уорри ублюдочный скучный урод с шутками типа «хэй, сколько офисных планктонов потребуется, чтобы заварить кофе?» — Роман! — …один, потому что остальные трахают меня в жопу. — Роман. Он заткнулся сразу, но в ушах продолжало звенеть, и звон этот был спасительным. Если повезет, он не услышит, что последует за этим чеканным «Роман», которое, впрочем, похоже на первое шипящее «Роман», но уже не предупреждающий выстрел, нет, тут что-то серьезнее. Он нервно прошелся по волосам, отвернулся. — Ты перешел все границы, Роман. Мы оба понимаем, что твое поведение неприемлемо, но ты, кажется, начинаешь забывать, что я плюс ко всему — твой непосредственный начальник. Сука. Холодная стерва. Роман вперил взгляд в мочку ее уха, туда, где висела эта идиотская жемчужина а-ля «привет, меня зовут Джерри и я вылезла из бабушкиной шкатулки!» Романа разрывало между желанием дернуть и облизнуть. — Границы, Джерри? Серьезно что ли? Ты дрочишь на эти границы, я не пойму? Что-то в глазах Джерри сверкнуло голубизной. — Если бы ты дрочил на границы, вместо кое-чего другого, нам всем было бы спокойнее. Дверь захлопнулась бесшумно. В конце концов стерва всегда держала себя в руках.

***

Он вовсе не собирался никого преследовать. Нахер они оба ему сдались? Роману просто нужно было посмотреть, удостовериться, что Лори существует. Хотя было бы лучше, если Лори на самом деле не было, и свидания с Джерри не было, а сказала она ему так потому что не хотела, чтобы он думал, будто она вечерами одиноко прибухивает в своей одинокой квартире. Роман покачивался с пятки на носок и спешно оглядывался по сторонам на случай, если Лори неожиданно вынырнет из-за угла. Только вот... что тогда произойдет? Лори не знает, как он выглядит. Это ведь не Лори гуглит его каждый вечер. Не Лори рассматривает его фотографии, вглядываясь в каждый пиксель. И уж точно не Лори морозит яйца, подкарауливая своего босса прямо у подъезда. А вот и он. Лицо плоское и тупое. Такое обычное лицо, лицо, которое ты ни за что не вспомнишь, если не будешь, конечно, бесконечно пялиться на него в интернете. Среднестатистический-богатый-мужик — вот, что это за лицо. Походочка тоже идиотская. Мелкие шажки неуверенного придурка и — что это? — подворачивает ногу? Навернулся, поднимаясь с толчка? Только вот с ним Джерри выходит под руку. На него Джерри смотрит и улыбается. С ним Джерри сейчас смеется и, кажется, будет смеяться еще не раз за вечер. Роман соскребал объедки, а этот старый хрен в — подумать только! — клетчатом пиджаке обжирался главным блюдом до отвала. Джерри была дорогущим вином, но почему-то разменивалась на газировку. Смешать их — та еще бурда получится. Только вот кем был Роман? Он развернулся и побрел к машине. В животе опять ныло, но это он, наверное, за ужином перебрал.