Благородство и принципы

***

      Записи найдены где-то на территории современной Бессарабии, в книге под названием «Două lumini în întuneric», датированной примерно XVI веком, вида захудалого и изрядно потрепанного. Автор (ы) неизвестны.

***

P.s. Yuri este încă mai luminos 2 P.s. Lasă cititorii să decidă singuri, tâmpitule.       Осеннее солнце освещало стены хорóм, обитые пунцовым бархатом с прибитыми на них мраморными бычьими мордами. Солнечный свет отблёскивал от золотых подсвечников и лампад, скользил по княжеским портретам в дорогих рамах. В зале было душно.       В углу хорóм за дубовым столом сидел сухонький, страдающий от подагры старичок-переписчик с седой соломенной бородой, что мерно записывал себе что-то под тихое посвистывание, иногда вдруг начиная пожевывать свою бледную нижнюю губу. На высоком, отделанном медью и зóлотом кресле с распятием поверх спинки посреди залы вальяжно восседал господарь, постукивая пальцами по вельветовым ручкам трона. Светлые его волосы спускались к плечам, лицо было бледно и по щекам все усыпано красноватыми нарывами, точно от скорбута. Запавшие глаза за очками на узком носу со скукой бегали по стенам хорóм, иногда все же возвращаясь к представлению, что велось прямо перед троном.       Две мужских фигуры горцев, оба в длинных бешметах и овечьих папахах, созданные магией из огня в полный рост, яростно сражались на саблях, и князю даже казалось, будто бы он слышал лязг металла о металл. Джигиты были столь детально исколдованные, что князь мог разглядеть каждую газырницу с папиросой у них на груди. Крепкие, ловкие, они скакали друг против друга, точно два барса, с сердцем бросаясь длинной саблей на противника, по-животному яростно. От изящных, точно выверенных движений кругом летели искры, лишь чудом не поджигая ковры. Вдруг прямо над головой господаря пролетел, махая крыльями, огненный орёл, и, издав звонкий крик, облетел хоромы, пару раз едва не задев дедушку-секретаря, чтобы тот со старческим раздражением отмахнулся от него морщинистой рукой, словно от назойливой мухи. Магический орёл, намотав три круга под каменным узорным потолком, слился с огненными джигитами, и те начали бороться еще рьянее, еще порывистее и активнее, пока один из них, по-видимому, не проиграл и не уронил шпагу, в ту же секунду превратившись в большую жилистую и мускулистую лошадь с толстой шеей. Победивший горец мгновенно схватил коня за бока и запрыгнул поверх, седлая, пока изо рта лошади огнем капала пена. Конь, капризно замотав головой и заржав, понёс своего пламенного наездника вокруг зала, горячо стуча копытами. Горец, вскинув свою саблю и сунув ее в ножны, внезапно поднялся сначала на колено, а после и встал на сильную лошадиную спину, где должно было быть седло, и вот так проскакал какое-то время, прежде чем сесть обратно. Возможно, это был далеко не конец представления, но зал вдруг отдал эхом тяжёлый голос государя. — Ну всё, всё, кончай.       Молодой, одетый вполне себе богато колдун, стоявший всё это время поодаль, у стены, чтобы борцы его не задели, щёлкнул пальцами, и огненные джигиты в мгновение испарились, будто их никогда и не было. Пахнуло гарью. — Отлично, как всегда. Но нужно что-то иное. Что-то новое, — сказал господарь подошедшему чародею, потирая пальцами переносицу. — Твоим костерком уже никого не удивишь. Понимаешь меня? — Понимаю, ваше Святейшество, прекрасно понимаю, — колдун глубоко кивнул и приложил руку к сердцу. — К нам приезжают османские паши. Будет приём, недели через три поди. Я, кажется, уже говорил.       Маг растерянно вскинул брови, отчаянно забегав глазами кругом себя, но тут же собрался и ещё раз кивнул. — Говорили, ваше Святейшество, конечно. Я помню.       Господарь слегка улыбнулся краем губ и согласно моргнул ему в ответ. — Хорошо. На приёме все должно быть, как на лучших балах Европы. Покажешь что-то из нового, — приказал он, и колдун вновь кивнул ему и уже хотел было откланяться, как вдруг дверь в зал звонко и с грохотом распахнулась.       Несколько человек вошли или даже ворвались в хоромы, распихав стражу и попутно задев чародея, да так, что тот едва не отлетел к стене. Мужчины солидных лет, все в ферязях да шубах соболиных и заячьих, расписанных шелками и узорами, в дорогих каменьях и с шапками-тафьями на головах прошли к князю с видом встревоженным и будто бы разъярённым. Края их шуб стелились за ними по ковру, хотя и холодов таких за окном ещё не было. Один из бояр в красном ферязе и с жидкими волосёнками под шапкой на лбу поклонился господарю и, словно только тогда заметив колдуна, чуть кивнул в его сторону, не удосужившись извиниться. — Юрий Евгеньич, и вы тут, — воскликнул он высоким, сорванным голосом, — что же вы здесь так рано?       «Работаю. Вам это понятие не знакомо», — подумал Юрий и с обиженным лицом поправил свой кафтан, поспешив поклониться гостям. — Служба зовёт, ваше Благородие, — он самоотверженно хлопнул кулаком по груди, — государь наш кликнул, и я уже здесь.       Весь запыхавшийся с дороги боярин тяжело вздохнул и сомкнул свои большие толстые губы, сложив руки на круглом животе. Наступила тишина, прерываемая быстрым и хриплым дыханием пожаловавших, что выжидательно смотрели на колдуна, будто бы требуя чего-то от него. Тот, в свою очередь, лишь через некоторое время осознал, чего от него молчаливо просят, или даже приказывают. — В таком случае, если позволите, я пойду, ваше Святейшество. Если понадоблюсь, я уже буду тут, прямо подле вас, — уверенно обратился он к господарю и, смело ухмыльнувшись боярам, поклонился им ещё раз, прежде чем выйти из зала.       Те даже не взглянули на него, занятые тем, что вытаскивали бумаги из-за своих пазух. Стража расступилась перед Юрием и раскрыла ему дверь, выпуская, а точнее выталкивая в коридор. Стоило дверям захлопнуться, как вежливое, пресмыкающееся выражение лица мага спало, и он нахмурился, сжав кулаки.       Его честь, его самомнение было в который раз задето жирными неотесанными свиньями, кому «покажешь медный грош, и делай с ним что хошь». Они будто бы и не замечали его за неимением сотни душ и достаточно дворянского титула, не принимали за человека. Будучи не самой низкой крови, он привык совсем к другому отношению к своей особе. Его детство прошло в деревне, где к нему относились как и подобало относиться к хозяйскому сыну, и даже крестьянские мальчишки, что не чурались игр с ним, селезёнкой своею чувствовали ту пропасть, ту бездну между ними, и понимали, почему они сами донашивали рубахи за своими старшими братьями, а Юра вечно щеголял в новенькой сорочке и штанах с подвязками, ласково застегнутыми доброй нянькой. Сам Юра этого поначалу, может, и не понимал в силу юношеской наивности и участливости, но по прошествии времени все-таки привык держать себя, как полагается капитанскому сыну. Дворовые мальчишки сменились сначала школьными, затем и университетскими друзьями, и лишь один человек прошёл с ним весь его путь из самого младенчества до зрелости, в той мере, в которой вечно ребяческий Юра мог считаться зрелым, но об этом после. И пусть его семья не имела боярского герба, но в тех местностях, в которых юный маг провёл своё детство, его по праву принимали за будущего господина, и это отношение никак не могло не создать нового, знающего своё высокое место Юру. А потому, даже зная правила и приличия княжеского двора, он с каждым днём ощущал всё сильнее и сильнее, как люди с местом повыше подрывают его гордость своим невежеством, своей заносчивостью и своим полным равнодушием к нему. Те, быть может, из-за его юного возраста, легкомысленного характера или всё-таки мазылского происхождения видели в нём, прошлом владыке, пыль на дороге. «Вот же подхалимы, лизоблюдники, — думал про себя он, одергивая пояс, — думаете, лучше меня? Да я вас!..»       Он разинул рот, не успев додумать угрозу, когда прямо напротив него, у дальней стены распахнули ворота, и в коридор зашла девица, отчего Юра вдруг опешил и совсем потерялся. Одетая в платье-опашень, в накидке, подбитой горностаем поверх плеч, с двумя каштановыми косами на груди и всячески украшенная драгоценностями, она быстро шла, ступая твёрдо и рьяно. Глаза у неё были глубоко-карие, дикие, властные, брови тёмные и нахмуренные, что ярко контрастировало с мягкими округлыми чертами лица. Это была та самая женщина, которой стоило стукнуть кулаком по столу, и муж, даже самый владетельный командир затыкался и слушал, быть может, даже с не наигранным вниманием. Она шла, едва ли не бежала вдоль коридора, сложив руки в меховую муфту. Юра сразу расплылся в улыбке и поклонился ей чуть ли не к полу. — Настасья Ильинична, какая радость видеть вас! — провозгласил он, взмахнув руками, стоило даме подойти к нему достаточно близко.       Она определённо направлялась не к нему, но все же была вынуждена остановиться, потому как колдун закрыл собою дверь в опочивальни. Купеческая дочка Настасья Ильинична была женщиной яркой, повелительной, знающей себе цену и даже будто капризной и задиристой, но при том острого ума и мягкой красоты. Она встала перед ним и гордо подняла голову, глядя на мага своими смоляными глазами. — Юрий Евгеньич, вы… — измотанно поздоровалась она, меряя парня снисходительным взглядом, — ещё не устали перед князем пляски отплясывать да фокусами его забавлять?       Улыбка Юры треснула, но он тут же собрался и нацепил на себя добродушный вид. — Да вот, как видите, не устал. И чтоб вы знали, моими «фокусами» скоро станут османских послов развлекать. К слову о том, — он по-лисьему хитро улыбнулся и наклонился ближе к девушке, — вместе с послами торговцы наверняка прибудут. Привезут ткани да камни, только для самых близких государя. Если бы вы захотели, я мог бы замолвить одно словечко, и…       Он задорно подмигнул ей, и Настасья Ильинична устало вздохнула, закатив глаза. — Вы свои словечки оставьте крестьянским девкам, Юрий Евгеньич. Всем известно, что и дворовый пёс наш к государю ближе, чем вы, уж простите за грубость, — она будто бы нарочно дерзила и даже не собиралась уходить, ожидая реакции Юры, глядя на него сощуренными глазками, и тот уже хотел было возмутиться, как слух его зацепился за крики из тронного зала.       Колдун вскинул брови, прислушиваясь к звукам, после чего медленно обернулся к собеседнице и загадочно улыбнулся. — Вам никогда не хотелось узнать, о чём дворовые псы говорят с нашим князем, Настасья Ильинична? — спросил он с трепетом в голосе, и девушка заинтересованно подняла бровь.       Юра приложил ладонь к двери в княжьи хоромы, и прямо из-под его пальцев поползли темно-зелёные ростки некоего дерева, расползаясь и проникая в дверные щели. Настасья уже словно и не была удивлена, молча наблюдая, как волшебные побеги разрастаются по расписной двери, в то время как Юрий со всем своим высокомерием ждал её восторга. Стоило ветвям пробраться внутрь зала, как звук покатился наружу, гораздо тише, чем с той стороны, но вполне достаточно, чтобы услышать. Несколько мужчин взволнованно перекрикивали друг друга, и иногда в разговор вмешивался статный голос государя. — Третья деревня уже, ваше Святейшество, ну сил уже никаких нет! — завыл один боярин, и его тут же перебил другой, голосом пониже. — Давно уже пора бы их распустить, а лучше всего отослать куда подальше. — Плохая это была идея, ваше Святейшество, к нам солдат замохгс’ких пхг’инимать, — начал жаловаться третий, картавый, — не сможет у нас гх’ыцагх’ство пг’хижиться.       Юра с любопытством раскрыл рот, прислушиваясь, и даже Настасья Ильинична позволила себе подойти чуть ближе к двери. — Начнём с того, что мы не солдат переняли, — вдруг послышался грозный голос князя, — а их учения. Все наши рыцари молдавских кровей. А помимо того — какой орден посмел посягнуть на нашу честь этим гнилым поступком? — Третий монарший, ваше Святейшество, княгини-государыни, — ответили ему, и Юра замер, прижав ухо к двери, — грабят, убивают, насилуют. Говорят, хотят под конец все хаты сжечь. С кем-то они там повздорили.       Колдун затаил дыхание, словно боясь, что его могут заметить, хотя никакой стражи в коридоре не было. Настасья Ильинична с интересом слушала, иногда посматривая на Юру, а он уже того и не замечал, целиком и полностью прижавшись к двери, точно банный лист. И тогда, как назло, наступила тишь. Бояре замолкли, боясь потревожить господаря, что ушёл в раздумья, и лишь через минуту тяжкого ожидания вновь зазвучал княжий голос. — Сию же минуту отправить войско в ту деревню. Святотатцев не жалеть, — князь жестко ударил ладонью по подлокотнику трона, — сечь шпицрутенами, после пустить всех по Днестру.       Настасья Ильинична ахнула и прикрыла рот пальцами. Сам Юра сразу отлип от двери, и стоило ему отнять руку, как лианы в ту же секунду испарились, рассыпавшись в прах. Юра с тревогой на лице затоптал на месте и начал тереть ладони друг от друга, точно от холода. Настасья с подозрением наблюдала за его волнением, и колдуну пришлось вернуть себе беспечный вид. — Я, кажется, вас утомил своим представлением, — забормотал он, собираясь с мыслями, — за то прошу прощения. А вообще, знаете, что?       Он обернулся к окну и сделал глубокий вдох. — Воздух у нас свежий, но холодный. Все цветы повяли. Разве что… — он протянул сжатый кулак прямо перед лицом дамы, и, когда он разомкнул пальцы, на ладони во волшебству появился свежий, совсем как живой, алый цветок мака, — он чудесным образом идёт вашим глазам, Настасья Ильинична. Позвольте мне…       Он осторожно, а вроде бы и в спешке обошёл ошарашенную девушку со спины, и аккуратно вставил, или даже положил цветок меж ее волос, у самого уха. Настасья Ильинична изумленно потянулась пальцами к голове, но тут же одернула себя, уложив руки на живот. — Ваша магия давно уже мне не льстит, Юрий Евгеньич. И чтоб вы знали, некрасиво вот так…       Она обернулась назад, чтобы как всегда чванно обругать колдуна, но того уже и след простыл, и никого позади не было.

***

      Сама Настасья Ильинична направлялась в покои жены господаря, что была в отъезде, но вместо неё там сидела одна из её близких подруг, старшая дочь черкесского князя. Она привалилась к окошку, её тёмные волосы мягко лежали на груди, и рясы спускались к алым щекам. Горячая южная кровь воспламеняла её жгучую дикую красоту адыгейских озёр, зелёных равнин и цепей могучих Кавказских гор. В ней будто горел огонь, и в то же время струились бирюзовые ленты рек, возвышались медные, порыжевшие леса Кавказа. И воспитана она была в мире с строгими южными традициями: будучи княжной по крови, она была скромной, кроткой, и от того невероятно привлекательной невестой для каждого дворянина княжества. Лишь завидев Настасью Ильиничну, она распахнула свои чёрные глаза, вскочила на ноги и, расправив платье, подбежала к подруге, ревностно схватив её за руки. — Ну что, узнала чего-нибудь? Слышала? Может, говорил про него кто-то? — она будто в горячке глядела на подругу, пытаясь высмотреть что-то в её глазах. — Ну же, не молчи! Чего ты такая тихая?       Настасья Ильинична глубоко и громко вздохнула, положив свои ладони поверх чужих. — Беда с твоим рыцарем. Господарь наш за ним и остальными стражу послал. Быть может, ещё до сумерек всех схватят.       Княжна мгновенно вскинула свои чёрные брови и схватилась за сердце, другую руку прижав ко лбу. Ей стало трудно дышать, и она отвернулась, привалившись к узорчатой стене. — Господи, господи! — шептала она, надрывая тонкий голос. — Он погиб, погиб!       Настасья Ильинична бросилась к ней, поддержав под спину. — Куда ты, Алина, куда! Быть может, ещё спасётся твой рыцарёк, ну! — она уложила ладонь ей на щёки, гладя девичье лицо. — Ещё не все потеряно. Не рви себе сердце, не надо.       Девушка вдруг сама задумалась, и, не замечая, что говорит вслух, забормотала себе под нос: — Он за ним пошёл. Точно говорю, за ним. Значит, есть ещё шанс. Кабы сам только…       Она замолчала, прижав пальцы к губам, и Алина подняла к ней голову и посмотрела покрасневшими от накативших слез глазами. — Кто пошёл? О ком ты?       Настасья в испуге глянула на подругу. — Да нет, никто. Ты только не плачь, душа, не плачь. Солнце ещё не зашло, вот увидишь.       Княжна шмыгнула носом и отвернулась к окну, не замечая, как щеки Настасьи Ильиничны при мысли о нем покраснели.

***

— Козу, козу оставьте, ироды!       Розовощекая бабёнка лет тридцати пяти в длинном сарафане и грязном фартуке пыталась угнаться за рыцарем, целиком облечённом в доспех, и чей каждый шаг сопровождался металлическим стуком. Женщина плакала, слёзы её капали на прожженную, окутанную пеплом землю. Она тянула свои красные мозолистые от работы руки к рыцарю, а тот, не глядя на неё, тащил худощавую сухонькую козу с выжатым выменем за рога. В конце концов, крестьянка запуталась в крае нижней юбки и упала на колени, тут же надорвавшись в рыдании, хриплом и протяжном.       Всё кругом было обращено в хаос, в кошмар наяву — мужчины ругались, женщины плакали, дети кричали, а чаще просто забивались в глубь хаты, дрожа, как осиновые листы, боясь громадных рыцарей, коих испокон веков никогда не было в их деревушке. Они, словно грозные, жуткие чудища из детских кошмаров, серебряные великаны, несли с собой ужас, боль и смерть — как чёрные вороны, что кружили над крышами изб. И даже небо плакало, горело отсветом алым, как кровь, пылая над затухающим солнцем. Все крики, все рыдания слились в один горький, печальный и страшный вой. Сама природа страдала, вопила, ветер ревел меж верхушек дубов и елей, окружающих деревню. В воздухе стоял тяжёлый, удушающий чёрный смог.       Один единственный рыцарь глядел на это с пригорка, держа в руках забрало. Он наблюдал, как его братья по оружию выносят целые дома, живое и неживое: коров, свиней, кур, кувшины, подушки, даже сено. Он смотрел, как один из рыцарей ударил молодую девушку по лицу, и та упала наземь, в грязь. Как другой рыцарь проткнул шпиком мужика, что пытался защитить от него свою жену. Как ещё один кидал сухую траву на крышу, чтобы после поджечь её вместе с хатой. Наш герой совершенно беспомощно глядел на это и чувствовал, как какую-то важную часть вырывают из него с корнем. Вся его жизнь была связана с рыцарством, всё, что он имел, он имел благодаря рыцарству, и он не знал ничего, кроме рыцарства в своей пока ещё короткой жизни, где он мало что повидал. По словам его матери, что могли оказаться лишь красивой легендой, когда-то давно к ним в деревушку заехали богатые господа, все в шелках и драгоценностях. То была гроза и дождь, и женщина, что ехала в город со своим супругом, должна была вот-вот понести. Мать героя была единственной повитухой в селе, и лишь благодаря ей малыш был рождён здоровым. Господа обещали отблагодарить семью и поспешили уехать, оставив за собой долгие года ожидания. И лишь когда нашему другу исполнилось двенадцать лет, на пороге дома появился пожилой седой рыцарь в сияющих доспехах.       Именно так и началась истинная жизнь нашего героя, и с того дня рыцари стали ему друзьями, братьями, они подарили ему будущее, возможность прокормить семью, стать чем-то большим, чем обычным крестьянским мужиком на службе у хозяина, призванным рыхлить одну и ту же землю до конца своих дней. Он стал достойным молодым человеком, выбился в люди. Юному рыцарю с малых лет прививали принципы чести, самоотдачи и мужества; ему день за днем твердили, что его главная и единственная цель — защищать народ, полностью отдать себя ради чужого блага. То же ему диктовали и книги эпохи Возрождения, что он читал по вечерам в свете свеч: истории про бравых героев, спасающих своих дам и друзей, жертвующих собой ради высших целей — отказаться от себя, никогда не склоняться перед страхом и всегда защищать человеческое достоинство, своё и ближнего своего. И каково же было его удивление, когда тот самый народ, который он обязался защищать в присяге, положа руку на сердце и с мечом княгини на плече, вдруг ожесточился против него, восстал и отрёкся, посчитав, что больше в нём не нуждается. Оплата рыцарского труда становилась всё ниже и ниже, мечи заменили пистоли, и, в конце концов, под гнетом всеобщего непринятия, рыцари обернулись против людей. И сейчас две истины столкнулись в нашем герое — положения рыцарского кодекса столкнулись с реальностью. Он с теплотой вспоминал дни, когда его наставник, поседевший и поплывший дядька, все же сохранивший свои опыт и умения, учил его натирать клинок, читал ему рыцарские догмы, когда сам он ещё читать не был обучен, и показывал ему, как обращаться с оружием. «Твой меч — твоя жена, и относиться к нему ты должен как подобает относиться к жене: нежно любить, бережно хранить и никогда не выпускать из рук. Будут тебе глотку резать — ты даже тогда не смей выпускать меча, ещё успеешь им убийцу заколоть», — говорил ему наставник, дав подзатыльника за то, что дамуазо не почистил клинок после тренировки. Он же подарил ему медальон — знак и символ рыцарства в княжестве, и парень успел забыть, когда в последний раз снимал его с шеи. «Интересно, что сказал бы дед Макар, увидь он меня с моим отрядом?», — думал он сейчас, и кратко представлял себе ответ на свой вопрос. Где в данный момент гулял бывалый рыцарь, если ещё не помер, он не представлял: тот давно уже исчез из рыцарской школы.       Возможно, дед Макар убил бы его собственными руками, хотя бы и за то, что он не остановил своих собратьев. Те не слушали его и лишь смеялись в лицо, и юному рыцарю оставалось только с прискорбием созерцать свою судьбу, ведь он прекрасно понимал, что должно случиться вскоре. Быть может, за ними придут ещё до завтрашнего дня, но его товарищи, жадные и пьяные от крови, того уже не замечали. Идти ему было некуда, да и делать нечего. Помимо физических страданий, он ощущал так же страдания духовные, как если человек должен верить в одно и сразу ему противоположное: ничего в его голове не сходилось, и он с тяжестью и сожалением пытался понять других и себя.       Но стоило ему уже начать надевать забрало, как вдруг парень ощутил на затылке чужую руку, и только он обернулся назад, земля ушла у него из-под ног. Подставив другу подножку, Юра с наслаждением в глазах наблюдал, как груда металла с человеком внутри падает, оглушая округу громким железным звоном. — А надо всегда быть начеку, брат, вот так вот, — с ухмылкой произнёс он, сложив руки на груди. — Теряешь хватку, Никит.       Рыцарь с раздражением взглянул на друга, что бессовестно усмехался прямо над ним. — Ты же знаешь, что сам я в доспехах не поднимусь, да? — с равнодушием в голосе спросил Никита, точно кукла развалившись на траве, и Юра громко прыснул от смеха, но подняться помог.       Не то чтобы Никита ожидал от колдуна чего-то иного, даже наоборот — за десяток лет их дружбы он успел совершенно привыкнуть к его выходкам. Единственное, он посчитал, что, если перестанет обращать на них внимание, тот прекратит, но он определённо недооценил чужую твердолобость и каменную уверенность в себе. Никакого выхода, кроме как отвечать тем же, Никита не нашёл, да и сам начал находить в детских забавах нечто весёлое и притягательное. Так или иначе, теперь они оба наблюдали за деревней с холма, Никита — с тоской, Юра — с насмешкой. — Оплот благоразумия, надежда княжества, — поддразнивал парня колдун и, толкнув Никиту в бок кулаком, кивнул в сторону одной из хат. — Гляди, они подушки с гусиным пухом выносят. Думаешь, сладко спать сегодня будут?       Рыцарь с безразличием стукнул Юру наручем по животу, и тот с приглушённым криком сложился пополам. — Эй, так ведь и прибить недолго.       Никита устало покачал головой. — Всё ещё веришь в рыцарство? Не задумал пойти казначеем иль в войско? — не переставал жужжать у него под ухом Юра. — Ну это всяко лучше, чем перед княжеским двором шутом отплясывать, — отрезал Никита, пытаясь не смотреть на горящую крышу одного из домов.       Юра искренне усмехнулся и положил руку на чужое плечо, прижав друга к своему боку так, как позволяли доспехи. — Ну я-то этими плясками себе деньги зарабатываю и крошек не считаю. Вот как она, например… — он указал на женщину, что стояла возле горящей хаты и плакала, — вы же всё её имущество пожгли. Куда ей теперь, распутной девкой что ль в таверну? Или на поля…       Он вдруг выпучил глаза, будто бы в озарении, и хлопнул себе ладонью по колену. — Точно, какие поля? Вы же всю пшеницу да овёс побрали! — он засмеялся, громко и заливисто, хватая себя за грудь. — Не, теперь точно в таверну.       Довольный собой, он закивал и заулыбался, тогда как Никита покосился на него с укором. — А сам-то куда пойдёшь, когда господарь от твоих фокусов устанет? Тоже в таверну? — он перевернул в руках забрало и натянул его сверху на лицо друга. — Хотя куда там. Не успеет он устать от тебя. Ты раньше его хоромы сожжешь или сады спалишь.       Юра посмотрел на него с упреком в глазах через узенькие щелочки шлема. — Ты мне всю жизнь напоминать об этом станешь? — спросил он, и его голос отразился в металле, звуча, точно через трубу.       Никита просто кивнул, подняв край губ. — Именно.       Юра стащил с себя забрало и, закатив глаза, всучил его рыцарю, стукнув им по доспеху. — Так хозяева сами попросили, чтобы представление было «просто огонь». Я считаю, что дело своё выполнил. — И даже перевыполнил, — поддакнул ему Никита, — да так, что потом два месяца у меня прятался.       Юра уставился на друга, сощурив глаза, и тот с улыбкой отвернулся. Сбоку от рыцаря послышалось тихое обиженное «ну-ну». — Так о чём это я… Про «сладко спать», — продолжил Юра убрав волосы за плечи, — не будут они сладко спать, в общем. Никогда уже не будут.       Никита обернул голову, чтобы вопросительно поднять бровь, и Юра посмотрел на него в ответ. — Князь за вами послал. Ему уже доложили, — с редкой серьёзностью в голосе произнёс колдун и скосил взгляд на деревню, заставив отвернуться и Никиту, — скоро прибудет войско. Не знаю, когда, но скоро. Крыши хат не успеют догореть.       Рыцарь застыл, не отводя взгляда от чужих глаз, и ему на мгновение показалось, что в них отражается пламя, коим начала заходиться деревня. Никите хотелось, подобно ребёнку, закатить истерику, начать топать ногами и кричать «неправда, неправда!», и чтобы все по волшебству вдруг наладилось, но ребёнком он более не был, а магии его друга не хватит, чтобы исправить его положение. Душой он уже смирился с со своей судьбой и давно уже знал, что именно это в конце концов и произойдёт. Он опустил глаза к земле и медленно снял с себя забрало. Юра все это время смотрел на него, едва моргая. — Значит, время моё пришло, — с безысходностью в тоне прошептал рыцарь и вдруг улыбнулся.       Улыбка его была нездоровой, печальной и вынужденной. Юра сделал шаг к нему и полностью развернулся, чтобы схватить друга за заднюю часть шеи. — Ты что, сдался? Нет уж, брат, мы с тобой и не в такие передряги попадали, а это просто детский лепет. Помнишь, как барин подумал, что ты дочку его обесчестил? Его люди за тобой весь вечер по лугу гонялись, — он похлопал Никиту ладонью по шее. — Думай, как знаешь, а я стоять и наблюдать, как тебя сквозь строй прогоняют да в Днестр бросают, не собираюсь, слышишь? Не на того напали.       Рыцарь поднял на него глаза, уже не такие блестящие и будто бы мутные. — А что ещё остаётся делать? Бежать? Куда? Помощи просить? У кого? — он отрицательно покачал головой. — Я знал, что рано или поздно это произойдёт. Ты ведь не можешь нас за море перекинуть. А так у меня никакого выхода нет.       Юра вдруг ухмыльнулся по-лисьи. — А друзья тебе на что? Есть у меня одна идейка. — Он отошёл от Никиты и, задумавшись, начал ходить из стороны в сторону. — Есть у меня человечки, что в похожей с твоей ситуации. Князя нашего они не слишком жалуют… По некоторой причине. Может, помогут чем, может, задержат солдат, а может и вовсе их всех перебьют. Заодно спрячем тебя, время выждем. Ну, пошли, чего стоять?       Колдун уже зашагал прочь с холма, но заметил, как его друг смотрит на деревню с лицом таким жалким, что, гляди, заплачет. — Ну уж нет, дружище, — рявкнул Юра, приблизившись к Никите вплотную. — Они сами свою судьбу выбрали. Коли хотят сдохнуть, так это их выбор, и их останавливать не стану. Пусть катятся все пропадом.       Никите вроде хотелось и одернуть друга, но головой он понимал, что тот прав. Увидев сомнения в лице рыцаря, Юра кивнул. — Вот так-то. Правильно думаешь. А теперь пойдем, нечего тут делать. Скоро дым с села к нам пойдёт, и солнце почти зашло, — он уже пошёл вниз, к склону, как вдруг обернулся на Никиту через плечо, — и надо тебе твои железяки снять, чтоб народ честной не пугал. У бедных людей от ваших доспехов у всех падучая повылезает, помяни мое слово.       Никита в последний раз оглянулся на зашедшую пламенем деревню.

***

— «Плошка риса», Юр, серьезно? — рыцарь усмехнулся, разглядывая деревянную вывеску и оттягивая края своего сюртука. — Какие-то претензии? Это лучший кабак в городе, а самое главное здесь — это посетители. Отличные ребята, вот увидишь, — уверенно ответил Юра, уперев руки в бока.       Стоило двери распахнуться, как чародей будто переменился. — Ну, кто нальёт своему брату медовухи?!       Юра ворвался в корчму с распростертыми объятиями, попутно задев мужика, и тот, качнувшись, еле удержался на ногах, привалившись к стене.       Вида он был совершенно холуйского, с засаленными волосами и грязным лицом, одетый в кафтан и подпоясанный ярко-алым кушаком, в смазных сапогах. Мужик хотел было возмутиться, уже начавши задирать рукава своей рубахи, но, по-видимому, заметил, что его обидчик ведёт себя слишком уж привольно и одет по-благородному, еще и шёл он вместе с парнем, что, судя по выправке, даже в гражданском мог быть ратником или даже офицером, пусть и выглядел довольно молодо.       Юра захлопнул поля своего бекеша, ярко украшенного золотом, что он только получил в подарок от княгини и чем не преминул похвастать перед народом. Не успели парни подойти к столам, как вдруг Никита одёрнул его за протянутую руку и притянул к себе, крепко сжав чужой локоть. — Ты куда нас привёл, олух? — проскрипел он над ухом колдуна, хмуря брови. — Это же сброд бандитов. Глянь, они из корчмы неделю не выходили, все опухшие, как пузыри.       Юра горделиво отнял руку, поправляя рукав своего тулупа. — Ты подожди, ты мужиков еще в деле не видел. Дерутся, как черти, все бывшие солдаты, — начал расхваляться он, не замечая, как глаза Никиты с каждым словом становятся все шире и шире. — Вон, Михай, к примеру, в бутыль с трех метров плюет, а Сава…       Никита резко тряхнул друга и повернул его торсом к себе, тогда как лицо его выражало панику. — Солдаты, ты сказал? Солдаты?! — повторил он несколько раз, глядя на Юру со страхом и яростью одновременно. — Да если они узнают, что я из рыцарей — меня тут же на вилы посадят, а тебя за компанию.       Уже собиравшийся спорить, Юрий вдруг застыл, раскрыв рот. Никита буквально мог видеть, как внутри светловолосой головы шуршали, точно крысы, мысли. Поразмыслив, Юра в растерянности вскинул брови и уже начал потихоньку двигаться боком к двери из корчмы, как вдруг на его плечо легла большая волосатая ладонь. Никита первым увидел, как огромный, как медведь, мужик, чернявый, курчавый, со злым красным лицом подошёл к Юре сзади и, едко улыбаясь, обернулся к столам. — Глядите, мужичьё, наш кудесник к нам пожаловал, — прогремел он, после чего заливисто засмеялся, и смех его грохотом окатил всю комнату.       Смеялся он хорошо, раскидисто и вальяжно, будучи человеком, казалось бы, в той или иной мере здоровым и хорошо сложённым. Выглядел он, как и весь местный контингент, пропито, но что-то в нем выделяло благородное происхождение. Края верблюжьего армяка едва сходились на его выдающемся животе, на пальце блестел потемневший посеребрённый перстень. Он мог быть сыном ростовщика, купца или даже резеша, лет ему было немного, может двадцать восемь-тридцать, не более того.       Большинство мужиков в зале тут же подхватили его смех, тогда как сам Юра, сжавшись под чужой рукой и вдавив голову в плечи, мгновенно побледнел и совсем стушевался. Никита постарался улыбнуться так дружелюбно, как только был способен, но мурашки уже бежали под его рубахой. — Ну что, как там наше Святейшество? Нам уже можно собирать пожитки? — с насмешкой, а вроде и всерьёз спросил мужик, два раза хлопнув по плечу Юры, после чего перевёл взгляд на Никиту. — А ты у нас, значиться… — Никита, — слабым голосом проговорил парень, и мужик протянул ему свою медвежью ладонь, сильно, до хруста костей пожимая её. — Угу. Так о чем это я… Фокусник наш сказал, что его при дворце любят, подарками одаривают. Вон, тулуп какой отпустили. А чем там с ним княгиня наша занимается, по его россказням, ух… Хер-то у него, наверное, тоже магический, а, ребята? — мужик вновь засмеялся, а за ним и все остальные, кроме Никиты с Юрой. — Юрец обещал нам, что поговорит с господарем, чтобы нас всех на места вернули.       Никита, всё ещё шокированный, медленно опустил взгляд с мужика к Юре, молчаливо спрашивая его «серьезно?». Сам Юра стоял ни жив ни мёртв — колыхался, как сахарная тростинка на ветру. — А откуда вас, простите, выгнали? — осмелился спросить Никита, и тут пожалел, когда тёмные брови мужика нависли над его покрасневшими глазами. Но мужик тут же засмеялся, и Никита с облегчением выдохнул. — А Юрка не сказал? Мы все армейские, кто из пехоты, кто стрелец, кто конник, — мужчина махнул рукой, указывая на своих приятелей, — а потом нас всех турнули, вот так-так. А ты у нас, Никита, кто?       Никита, в свою очередь, точно рыба без воды, начал открывать и закрывать рот. — Да я… — начал он, но Юра вдруг перебил его, схватив за руку, и, воспользовавшись шансом вылезти из-под хватки мужика, подскочил к другу. — Спешу отрекомендовать — Никита, — схватившись, заговорил он, указав на парня ладонью, после чего, несколько секунд подумав, добавил: — сын воеводы. Пушкарь.       Вскинув брови, Никита обернулся к товарищу, вновь молчаливо задавая один и тот же вопрос. — Да, — закивал он, в конце концов, с улыбающимся Юрой под боком, — бился с сельджуками на Великом море.       Он не видел, как Юра, весь светящийся от счастья, с гордостью кивал ему в такт. Он никогда не отказывался похвастать знакомством, пусть даже он и выдумал его секунду назад. — Ничего не понял, — мужик сморщил нос, но все же улыбнулся в ответ, — а я Богдан. Богдан Хрустец.       Никита ошарашено посмотрел на собеседника. — Что, странно? Меня так мужики кличут, — Богдан чванно задрал нос и сложил ладони на груди, — потому что я одной рукой врагам шеи в войну ломал. Раз, и хруст. — Раз, и хруст, — скалясь, повторил Юра Никите под ухо, и тот вздрогнул. — Ну, приятно познакомиться, пушкарёк, — Богдан взял Никиту под руку и повёл к столам, где его уже ждали товарищи по бутылке, — садись, выпей с нами. Друзья Юры — мои друзья.       Никто из парней не успел опомниться, как оба уже были посажены на стулья, к ним тут же придвинули закуски и всяческого вида выпивку, включая водку, пиво, клюквенную настойку и любимую медовуху Юры. Не сказать, что им было уделено слишком уж великое внимание, так как все едва ли не сразу позабыли о гостях, но некоторые периодически обращались к Юре по известной причине, расспрашивая о господаре, а тот без конца отнекивался и пытался уйти от ответа. Несмотря на свой временами нелепый вид, глупцом Юра не был, а потому головой прекрасно понимал, почему их здесь принимают хлебом с солью, но ему не хотелось портить нынешний момент и раздражать и так недовольного Никиту. Тот, как настоящий рыцарь, не пил, но с удовольствием ел всё, что ему подсовывали его соседи. В такой дружелюбной обстановке Юра наконец расслабился, попивая из кружки мёд. — А помните, хлопцы, — начал рассказ один из местных казаков с длинными усами, одетый в старый подранный китель, с серым капюшоном, откинутым на спину, — как мы на заставе Остапа на катапульту посадили да выстрелили. Это ж як далеко он тогда летел…       Он и несколько его собутыльников засмеялись, но Никита подозревал, что история эта выдумана, а если и не выдумана, то никто, кроме рассказчика, её не застал, а остальные засмеялись лишь так, за компанию, с высокого градуса водки. — До самого Дона поди долетел, ух, шельма, — казак одной рукой вытер взмокший сальный лоб, а другой поправил свой казачий хвост на затылке. — И что он, жив остался? — спросил его один из мужиков, посмеиваясь, и казак вдруг схватил что-то на груди. — Да вот те крест. Саблю подобрал и к нам пришёл. — Как, саблю? Да как же он костей своих собрал? — Да я говорю тебе, мы с ним дале ещё пили. Мертвяки самогон не пьют, всем известно.       Его собеседник недоверчиво помотал головой и засмеялся. — Не верю я, ой, не верю.       Никита же, пусть и пытался, но снять груз с плеч не мог, чувствовал себя в опасности, словно вот-вот попадёт в медвежий капкан и ловушка захлопнется. Пьяные вояки уже начинали препираться с друг другом, кто-то лез с кулаками, и, казалось, пусть бы они и поубивали здесь друг друга, но кто-то потянул Никиту за язык, и вполне себе зря. — А почему вас из армии-то погнали? — спросил он, задорно посмеиваясь между словами, со стаканом возле губ.       Юра рядом с ним тут же медленно помотал головой, а губы его сжались в нить, но мужиков уже было не остановить. — Да мы… — начал один из них, черноволосый кумык с сильным южным акцентом, — зачем же нас на казенном счету держать, когда есть эти…       Он попытался жестами показать что-то вроде метания сулицы. — Рыцари и их сраное благородство. Моральный облик страны, понимаете ли… — продолжил за него его сосед, отхлебывая водку и щурясь от горечи, — а мы, значит, бандиты, да, парни?       Все вокруг недовольно зароптали, и лишь Юра, сжавшись, словно пытался спрятаться под стол и лишь иногда сжимал колено Никиты, когда тот слишком сильно напрягался. — Что же вас, просто так из своих частей выгнали? — сквозь зубы спросил Никита, смотря на кумыка, и тот нахмурил свои чёрные, проеденные сединой, брови. — А коли и так? Мы, значиться, землю нашу защищаем, с захватчиками бьемся, а они во дворе княжеском напоказ на конях скачут. Кое где повоюют, и обратно, а деньги наши им. Это что ж, честно? — горячо заспорил кумык, стукнув кулаком по столу. — Мы, видите ли, армию позорим, офицерство позорим, потому что все в железе не ходим, да дамам розочки в зубах не подносим. А теперь они еще и народ пошли грабить. — А я говорил, что до добра оно не доведёт, — поддержал его сосед, и Никита от злобы крепко сжал руку Юры, да так, что тот еле слышно запищал. — Князь-то думает, эти ваши заморские рыцари лучше, чем наш молдавский мужик. Да только наш мужик сильнее, да храбрее. Он делом занимается, а не ордена получает. — вмешался Богдан, откусывая пастрому — В нас, видите ли, благородства ентого вашего не хватает, вот нас и погнали. А рыцари теперь ходят да девок насилуют. Вот вам и благородство. — Рыцарство это ваше херня, да и только. Если бы не они, мы бы сейчас по гарнизонам скакали, а не водкой здесь обливались, — докончил кумык и в довершение своей речи хорошенько стукнул стаканом по столу, и половина мёда вылилась на жирную скатерть.       У Никиты задергался глаз. Злость вскипела в нем, разливаясь по горлу, ярость белой пеленой заволокла глаза. Он уже начал вставать со стула, держась пальцами за стол, как вдруг Юра рядом с ним вскочил на ноги. — Да вас и выперли, потому что вы водкой обливались, а не из-за рыцарей, — взвизгнул он, случайно разлив графин с медовухой, — вы вместо службы по кабакам да по девкам расхаживали. У Андрея, вон, солдаты ездца топорами с синьки зарубили, пока он пьяным в хате валялся. Что тебя, рыцари тогда опоили, а?       Юра кивнул головой в сторону старого офицера, сидящего в углу стола и поедающего мамалыгу голыми руками. Услышав Юру, он вдруг вскинул голову и, тяжело сглотнув кукурузу, вдруг весь покрылся красными пятнами от стыда. — А Василь, — кинул Юра, указав пальцем на другого военного, — ты ж сам со своим взводом впятером османку изнасиловали, когда водки анисовой напились. Тебя ведь из-за этого разжаловали. Или это тоже рыцари?       Василь поперхнулся хлебом и тоже покраснел, пока его товарищи стучали ему по спине. — Вы, пьянь, вся едина, всё одно — были, есть и будете челядью, и никакие рыцари тому не причина, ясно вам? — закончил Юра свой внезапный порыв смелости, откровенности и красноречия, тогда как Никита смотрел на него с раскрытым ртом в полнейшей тишине.       Эта тишина стояла несколько секунд, прежде чем ножки стульев заскрежетали по деревянному полу. Несколько солдат, будто бы не веря услышанному, начали ухмыляться и качать головой, а Богдан сжал пальцами стол так, что вся рука у него побелела от недостатка крови. — Мы вас, значит, приняли, — начал он своим громом-голосом, — к нам пить усадили, настойку Пимена на клюкве, он сам её два месяца держал. Но это-то ладно, это пусть, но ты…       Богдан кивнул в сторону Юры и начал медленно выходить из-за стола, направляясь в его сторону. — Ты, что ли, подстилка рыцарская, чаклун? Ты, стало быть, и князя за нас не собирался просить?       Юра застыл, раскрыв рот. Послышался неловкий смешок. — Ну, я… — он оглянулся в поисках помощи, но все смотрели враждебно, — это ведь дело небыстрое, и…       Богдан со всего размаху стукнул кулаком по столу, и тот каким-то чудом не разошёлся пополам. — Врёшь, сопляк! Врёшь, паскуда! — он обернулся к своим товарищам. — Мужики, колдун обменьшурить нас хотел, слышите?       Он же и пошёл первым на Юру, задевая собой стулья и роняя их на пол, а за ним и остальные потянулись. Юра, всё с той же дикой улыбкой, вышел из-за стола и начал медленно отходить назад. Один из служак успел приблизиться достаточно, чтобы хватануть его за воротник, и кто знает, что сделал бы далее, если бы Никита не вскочил, схватив что-то со стола, и не встал перед Юрой, закрыв парня собой. — А ну разошлись, погань! — закричал Никита вне себя, размахивая столовым ножичком в руке. — Не подходи, а то зарежу ко всем чертям и стрыгам, поняли меня?       Он в который раз поддался своим порывам чести и самопожертвования, которым его учили ещё с того времени, как он ходил под себя. Стремление к справедливости там, где нет смысла бороться, было тем его качеством, которое в нем недолюбливал Юра. И все-таки, пусть и жилистый, а довольно щуплый молодой человек мог вызвать у мужиков лишь смех, но те уже были доведены до известного предела злобы и недовольства, когда хотелось лишь заполнить свою охоту до крови. Несколько из них, по-животному скалясь, сделали пару шагов к парням, и Никита быстро сделал выпад ножиком. — Я больше предупреждать не буду. Меня рвите, а друзей трогать не позволю, — рычал он, ударяя себя кулаком в грудь, — зарежу, так и знайте.       Он и сам не заметил, как из-под его рубахи выскользнул медальон на тоненькой стальной цепочке, с литейным быком на внешней стороне кулона и гравировкой «Молдовей» на обратной. Лица мужичья все разом поменялись, улыбки стали кровожаднее, глаза вылупились и покраснели. — Глядите, парни, рыцарёнок, — проскрежетал Богдан, заворачивая рукава армяка. — Ты, крыса этакая, кого к нам привёл? — один из мужиков обратился к Юре и попытался подойти к нему, но Никита резко дёрнул рукой с ножом, заставляя нападчика отойти. — Шаман ты сраный, хотел к нам его в тыл запихнуть, так? Говори!       Мужик рявкнул на парней, и те одновременно вздрогнули на месте. Тогда Юра все же попытался выйти из-за плеча Никиты, нацепив на рожу улыбку. — Давайте не будем коней гнать, мужики, — сладко заговорил он, пока Никита пытался отодвинуть его назад, — что мы с вами, первый день что ли знакомы? Да я бы никогда! — Пушкарь, сын воеводин, говоришь? — прорычал Богдан, и Юра неловко усмехнулся. — Так одно другому не мешает. Он на все руки у меня мастер.       Кумык рядом закачал головой и зацокал. — А я сразу понял, что-то с ним не так. Слишком уж он белоручка-неженка для солдата. Не пьёт. И молод слишком, совсем дитя. — Да его по кумовству взяли, по кумовству, — замахал Юра руками перед Никитой, но его уже никто не слушал       Все смотрели на них, точно хищники на добычу, с яростью и бешенством. Несколько более крепких пьянчуг пошли к ним. — Вы его фокусов магских не пугайтесь, мужики, у меня куриный камень есть. Всем знамо, что он от ворожбы защищает, — сказал один из них, похлопав себе по карману, и Юра, хоть и старался, но удержаться от смеха не смог, что разозлило обидчиков ещё страшнее.       Они наступали, и Никита, как мог, размахивал своим ножом перед их лицами. — Все кишки наружу вытащу, — кричал он, уже не такой уверенный в себе, как вдруг по всей корчме прошёлся громкий металлический звон, отдавшись эхом.       Никита внезапно замолк и выронил нож, а после и сам упал плашмя на живот прямо ошарашенному Юре под ноги. Позади него, как ни в чём не бывало, стоял тот самый холуй с красным кушаком, что Юра задел при входе, а теперь ещё и с чугунной сковородой в руке. Он осклабился, довольный собой, и, противно посмеиваясь, взял сковородку в другую руку, схватив её крепче. — Эх ты, Мирон, дурья ты бошка, — огорчённо прогремел Богдан, качая головой, — надо было сначала ворожея, а с рыцарьком-то мы бы справились.       Юра, в совершенной растерянности, быстро замотал головой, оглядываясь кругом себя. Со всех сторон к ним наступали мужики, все пьяные и разгоряченные, а Никита и вовсе валялся рядом с ним. Окончательно разозлившись, он сжал кулаки и, присев на корточки к другу, обернулся в последний раз к мужикам. — Ну, братья, не поминайте лихом, — проскрипел он с сердитым сарказмом, прежде чем запустить пальцы в карман своего тулупа.       Мужики вдруг все спохватились, широко разинув глаза, и кинулись к ним. — Скорее, он сейчас своим чародейством сбежит! — крикнул Богдан, но не успел он и глазом моргнуть, как Юра ловким движением всплеснул рукой, и прямо перед ним воспарило облако белёсой пыли, туманом закрывая его и Никиту от чужих взглядов.       Уже через секунду на месте колдуна и рыцаря остался лишь нож, которым «пушкарь» грозился зарезать всех присутствующих, которые, в свою очередь, стояли, точно оглушённые, и пялились на пол. Холуй разочарованно кинул свою сковородку в стену, сокрушенно рыча.

***

      Во рту Юры появился привкус пыли, стоило ему упасть на землю и открыть глаза. Он тут же зашёлся в кашле, найдя себя и Никиту в небольшой кладовой, всю заставленной соленьями в банках, в то время как его друг все ещё лежал на деревянном, проеденном крысами полу без сознания. Вытерев рот тыльной стороной ладони, Юра тут же кинулся к парню, обхватив его шею и челюсть пальцами. Тот был бледен, точно мертвец, но его кровь всё ещё пульсировала, а сердце билось. Юра несколько раз потряс парня за плечи, после чего уложил его затылок себе на колени. — Просыпайся, придурок. Я знаю, что перемещения — дело не из приятных, но не настолько, чтоб от них помереть, — шипел Юра себе под нос, хлопая Никиту по щекам. — Ну не прибил же он тебя сковородкой-то в конце концов… Отец Алины не прибил, а этот холоп прибил.       Он ещё раз пошлепал его ладонью по лицу, прежде чем Никита с бешенством в глазах, очнулся и вскочил с его колен, едва не ударив Юру плечом в торс. И всё-таки, удар в затылок не прошёл даром, вследствие чего парня тут же скосило, и он завалился обратно наземь, болезненно шипя и держась за лоб. — Вот же напугал, а, гаденыш, — мгновенно начал огрызаться колдун, но Никита был слишком смятён, чтобы услышать вздох облегчения в его голосе.       Рыцарь попытался сесть, поддерживая себя локтями. — Что такое, где мы? Куда все делись? — Никита начал озираться по сторонам, заваливаясь на бок. — Да все там же и остались, это мы свинтили. Скажи спасибо, что твою голову не повесили на стену кабака трофеем, — кивнул ему Юра, поднимаясь на ноги, — да и не только за это меня благодари.       Никита хотел было переспросить его, но маг уже отвернулся от него, оглядываясь вокруг себя, смотря на стены, на потолок. Окон не было, света тоже. На вид они попали на склад. — Я, когда отключился, чувствовал, ты кинул чем-то, — Никита попытался перейти на более отвлечённую тему, все ещё в попытках подняться, держась ближайшей стены, — это порошок какой-то волшебный? — Это мука, — в доказательство, Юра достал из кармана горсть и распылил её так, что вновь поднялось облако. — Мне не нужно ничего для магии, ни кровь девственницы, ни травы, ни кладбищенская земля. Я потомственный чародей, а не деревенская ведьма.       С напыщенной рожей, Юра обернулся через плечо к другу, чтобы весело подмигнуть ему и продолжить осматриваться. — И зачем тогда? — в замешательстве спросил Никита, уже уверенно стоя на ногах. — А оно так эффектнее. Раз, и след наш простыл. И красиво ведь, скажи? — Юра нагнулся к одной из банок с чем-то темно-зеленым и довольно хлопнул ладоши. — Опа, огурчики солёные. Это мы возьмём.       Никите ничего не оставалось, кроме как в который раз закатить глаза. Он подошёл к другу сзади и, положив руки ему на плечи, развернул и поднял его к себе. — И куда ты нас перенёс, чародей?       Юра нахмурился и, оглядевшись в последний раз, заключил: — Кажется, это княжеская кладовая. Я запаниковал, всё-таки. Первое, что на ум пришло.       Никита вновь поднял брови в выражении, которое очень точно давало понять, как растерян и зол он одновременно. — Вот ты молодец. Во дворце ведь все так любят рыцарей. Сейчас найдут нас и по головкам погладят.       Юра вдруг напрягся, словно струна под его ладонями, и резко оттолкнул чужие руки. Он грозно посмотрел на друга: губы его были сжаты, брови нахмурены, а глаза прищурены, как у змеи. — Ну уж извини, что пытался спасти тебе жизнь. У нас, видимо, не так много вариантов, где ты можешь быть, а? Разве что деревня да леса, — он ткнул друга указательным пальцем в грудь, — как-то слишком часто мне приходится тебя спасать в последнее время, не находишь?       Никита расправил плечи и дёрнулся, точно бык с паром из ноздрей, злобно глядя на друга. — Я не просил тебя об этом, ни сейчас, ни когда либо. — А что мне прикажешь делать? Смотреть, как тебя в кандалы заковывают? Может, мне тебе кол подержать, чтобы не так скучно сидеть было, а? — Юра окончательно впал в бешенство, из его рта начала вылетать слюна на каждом слове. — Я говорил тебе, что с этим пора завязывать. Надо идти дальше, а ты все никак не попрощаешься со своим чертовым рыцарством и своими чертовыми принципами.       На лице Никиты выразилось потрясение, он будто впал в ступор. — Эти «чертовы» принципы буквально вся моя жизнь, это всё, что у меня есть. Ты предлагаешь мне просто забыть про это? — А у тебя есть выбор? — Юра стукнул его ладонью по плечу. — Куда бы ты не пошёл, тебе не рады. Рыцарство больше не приносит тебе денег, все твои собратья ходят по деревням да грабят людей, один ты святой и правильный. Ты что, не понимаешь, что тебе нечего делать среди них? За что ты держишься? — Это всё, что я знаю, всё, что я умею. Меня учили этому с младенчества. Что ещё ты мне предлагаешь? — Никита высокомерно вскинул подбородок, и Юра развёл руками. — Пойти учиться? В подмастерья пойти? Да даже солдатом, — он вдруг слишком звонко усмехнулся, — да хоть женись. Брак, конечно, дело опасное, но там тебя хотя бы не застрелят за вот эту вот безделушку.       Он ткнул пальцами Никите в грудь и взял медальон в руки, повертел его в ладони, пару раз перевернул с одной стороны на другую. — От него все проблемы. От него и твоего гребаного благородства. Если бы ты сразу послушался меня и ушёл, ничего бы этого не было, — в глазах Юры неожиданно загорелась решимость, на лбу выступила та самая складка, что появлялась, когда парень задумывался слишком глубоко. — Всё, время рыцарства прошло. Давно уже надо было это сделать.       Он вдруг с силой дёрнул подвеску, и цепочка на чужой шее оборвалась. С ненавистью взглянув на украшение, Юра с размаху кинул его в стену, и то со стуком ударилось, отскочив на пол. Никита ошарашено смотрел сначала на медальон, затем на Юру, что, не боясь, держал зрительный контакт, сжавши кулаки. — Ты понятия не имеешь, что это для меня значит, ты!..       Рыцарь вдруг с яростью подскочил к другу, схватив его за грудки, и хорошенько встряхнул. Тот не пытался вырваться, но глядел гордо, на равных и без страха. — Какое ты имеешь право решать за меня? Какое тебе вообще дело? — рычал Никита, крепко сжимая пальцы на вороте тулупа. — Я не лезу в твою жизнь, так с чего ты каждый раз вмешиваешься?! — С чего? — незамедлительно парировал Юра, из принципа не поднимая рук и не отбиваясь. — Да потому что ты мой лучший друг. Я тебя с малолетства знаю. Мы вместе на речке купались, вместе яблоки у соседей воровали.       Его голос был, как всегда в таких ситуациях, ровен и чёток. Чего-чего, а красноречия ему было не занимать. Даже Никита иногда, как и сейчас, поддавался его приёмам. — Ты один меня понимаешь, — продолжал Юра, но уже более тихо и гладко, — ты ведь один в меня поверил, когда я в колдуны пошёл. Все вокруг смеялись… Да и ты смеялся тоже, но помнишь, что ты мне сказал? «Если уверен — иди, и я пойду рядом». Вот я и хочу, чтобы ты шёл рядом.       Никита в конце концов разжал пальцы. — И, желательно, живым, — совсем тихо произнёс Юра, глядя на рыцаря, наклонив голову, — ты ведь один меня принял, когда я имение боярское сжёг.       Горло Никиты от таких слов пересохло, и он все-таки опустил руки, чтобы Юра мог поправить свой бекеш. Похлопав по нему ладонями, Юра выпрямился и, нагло глядя на друга, сделал шаг назад. — Решение твоё, это верно. Но я тебе ошибиться не позволю. Иногда друзья должны так поступать, понимаешь? Гадко, да. Но вынужденно, — он сделал ещё один шаг, после чего поднял руку и сложил указательный и средний пальцы с большим. — Хочешь ударить меня — бей.       Он щёлкнул пальцами, и медальон у стены позади него вдруг вспыхнул волшебным огнём и, заискрив синим пламенем, растворился в воздухе. Зрачки Никиты сузились, когда он перевёл взгляд со стены на Юру, и лицо его горело гневом, точно медальон огнём. Когда он шагнул вперёд и замахнулся сжатым кулаком, Юра щёлкнул ещё раз и вдруг исчез, не оставив после себя ни муки, ни пыли, ни даже записки. Просто испарился, как его медальон мгновение назад, оставив Никиту в тихом остервенении и со сжатым кулаком смотреть в пол.

***

      На свою удачу, рыцарь смог выбраться из дворца, притворившись холопом, для чего нужно было лишь натянуть на себя холуйскую рубаху, что в большом количестве лежала у реки. У одной из прачек наверняка возникнут проблемы, но Никиту это уже не волновало. Ту ночь он провёл на постоялом дворе, что был более далёким от его собственного дома, где его стали бы искать в первую очередь. Пока он заказывал себе ужин, несколько девушек, обёрнутых в шали, пытались к нему подойти, но видя его рваную рубашку, тут же убегали. Закусив бужениной да выпив чаю, Никита улёгся спать на скрипучей деревянной кровати, и все-таки сон к нему не шёл. Он ворочался в постели, переворачиваясь с одной стороны на другую, и мысли пожирали парня. Он наконец получил миг, когда мог спокойно подумать, но ничего, кроме беспокойства и тревожности в голову не приходило. Что ему делать, куда податься? Он осознал, что жизнь его поделилась на две части, до и после, и он совсем не видел себя в будущем. Тятька ещё учил его быть сильным, ничего не страшиться и всегда стоять на своём, но у него не было, за что держаться. У него не было семьи, ради которой он мог бы выстоять хотя бы по факту её существования, и он был слишком молод. Безысходность и печаль захлестнули его, но он не плакал, не мог себе позволить. Только лишь иногда тёр глаза пальцами и мечтал скорее снять с себя чужую рубаху, что вся пропахла углём, облепленная чёрными пятнами. И под этот запах он всё-таки сумел немного задремать. Сон его тоже был тревожный.       Всё во сне было желтым — кругом ничего не было видно, кроме пшеничного луга. Он видел горизонт, что соединял поле с голубым небом, но ничего вокруг него не было, куда не посмотри — лишь золотая пшеница да рожь. Ни мельницы, ни реки, и он стоял по пояс в колосьях, что больно хлестали его по ногам до крови. Ему вновь некуда было идти, и он просто стоял под летней жарой. В какой-то момент он заприметил дальний тёмный силуэт — он не мог разглядеть ни лица, ни пола. Тот не двигался, а только будто смотрел на Никиту, чего он точно не мог увидеть, но словно чувствовал. Сердце его отчего-то забилось чаще. Он зашагал в сторону силуэта, пробираясь сквозь пшеницу, но та словно становилась лишь выше и больше, и, в конце концов, уже била его плевелом. Никите показалось, что он пробежал гораздо меньше, но вот, силуэт уже стоял перед ним совсем неожиданно, словно переместившись, хотя тот и стоял на месте, и юному рыцарю все же удалось разглядеть человека.       Испещренное морщинами лицо обрамляли тонкие седые волосы, полуслепые глаза каким-то образом смотрели точно на Никиту, и тонкие губы сложились в улыбку. Одетый в крестьянскую одежду, мужчина улыбался, глядя на парня, и легко кивал головой. — Дядь Макар? — прошептал Никита, осматривая его с ног до головы. — Ты что ж, живой?       Старый рыцарь заговорил как всегда громко и не по годам молодым голосом. — Живой, живой, конечно живой. Кто ж меня на тот свет отправит?       Никита, не веря своим глазам, подскочил к мужчине и обхватил руками его плечи, прижавшись к чужой груди. Макар положил руки ему на спину и мягко, по-старчески засмеялся. — Никитка Жердь… Помнишь, тебя наши так звали? За то, что ты тощий был, как палка, еле меч держал. А сейчас-то вон какой, высокий, крепкий вымахал.       Он отодвинулся, чтобы похлопать Никиту по плечам и тихонько усмехнулся себе под нос. — Гляди, и меня перерос. Совсем взрослый стал, а.       Никита улыбнулся, глядя на дедушку и осознавая, что тот сильно постарел с их последней встречи. — Почему же ты ушёл тогда? — спросил он, не прекращая улыбаться. — Тебя ведь не выгоняли, а ты пропал. Куда ты подался?       Макар весело покачал головой. — Да куда-куда… Не могу я на месте стоять, понимаешь, сынок? Не могу. Мне свет увидеть нужно было. Где я только не побывал, на юге, на востоке, даже в Срединном Государстве успел пожить. Каких людей я только не видел. Вот, как бывает, видишь? Говорят, в моем возрасте жизнь уже закончена, надо внуков нянчить, но я так не считаю. Шестьдесят пять лет уже мне, и посмотри на меня. Многих молодцов смогу на кулаках побороть. Что, не веришь?       Он встал в боевую позу и выставил вперёд кулаки, но Никита, смеясь, поднял руки в жесте «сдаюсь». — Верю я, верю. Скажи мне, дед Макар, — он шагнул поближе, — правда это всё? Или таки сон? А может, магия?       Макар поднял край губ и похлопал ученика по спине. — А это уж ты сам для себя решай. Может, это ты меня сейчас и придумал, а может, и наколдовал кто. — Опять эти твои загадки, дед, — Никита хмурно махнул на него ладонью, и старый рыцарь вновь засмеялся и развёл руками.       Оба помолчали, осматривая друг друга, пока Никита вдруг не посерьезнел на глазах. Он сокрушенно, жалобно посмотрел на наставника. — Что мне делать, дед Макар? — Никита опустил голову, как раньше, в те времена, когда он вытягивался по струнке и глядел в пол, пока его наставник читал ему нотации и, чаще, ругался.       Макар нахмурился и положил руку ему на плечо. — А что не так? — Сам ведь знаешь, — Никита раздраженно смахнул чужую ладонь, — рыцарство пало. Конец всему.       Дед Макар усмехнулся, как-то слишком наивно и простодушно. — Ну, пока ещё не пало. — Значит, скоро падёт.       У Никиты более не было сил ни злиться, ни спорить, ни даже сопротивляться. Для него наступил тот момент, что наступает у каждого человека в жизни, будь то юнец, мужчина или совсем старик — в итоге кончается дух самому нести за себя ответственность, и появляется склизкое стыдное желание поплыть по течению чужих указок и, в случае чего, свалить вину на указателей. Такое чувство появляется чаще у военных, что привыкают получать приказы свыше, а после возвращаются в гражданскую жизни, будучи вынужденными самим выбирать свой путь, и это оказывается гораздо труднее, чем они помнили до армии. Больше нет командира, что скажет, куда идти и что делать, и начальства, что промуштрует командира, который отправил отряд на заранее проваленное задание. Кроме того, это ощущение может появится, если дотоле гладкая, расписанная по секундам жизнь вдруг переворачивается с ног на голову, разрушается и должна теперь быть построена вновь. Именно такое ощущение охватило нашего героя.       Тогда, дед Макар поднял седые брови, будто что-то осознав, и кивнул. Он взял ученика под руку и повёл дальше, по полю, сквозь колосья, что уже не были такими жесткими. — Жизнь меняется, сынок, и мы вместе с нею, — заговорил он, смотря вдаль и прищуривая глаза от невесть откуда взявшегося ветра, — не думал же ты, что так и проживешь все свои года? — Именно так я и думал, — возразил Никита, остановившись, но Макар потащил его дальше. — Ну, так не бывает, увы. Времена идут, одни люди приходят, другие уходят. Иногда нам нужно оставить что-то позади. Вот как я, — он поднял указательный палец вверх, — вот у меня была жена. Красавица, круглолицая, загляденье, хозяйственная. Но мне надо было на дальнюю заставу отбыть. Да и возле заставы той такая дама нашлась, ух… — Дядь Макар! — прикрикнул Никита, когда рыцарь начал показывать на себе женские округлости. — Да ладно, ладно. Но суть-то верна. — Что ты жену «оставил позади»? — Никита разочарованно покачал головой. — Вот так мораль.       Макар хлопнул его по спине, привлекая внимание. — Но ты задумайся, жена-то моя теперь с другим счастлива, и я на той после женился. Живем душа в душу.       Никита вдруг замер и поднял бровь, сомнительно глядя на рыцаря. — Погоди, дядь, а ты как на второй вообще женился?.. — на его лице засветилось озарение. — Так это ты к ней от нас что ли сбежал?!       Глаза деда Макара засветились ярким огнём молодости. — Рыцарство рыцарством, сынок, а женщина важнее. Давай-ка лучше вспомним вот что… — он снова взял Никиту под руку и повел дальше, и показалось, что и пшеничный луг даже заканчивается. — Помнишь, ты постоянно из школы в родную деревню сбегал? Я ж думал, ты к семье, а ты к дружку своему всё бегал. Ох и набедокурили вы вдвоём за вашу юность, вас вся деревня честным словом поминает до сих пор… Помнишь, как вы в белых простынях под окнами хат по вечерам ходили? Бабок чуть сердце не хватило, а то сочельник был.       От воспоминаний Никита улыбнулся, и Макар раскатисто засмеялся у него под боком. — Или как вы у батьки друга-то твоего две крынки самогона стащили. Соучастник твой в дрын наклюкался, а ты его на своём горбу домой тащил. Дружку-то потом ничего — хозяйский сын, все-таки, а вот тебя высечь грозились, хоть ты и ни капли не выпил. Благо, друг твой тебя спас, папашу отговорил. Умолял, на коленях ползал, руки отцу целовал. Вы с ним после с месяц не виделись, его из дому не пускали. А ты ходил один, понурый, как хер повисший, помнишь?.. — Дядь Макар!       Макар тут же поднял руки с улыбкой на лице, и Никита, не сдержавшись, рассмеялся. — Да помню, конечно, как забыть, — он вдруг взглянул на наставника, наклонив голову, — а ты-то это откуда знаешь? Мы с простынями лет в десять ходили, может одиннадцать. Тебя тогда там не было. И я тебе не рассказывал.       Дед лишь загадочно пожал плечами и продолжил свой путь, оставив подозревающего нечто Никиту позади. Тот решил более не расспрашивать — было что-то в поведении старика, что давало всё понять. — Гордый ты больно, Никита, вот в чём вся соль. Тебе бы гордыню свою усмирить.       Равнина кончилась вместе с золотым лугом, внизу вновь виднелась зелёная трава и густые рощи осин и дубов. Перед лесом растянулась светлая поляна, а на поляне, прямо возле разросшегося куста волчьего лыка лежало некогда заваленное дерево, что успело зарасти тёмно-болотным мхом, и, взглянув на плотное, проеденное жуками бревно, Никита наконец узнал это место. Дед Макар указал на деревце кивком. — Ты, сынок, вот что сделай. Сходи сюда, вот к этому бревну.       Никита растерянно оглянулся на рыцаря. — Зачем это, дядь Макар? — А ты сходи, — настойчиво повторил дед, — вот как проснёшься, так и иди. Заря нескоро ещё, солнце за горизонтом. Тихо у нас так, красиво перед рассветом в Молдове, да?       Макар мечтательно прикрыл глаза и поднял голову, оставляя Никиту раздумывать над его словами. Юный рыцарь устремил свой взгляд к лесу, меж дубов, и ему показалось, будто бы чья-та бесплотная тень промелькнула за могучими стволами. На том Никита и проснулся.

***

      Солнце лениво тянулось из-за горизонта, согревая землю от утренней прохлады. За ночь успел пробежать мелкий дождик, и сероватая трава вся была усыпана росой, точно бусинками на женских рясах. Никита сидел на мокром дырявом бревне и вдыхал свежий запах дождя, не до конца осознавая, что и почему он здесь делает в розоватом свете утренней зари, пока ещё было темно и тихо, и лишь синицы на верхушках деревьев пели свои птичьи песни.       Ему вспоминались такие же влажные тихие утра, прикрываемые лязгом железа, когда они с Юрой, вытянув Никиту из школы, упражнялись в бою на мечах в старых, окантованных медью деревянных стенах ристалища. «Не умеешь — не берись», — говорил Юре Никита, загоняя того в угол, и Юра только лишь натянуто улыбался, стараясь поспевать за его умелыми выпадами. Все-таки, бой оружием это не его, и не он учился держать меч с малых лет. А потому, когда Юра уже коснулся спиной мокрой стены арены, Никита вдруг с ужасом увидел, как острие его меча на несколько дюймов вошло в шею его друга, прямо под дергающимся кадыком. Глаза мага распахнулись в диком страхе и тут же остекленели, точно малахитовая шкатулка — блестящая и красивая драгоценность, но мертвая и пустая. Пальцы Юры бессильно соскользнули с клинка и упали к туловищу. Никита в панике вытащил лезвие, и сердце его бешено тогда забилось в груди, руки похолодели. Он выронил меч из дрожащих ладоней, и одному Богу известно, какие мысли успели проскочить в его разуме, прежде чем марево перед его глазами рассеялось, и он понял, что стоит возле стены совершенно один, а его шеи и плеча позади касается холодный металл. «Умело используй свои преимущества и недостатки, — с улыбкой в голосе прошептал тогда Юра над его ухом, — мне так отец всегда говорил.»       Совершенно такое же ощущение появилось у Никиты, когда его шею и оголенную часть груди обожгла ледяная сталь. Опустив голову, он заметил свой медальон, висящий на его груди, разве что на иной цепочке, более чистой и блестящей. Обернувшись, он увидел Юру, с виноватой улыбкой стоящего над ним, сложив руки на пояснице. Медальон удобно лёг Никите в ладонь. — Это тот самый? Я имею в виду, — рыцарь несколько раз перевернул его в руках, — тот самый, или ты его просто наколдовал? — Да тот, тот. Я же сказал, что я не деревенская ведьма.       Юра перешагнул бревно и сел рядом с другом, устроившись поудобнее с локтями на коленях и согнувшись в три погибели. — Я его тебе домой перенёс. Зашёл бы — увидел его на столе на веранде. Правда, цепь не выстояла, разорвалась.       Никита с сомнением посмотрел Юре в глаза, и тот послушно взглянул в ответ. Глаза у него были чуть поплывшие, передернутые тонкой пеленой, словно он был пьян, но запаха спирта не было. Юра смотрел прямо, бесстрашно, но с повинным выражением лица. Никита согласно кивнул и выпустил медальон из рук. Тот стукнулся о его грудь. — Слушай, ты это, — Юра неловко потёр пальцы и опустил голову, — прости меня, ладно? Знаю я, что не должен был. Я ж тебе не нянька, не мамка. Просто больно было смотреть, как ты упёрся и под смерть себя тащишь. Вот ты сам бы что сделал на моём месте?       Никита печально улыбнулся и покачал головой, прежде чем тоскливо посмотреть на Юру. — Да то же самое, наверное. Нам ведь даже батька твой говорил, что мы два сапога пара, родственные души. — Это верно, да, — маг щёлкнул пальцами и низко кивнул, — в общем, делай как знаешь. Даже если умереть захочешь — дело твоё.       Никита с изумлением поднял бровь и вскинул голову, глядя, как Юра машет перед ним раскрытыми ладонями. — Но это если уж совсем на крайний случай, если прям приспичит. Лучше, конечно, не так радикально, — Юра ткнул указательным пальцем в воздух, — и вообще, мы такое осуждаем.       Рыцарь тихо усмехнулся себе под нос и вдруг прижмурил глаза на друга. — А сам ведь сказал «хочешь — бей» и сбежал тут же. Что это было-то, Юрец? Смена мнений? Или испугался?       Тот сразу же состроил лицо, что так и говорило: «О чём это ты? Не помню такого». — А, ну, с «бей» я, конечно, переборщил, дружище, да… Давай-ка не будем вспоминать об этом.       Они оба тихо рассмеялись, чтобы не потревожить синиц, деревья, траву с росой. Не спугнуть утреннюю прохладцу. Никита провёл пальцем по серебряной плетёной цепи, что грузом висела у него на шее, потом обернулся к Юре. — Ты меня тоже прости. Я ведь знаю, что ты прав, просто… — на его лице родилось то же виновное выражение и глаза его были омрачены тоской, — мне страшно. Мир вокруг рушится, а я продолжаю цепляться за меч. Это ведь всё, что у меня есть, понимаешь? — Тут ты не прав, — Юра возмущённо упёр руки в боки и выпрямил спину, — а как же я? Нормально так, братом ещё меня называл. — Да я ж не могу у тебя на шее всё время сидеть. Ты ведь устанешь меня спасать рано или поздно. — Ну ты за меня-то не говори. Буду спасать, сколько потребуется. Ты, главное, решись, а дальше будет легче. Я обещаю.       Никита улыбнулся ему с ответ, и Юра положил руку ему на продрогшее плечо, прижимая к своему боку. Сам он весь будто горел, быть может, и вправду успел выпить. — К слову, это ты ко мне во сне приходил, — вдруг поинтересовался Никита, и Юра нахмурил брови, — или кто мне сказал сюда прийти? — А, понял. Ну, как сказать… Я подругу свою, однокашницу по факультету попросил твой сон заколдовать. Она по снам мастер, в университете дополнительные курсы брала. Уж как она это делает, не знаю, я все пары по сомномантии либо проспал, либо в таверне пропил.       Никита с укоризной взглянул на друга исподлобья, но не смог сдержать ухмылку. Через мгновение он вскинул брови и выпытывающе схватил друга за предплечье. — Погоди, так это вы наколдовали деда Макара? Он все-таки умер? — Какого деда Макара? — Юра недоумевающе поднял бровь.       Никита смотрел на друга пару секунд, бегая глазами по искренне растерянному лицу и в конце концов озадаченно выдохнул. Юра потряс его за плечо, и голова Никиты упала ему куда-то под подбородок, и так он там и остался, шумно дыша забитым носом. Рыцарь, чьи последние дни были заполонены неразберихой и хаосом, и кто даже в тесной комнатке постоялого двора не мог найти уединения, изголодался по спокойствию, по человеческому теплу, по человеку рядом. Юра над ним явно улыбался, он мог чувствовать это, даже не видя чужого лица. — Тебя, кстати изменником Родины объявили, — вдруг выдал маг, и, когда Никита попытался вскочить на ноги, удержал его на месте, прижав к своей груди, — да сиди ты, куда уж теперь спешить? С почином.       Никита остался сидеть, пялясь глазами размером с чайные блюдца на несколько травинок под ногами с качающимися на ними каплями росы. — Весь твой орден объявили. Всех схватили, а тебя по переписям нашли, — продолжал Юра, постукивая пальцами по чужому плечу, — и меня заодно, за то, что тебе помогал. Мужики постарались. Вот сволочи, конечно. Ничего в них святого не осталось, всю совесть пропили, иуды…       Ох, чего стоило Никите не заплакать в ту секунду, и он не мог понять, по какой именно причине: что его объявили вне закона, или что по его вине страдает другой человек. Не сказать, что Юра по его виду сильно страдал, но то можно было объяснить его беспечным, вечно оптимистичным характером и низкой восприимчивостью к проблемам. Колдун лишь гладил его по плечу и, казалось бы, совершенно не переживал и не волновался. — Что делать будешь? — голос Никиты сам собою охрип, его руки беспомощно свисали к земле, касаясь мокрых травинок. — Не знаю. Может, вдаль подамся. Меня давно уже звали на заработки за море, я-то работу себе найду. А сам?       Сердце Никиты скрипело под тяжестью перемен и резко свалившейся на него ответственности. Жизнь сама подстроила всё так, что у него более не было выбора — он не мог вернуться к родне, ведь там его будут искать в первую очередь. Не мог сбежать в орден, ведь того более не существовало, а распущенные рыцари ожидали каждый своего приговора, в зависимости от тяжести своих преступлений. — Вот что, брат, скажи мне, — Юра вдруг наклонил голову, пытаясь заглянуть Никите в глаза, — ты когда-нибудь пил кофе?       Рыцарь нахмурился, его мысли были где-то далеко, и он не мог сосредоточиться и всё-таки осознать, чего же от него хотят. — У нас кофе пьют только господарь с супругой да их приближённые. Это ведь роскошь. Куда мне? — А это только у нас. Есть у меня к тебе одно предложение, дружище, может, тебе и понравится.       Никита отодвинулся от друга и посмотрел на него покрасневшими глазами, а тот начал усиленно жестикулировать. — Сегодня в полдень в Хаджибейском порту отходит торговый корабль, что по Великому Морю поплывёт в Османию. Есть у меня там один знакомый… — он быстро-быстро тараторил, и Никита иногда бурчал себе под нос «ну да, конечно», — он матросом служит на корабле. За несколько бутылок он готов хоть самого султана в трюме провезти. А там уже разберёмся. Там у меня, конечно, тоже есть некоторые связи… Сын хозяина постоялого двора Девиш-бея в Анатолийской Бурсе. У него ко мне карточный долг, а для османов слово не пустой звук, поверь мне! Голову расшибёт, а обещанное выполнит. Там, в Бурсе, такой шёлк, ты бы видел! Всех цветов, всех мастей. И…       Никита все же перебил его спешную канонаду поднятой ладонью, и Юра мгновенно заткнулся. — У меня лишь один единственный вопрос, — спросил Никита и наклонился ближе к другу, — откуда ты знаешь, когда отходит корабль?       Юра несколько раз оторопело хлопнул на него ресницами. — Да у меня над коленом татуировка в виде расписания кораблей в нашем регионе. Я её на слабо недавно во время пьянки в честь дня рождения кума сделал. После этого не пью я так много, в общем…       Никита удивлённо поднял брови. — А если расписание поменяется? — Так я тогда не думал об этом! — Юра ткнул пальцем ему в грудь. — Во мне спирта было больше, чем в бутылке. Мы же вместе неделю назад на озере купались, ты чего, не заметил? — Да я думал, к тебе тина с водорослями пристали.       Юра обиженно цокнул языком, но остался настойчиво пялиться на друга, выжидая ответа. Никита же, чувствуя на себе груз этого тяжелого решения, едва ли не полностью промотал в голове свою жизнь, сейчас уже казавшуюся прошлой. Счастливое детство в деревне, игры с друзьями в ножички, как мать учила его ставить опару на куличи, как он получил свой первый меч, который он по настоянию Юры назвал «Жан-Поль». Вспомнил он и прощание с родителями при отъезде в школу, когда мать заливалась горячими слезами, а отец твердил ей: «Не на войну же он идёт, в конце-то концов. Воротится». С честью вспомнил он свою акколаду, в особенности, как его, совсем юнца в алом сюрко больше него в два раза, посвящала в рыцари сама княгиня. Тогда он видел её единожды и в последний раз, пусть их орден и принадлежал формально государыне, но царский вид её статных плеч, задумчивого лица с оттенком остроумия и сильных, не по-женски крепких рук до сих пор возбуждали в нём забытую рыцарскую преданность. Княгиня стояла ровно, прямо, обвешанная жемчугами, шелками и мехом, и острие мужьего меча лежал на плече Никиты, когда он приносил присягу её Высочеству. Эти воспоминания пробуждали в нем острую ностальгическую привязанность, чувства долга и лояльности, он словно возвращался в те времена, когда в его жизни был смысл. Ему на долю секунды захотелось вернуться туда, поклясться княгине в верности и умереть, исполняя свой долг, тем самым выполнив своё предназначение, которое было у него всего каких-то несколько дней назад. Вспомнил он также свой первый поцелуй, когда он был настигнут конюхом в конюшне и выперт взашей под крики и вопли. Юра тогда смеялся над ним и подтрунивал его ещё месяц или два. Вспомнил он, наконец, как они с Юрой шагали по городу, обходя цветные лавки и витрины, носильщиков и продавцов солёной рыбы с пивом, и мечтательно представляли, какой будет их жизнь. Предположения тогда разные были, но одно переходило из раза в раз — вместе, всегда вместе и никогда по отдельности. Сейчас все эти мгновения казались ему ужасно далёкими. — Думаешь, если мы уедем — там нас не найдут? — совсем без надежды и тихо спросил Никита. — Чего им стоит разослать весть о двух преступниках? — Согласись, что там у нас больше шансов. Да и… — Юра взглянул на восходящее солнце, сощурив веки, — не станут они тратить деньги и живые силы на нас. Я бы не стал.       Он обернулся на рыцаря с полуулыбкой и полуприщуром, и Никита, поддавшись желанию, улыбнулся в ответ. — Уж там-то мы напьёмся кофе.

***

      Деревня ещё не пробудилась, пусть петухи уже пропели, но был всё ещё слышен лишь тихий стрекот сверчков да щебетание птиц, и эта утренняя тишина создавала невероятное ощущение уединения, словно Никита был совсем один в этом мире. Солнце уже мягко освещало землю, когда он тихо-тихо постучался в окно женской половины княжеского деревянного дома, размашистого, всего в росписях и с еле заметным огоньком в одном из окон. Не прошло и нескольких секунд, как огонь стал ярче, и вот, на подоконник с обратной стороны тонкая девичья рука поставила масляную лампадку. Полупрозрачный образ за тюлем, по-видимому, разглядел Никиту, потому как свет тут же погас, и фигура отбежала от окна, а через минуту старая задняя дверь была со скрипом раскрыта. Из неё выбежала девушка в ночном платье и в ситцевом халате с расплетенными косами и сразу кинулась к рыцарю, схватив его за обе руки. — Живой, слава Господу, живой! — она ахала, оглядывая Никиту с ног до головы. — Я боялась, что ты… Думала, сердце не выдержит!..       Взволнованное выражение на её бледном лице делало девушку ещё моложе, чем она была на самом деле: широко распахнутые глаза были заволочены слезами, губы подрагивали. Никита взял её ладони в свои и крепко сжал. — Я должен уйти, но я прошу вас, не горюйте, не терзайте себя. Алина!.. — он подхватил её под плечи, когда она пошатнулась на слабых ногах. — Я ещё вернусь сюда, но мне надо уехать. Я постараюсь писать вам, хорошо?       Лицо его горело до самой шеи, уши залились краской. Алина неверяще мотала головой и сжимала его пальцы. — Я знаю вас не так долго, но я обещаю, я клянусь, что не забуду вас, — он поцеловал ей руки, — но надо подождать. Скажите мне, вы дождётесь?       Девушка вскинула свои тёмные брови и посмотрела на него заплаканными глазками. Никита вдруг стянул с шеи медальон и вложил ей в ладонь. — Я оставляю свою старую жизнь, но когда-нибудь я вернусь к ней, и я хочу, чтобы вы хранили её. Вы сможете? — он старался говорить тихо, но эмоции пересиливали его. — Я не принуждаю вас, не подумайте, я… Между нами не было ничего, что могло бы обязать вас, между нами и вовсе ничего не было, но если… Если я всё ещё достоин вашей тревоги… Если вы готовы подождать…       Алина сжала медальон в руке и энергично кивнула, задрав голову и глядя Никите в глаза. — Ты можешь сказать, куда? Куда ты направляешься?       Никита улыбнулся ей, и на щеках её выступили красные пятна. — Неважно куда. Главное, с кем, и я могу вас уверить, что с этим человеком я пошёл бы хоть на край света. Я доверяю ему свою жизнь, и вам не стоит волноваться за меня. Пока мы вместе, я могу пообещать вам, что вернусь живым. Быть может, даже целым, если повезёт.

***

      В то же самое время Настасья Ильинична очнулась от беспокойного сна и, вытирая холодный пот со лба, поняла, что проснулась она не просто так. Со стороны балкона слышалось ритмичное постукивание, и, поднявшись с кровати, Настасья увидела силуэт, скрытый от неё шторами. В девушке смешались злоба и страх, но испуг всё сильнее перевешивал её сердце и разум. Воры, убийцы? Что они, дураки, стучать к ней? А если не воры, то кто же тогда? Может, кто-то из её воздыхателей пожаловал к ней в такое время? В ней также начало зарождаться жгучее любопытство. Придерживаясь тумбы подрагивающей рукой, девушка отмахнулась от балдахинов и встала с кровати, с интересом разглядывая балконный блок. Где-то за шторами плыл и качался, точно камыш, человеческий образ. Подойдя к балкону, Настасья Ильинична с осторожностью отодвинула штору, и прямо перед её глазами возникла голова с растрёпанными русыми космами и двумя горящими, точно кошачьими глазами. Внезапная голова по безумному лыбилась на неё, пальцы с перстнями цеплялись за перила.       Юрий Евгеньич висел прямо за балюстрадой, за которой не было никакого выступа, выходит, левитируя навесу, и его кафтан развивался за его спиной. Настасья схватилась за сердце. — Ох, черт бы тебя побрал!.. — она сделала шаг назад и одним махом задвинула шторы. — Вот ведь идиот. Всякое от людей ожидаешь, но чтобы…       Её монолог был прерван новым стуком, явно волшебным, ведь руками парень до окон не дотягивался, и Юрий Евгеньич за дверьми помахал девушке ладонью. Настасья Ильинична яростно распахнула двери и вышла на балкон, едва не хлопнув ставнями по стенам. — Да что Вы, в самом деле, в своём ли уме?! Почти что ночь на дворе, Вы кем себя возомнили?       Дьявольская улыбка на лице Юрия Евгеньича расползлась до ушей, и пальцы его правой руки соскользнули с перил. — Что ж, быть может, если я вам так в тягость, мне стоит сорваться камнем вниз, а, Настасья Ильинична? — голос колдуна был его виду под стать, точно как у душевнобольного: крикливый, высокий и отрывистый.       Настасья равнодушно подняла бровь и закуталась плотнее в халат. — Прыгайте.       Несколько секунд Юра смотрел на неё изумленно, прежде чем вернуть свой надменный вид и сжать губы. — Хм, обычно это срабатывает. — Я ведь уже сказала вам, Юрий Евгеньич, — Настасья легкомысленно усмехнулась, — идти, своими фокусами крестьянок развлекать.       Колдун в одно движение перепрыгнул через прутья, чтобы опуститься на белокаменный балкон. — Да ну, куда же им до вас? — заговорил он, разведя руками. — Им до вас, Настасья Ильинична, как раком до Срединного Государства, честное слово. Ну что мы здесь с вами, в игры играем?       Девушка капризно вскинула ладонь с указательным пальцем и угрожающе взглянула на Юру исподлобья. — Вы пришли, чтобы тут мне соловьём заливаться? Если так, то идите-ка вы на все четыре стороны, а то я папеньку позову, и более вы к нам точно не придёте.       Юрий Евгеньич усмехнулся и сложил руки на груди. — А я и так к вам больше не приду. Уезжаю я. Навсегда. — Да, да, конечно. Хорошей дороги, — Настасья со злобной улыбкой закивала головой, но Юра весело вскинул брови. — Вы мне не верите? А зря. Я ведь правду говорю, — произнёс он, и Настасья вдруг подняла голову, — уезжаю я. За море. Уж не знаю, вернусь ли.       Настасья Ильинична будто бы задумалась, лицо её потеряло вечно озлобленный и напряженный вид, морщинки с переносицы поползли на лоб в тревожном выражении, и Юра тут же это заметил, довольно ухмыляясь. — Поверили наконец? — спросил он уже спокойнее и проще, без обычной иронии. — Судьба меня зовёт. Но за меня можете не переживать. Мы с моим спутником не дадим друг друга в обиду.       Настасья тотчас недовольно вспыхнула и покраснела. Чёрные брови вскинулись ко лбу. — Да кто о вас переживать-то будет?! Выдумали тут… — она начала растерянно озираться по сторонам, — неужто вы посмели хотя бы подумать?..       С мягкой улыбкой Юра шагнул ближе к ней, и Настасья Ильинична резко подняла свой острый взволнованный взгляд. — Будет вам, Настасья Ильинична. Мы хоть с вами и не близки, но я ж всё понимаю. Держите-ка вот что, — он достал из кармана кафтана небольшой предмет, размером с кулак, — маки и в правду очень идут вашим глазам.       По началу даже не желавшая брать подарка, Настасья после слов о маках как-то вся встрепыхнулась и в миг переменилась. Она недоверчиво взяла предмет, который на поверку оказался небольшой резной шкатулкой из змеевика, вся в цветочных узорах и с золотой ручкой сверху, а внутри, на бархатной подушке лежала пара рубиновых или похожих на рубины серёг. У Настасьи тут же сперло дыхание. — Нет, они, конечно, прелестны, но… Что вы, подкупить меня решили, или?.. — она подняла глаза на Юру, довольно улыбающегося, точно кот. — Не поминайте лихом, — кинул он и глубоко поклонился к самому полу.       Настасья Ильинична сдавленно вздохнула, и Юра, не оборачиваясь к ней спиной, сделал несколько шагов назад, к самой балюстраде, и, опершись ладонями, откинулся назад, упав куда-то в утреннюю темень. Еле сдержав крик, Настасья кинулась к краю и, перевесившись через перила, глянула вниз, но там, как и ожидалось, ничего и никого более не было, и даже шелеста от брусничных кустов под балконом не послышалось, а сами эти кусты стояли совершенно нетронутые.

***

      Весь перетянутый, синюшный, как тифозник, со спичкой во рту, Никита выполз на палубу, где полным ходом шла работа. Кто-то драил, кто-то перетягивал канаты, кто-то топтался у штурвала. Несколько стройных офицеров-эфенди в тюрбанах на головах переговаривались друг с другом, что-то громко обсуждая на османском и грубо перекрикивая вопли чаек в небе. Лёгкий солёный ветер колыхал волосы рыцаря, капли воды попадали на лицо, но самочувствие его не улучшалось. Его все мутило и крутило, и всё же он больше не мог сидеть на одном месте. Озираясь вокруг, Никита таки приметил Юру, облокотившегося о борт вместе с Йардымом агой, молодым, почти юным матросом с длинными завёрнутыми по краям гусарскими усами, и, покачиваясь от тошноты, подошёл к нему. Завидев Никиту, матрос Йардым тут же почему-то поспешил ретироваться куда подальше. Похоже, выглядел Никита тогда ну совсем уж из рук вон плохо. Лишь краем глаза задев друга, Юра тут же подскочил к нему. — Эй, брат, ты как? Все ещё херово? — он поддержал Никиту под спину, и тот сделал глубокий вдох и кивнул. — Так сидел бы в каюте, чего ты здесь? — Нет, не могу. Который день я из каюты не выхожу, хватит, — Никита опёрся ладонями о борт и уложил на него горячий лоб, — ты то плавал уже, а у меня это впервые. Чувство, будто кишки все сейчас наружу выйдут.       Юра улыбнулся ему в ответ и сам обернулся к морю, опершись о край. Колдун мягко усмехнулся. — Море сегодня спокойное. Не штиль, но и без сильной качки. Повезло тебе. — О да, несомненно.       Голос Никиты звучал хрипло, будто сквозь фильтр, и как-то слишком вдумчиво, да так, что Юра не смог не повернуться к нему. Стоило ему взглянуть на друга, и его сердце забилось чуть чаще. Тот смотрел на него нежно, как никогда раньше, какой-то совсем преданной материнской любовью. — Спасибо, — произнёс Никита тихо-тихо, и его слова едва не унёс морской ветер, — правда, спасибо.       Юра поглядел на него несколько секунд, прежде чем ухмыльнуться. Его рука легла Никите на плечо. — Должен мне пахлавы, друг. Не забудь.       Он прислонился головой к чужому горячему виску, и его дыхание слилось с птичьим криком прежде, чем обоих прогнал с палубы один из эфенди своим грозным криком. Впрочем, в отличие от Юры, Никита ни слова тогда не понял.