Есть мечта, и она спит во мне

            Фокс просыпается с криком.       Он не зажимает рот рукой, чтобы остановить себя, просто кричит в пустую комнату, пока у него не заканчивается воздух. Никто не слышит его через стены, а если бы и слышал, им было бы все равно.       Он тяжело дышит, хватая ртом воздух. Воспоминание о сне впивается ему в спину, волосы встают дыбом, а рука тянется и нащупывает выключатель света, прежде чем он успевает начать учащенно дышать. Как только он находит выключатель, он вздыхает, руки зависают в воздухе, прежде чем они поднимаются, чтобы прикрыть глаза. Свет яркий, холодный, обжигающий, но это лучше, чем темнота. Все лучше, чем темнота.       В комнате, в которой он находится, нет окон. Это всегда первое, что Фокс замечает каждый день, когда открывает глаза. Фокс скучает по ним не больше, чем по тихому уюту, когда слышит тихий храп другого брата. Что было очень давно.       Иногда он так сильно скучает по ним, что ему кажется, что он умрет здесь, совсем один в этой комнате. Фокс очень подчеркнуто не говорит «моя комната», потому что на самом деле это не его комната. Она принадлежит Республике точно так же, как и Фокс.       Фокс медленно сворачивается калачиком, пытаясь снова успокоить сердцебиение. Оно бьется слишком быстро, все еще, несмотря на свет, несмотря на мягкое давление матраса на его тело, и Фокс не собирается думать о сне, потому что, если бы он это сделал, ему потребовалось бы еще больше времени, чтобы успокоиться. Его руки обхватывают ноги, колени, и он раскачивается взад-вперед, пытаясь отдышаться. — Все в порядке, я здесь, — шепчет Фокс в комнату все еще хриплым голосом.       Его глаза зажмурены. В комнате вокруг него тихо, но стены колышутся, как море на Камино, в приливы и в отливы, и Фокс воображает, что его руки принадлежат не ему, а его брату. Он не хотел представлять кого-то конкретного, — они все иногда держались друг за друга, когда были кадетами, — но внезапно это все равно Вольфф. Они так и не выяснили, кто старше — Вольфф или Фокс, и не похоже, что это имеет значение, но Фокс скучает по непринужденному подшучиванию. Фокс скучает по Вольффу.       — Все в порядке. Я здесь, — беззвучно повторяет Фокс про себя, и это срабатывает, потому что голос Фокса звучит точно так же, как у Вольффа, как и у большинства его братьев. Если он достаточно постарается, то сможет представить, что это Вольфф разговаривает с ним, держит его, говорит ему, что с ним все в порядке. Если он достаточно постарается, то это будет Вольфф, лгущий ему, а не дешевая имитация, которую Фокс придумал в своем воображении. Он дрожит, сглатывает, моргает. Он не может плакать. Он не позволит себе плакать. Все в порядке. Я здесь, — снова повторяет он.       Вот что забавно: Вольфф сейчас на Корусканте. Если бы Фокс мог просто встать, взять себя в руки, может быть, он бы не обнимал себя, притворяясь, что это его брат. Может быть, это действительно был бы он. Но Фокс не может, не после всего. Это почти эгоистично — так сильно хотеть, чтобы тебя обняли после того, как ты проделал дыру прямо в сердце брата, потому что он здесь не жертва, не так ли?       (Бластер был настроен на оглушение. Он был настроен на оглушение, поэтому Фокс не знает, почему Пятерня мертв. Это не должно быть возможно. Он был настроен на оглушение). Все нормально. Я здесь.       С тех пор ему каждую ночь снятся кошмары. Он не знал Пятерню, никогда с ним не разговаривал, но знал… знает Рекса. Рекс, который смотрел на него с яростью, отвращением и ненавистью. Он был настроен на оглушение, Фокс это знает, но когда он попытался объяснить, слова застряли у него в горле. Как он вообще мог начать?       (Фокс чувствовал себя ужасно в тот день. У него болела голова, у него не было возможности нормально поесть и он слишком долго не спал, а необходимость работать так близко к канцлеру не сильно помогала. Моменты перед тем, как он нажал на курок, целясь в Пятерню, размыты. Целый день есть, а кусочков не хватает. Фокс не помнит, как стрелял в Пятерню, помнит только, как его тело упало, и как Рекс посмотрел на него.)       Забавно, но в его кошмарах никогда не бывает Пятерни. Фоксу за это тоже стыдно, потому что Пятерня был самим собой , Пятерня имел значение. И все же в его снах это Коди. Или Блай. Иногда Пондс или даже Рекс. Чаще всего это Вольфф. Может быть, это потому, что Фокс недостаточно хорошо знал Пятерню.       Он гладит свою руку, все еще с закрытыми глазами, опираясь на ладонь. Это отчаянная, может быть, жалкая попытка воссоздать тепло, которое принесло бы ему прикосновение другого брата, но Фокс не может удержаться. Это заставляет его чувствовать себя лучше.       «Ты в безопасности. Никто не пострадает», — шепчет он. Стены перестали двигаться. Он не на Камино, не окружен водой и океаном, и постоянным страхом быть недостаточно хорошим, напоминает себе Фокс. Его там больше нет. Сейчас он на Корусканте, старший брат для тысячи солдат, и Фокс не допустит, чтобы его младшие братья пострадали, если он может что-то с этим поделать, особенно после Пятерни.       Отчаянно оптимистичный голос в его мозгу немедленно заглушается фактами; Корускант так же плох, как и Камино. С таким же успехом Корускант мог бы быть просто новым названием для более крупного Камино с меньшим количеством воды, и страх никогда не уходил. Может быть, стало даже хуже.       Вот почему Гвардии нужно, чтобы он пережил худшее. Фокс видел, что происходит, когда его нет рядом, видел лицо Тайра, когда ему приходилось дежурить, пока Фокс болел, видел шрам Стоуна (который он пытался скрыть от него) после того, как он предложил разобраться с сенатором вместо того, чтобы позволить Фоксу справиться с этим.       Это то, что держит Фокса на плаву. Он все еще может быть полезен для них, все еще может быть чем-то полезен воде , все еще может защищать свою вод`ику. Затем он думает о Торне и вспоминает, что и с этим он давно не справляется. «Мы в порядке. Вод'ика. Все в порядке», — шепчет Фокс, пытаясь остановить кружение в голове, мысленно разрывая ход своих мыслей. Фокс самый старший в своей партии или, по крайней мере, второй по старшинству, но все же Вольфф назвал бы его вод'ика. Он бы притворился, что ненавидит это прозвище. Может быть, в то время он действительно ненавидел это.       Он больше не ненавидит это обращение. Возможно, это ностальгия, смутно думает он, потому что никто не называл его младшим братом с тех пор, как он убил Пятерню.       Торн обычно называл его ори'вод. Старший брат. Фокс — старший брат для тысяч людей, но только с Торном это когда-либо ощущалось по-настоящему. Торн был рядом, когда никого другого не было, и Фокс никогда по-настоящему не понимал почему. Может быть, это потому, что все его товарищи по партии умерли до него. Может быть, это потому, что он самый молодой коммандер и ему нужно было на кого-то равняться. Или, может быть, он был просто идиотом.       Черт возьми, черт возьми, Фокс знает , что он идиот, но, клянусь Праймом, если он не любил его, несмотря на это. Торн увидел в нем что-то, чего Фокс не видел годами. Торн отпускал дерзкие замечания и давил там, где другие молчали или боялись Фокса. Торн смотрел на него большими глазами и кривой улыбкой, и Фокс так скучает по нему, что кажется, что часть его умерла вместе с ним, и, возможно, так и произошло. Такое ощущение, что смерть Торна — это цена, которую он заплатил за убийство Пятерни.       Но опять же, думать, что вся вселенная вращается вокруг Фокса из всех людей, довольно глупо. «Я здесь». Его ноги холодные.       Он открывает глаза, моргает раз, другой, затем медленно распрямляет тело, чтобы снова опуститься на матрас. Это требует больше сил, чем он хочет признать.       Более чем когда-либо примечательно, что в этой заброшенной комнате нет окна. Пока Фокс смотрит на пустую стену, он понимает, что, возможно, никто больше никогда не захочет его обнимать, и он не уверен, как к этому относиться.       Вольфф обычно обнимал его. Даже когда другие его товарищи по партии постепенно отдалялись, даже когда они теряли к нему доверие, Вольфф появлялся без приглашения и крепко обнимал его. Вольфф никогда не был чрезмерно ласковым человеком, как и Фокс, так что забавно, но по какой-то причине объятия стали обычным делом во время их встреч.       Все происходило так: Вольфф прибыл на Корускант. Вольфф стоял перед его дверью с дрянной едой на вынос. Они ели молча. Вольфф уговаривал Фокса лечь спать, пока тот не сдавался, а потом ложился рядом с ним. Фокс плакал, или почти заплакал. Изголодался по прикосновениям и все такое. Вольфф замечал это и крепко обнимал его. Фокс мог бы поплакать еще немного, в зависимости от того, насколько плохо было в тот конкретный день.       Теперь это прекратилось, думает Фокс. Ни один брат больше не доверяет ему, и Вольфф не является исключением из этого правила — зачем проводить время с кем-то, кто убил брата? Фокс знает это, он знает, и все равно он ждал Вольффа весь день, и все равно он не мог отвести глаз от двери, пока солнце давно не зашло. Вольфф так и не появился. Очевидно. Фокс сомневается, что он когда-нибудь сделает это снова. Он все испортил. И разве не эгоистично с его стороны, с горечью думает он, так расстраиваться только из-за того, что его по-дурацки не обняли, в то время как брат погиб из-за его ошибок.       Фокс качает головой. Его рука протягивается и нажимает маленькую кнопку на лампе, затем он откидывает голову назад, чтобы не смотреть в комнату, когда темнота снова овладевает ею. Свет гаснет в считанные миллисекунды, и Фокс плотнее закутывается в одеяло, и это абсолютно не то же самое, чем то, когда его держат в руках — но придется обойтись. Это придется сделать.       Он смотрит в потолок, темнота вокруг него поглощает все, и краем глаза он клянется, что видит различные оттенки серого и черного, сталкивающиеся друг с другом, как волны на Камино. Еще одна волна разбивается и тает на берегу, в комнате, в которой он находится и, кажется, не может выбраться. Она скользит по кончикам его пальцев. Она скользит по его груди. Это все вокруг него. Фокс думает, что на данный момент это может быть и у него внутри. Может быть, это было внутри него в течение долгого, долгого времени. Я умру, думает Фокс, закрывая глаза. Пока нет, но это скоро произойдет.       У него такие холодные ноги.