* * *
Игорь теряется в прикосновениях, закатывает глаза, когда Антон наклоняется к его шее и откровенно кусает, оставляя яркие-яркие засосы, такого же цвета, как лужи в его вымышленном городе. И Игорю хочется ещё, он совершенно без стеснения притягивает Антона ближе, хотя в тесном толчке и без того сложно дышать. Антон рычит от того, как его ногти впиваются в спину и шею, от негромкого скулежа, рычит, наблюдая за тем, как оставленные минуту назад пятна наливаются оттенком ещё глубже и обещают оставаться на открытых участках кожи ещё сутки или даже двое. От этого ведёт, Антон, сука, уже скоро выдавит из косяка дверь, так сильно вжимает в неё Топора, подающегося каждому прикосновению и возбужденного до ебучего предела. Давление ослабляется, рука Антона сползает вниз по груди, останавливается на железобетонном стояке. Раут даже не думает тормозить и проявлять какую-то ласку, сразу расстёгивает ремень, избавляет Топора от давления ширинки и боксеров, сразу берёт его член в кулак и дрочит дергаными, резкими и размашистыми движениями, размазывая по стволу выступающую на головке смазку. Игорь запрокидывает голову, чтобы тупо не застонать прикусывает язык так, что, кажется, чуть плотнее он сомкнет зубы — и откусит кончик нахуй, сжимает в пальцах плечи Антона до белых следов и следов-полумесяцев от ногтей. Хочется скулить его имя, но Игорь упорно молчит, зная, что если сорвётся — то по полной, он уже не сможет заткнуть самому себе рот, будет стонать слишком громко, лаская гордость Раута и вызывая волну непонимания и гомофобного бешенства у остальных участников пьянки. Бурный оргазм настигает всего через пару минут, Игорь вытягивается параллельно двери, закрывая рот рукой и больно сжимая пальцы на челюсти, только бы перебить звезды в глазах, только бы не завопить как актрисы в порно, только бы не дать другим повод для подъебов, пищу для шантажа и причину перестать работать с ними… — Я всегда знал, что ты скорострел, Гарри. — Иди нахуй. Игорь не осознает ситуацию до конца, мысль, что ему только что дрочил лучший друг, становится слишком легко воспринимаемой, такой, будто он давно об этом мечтал, и, кажется, он видел подобные исходы в кошмарно-эротических снах, но это не ебучий сон, они только что вдвоем сбежали с пьянки в туалет, а в итоге Топор вернётся с горяще-красными засосами на коже, дебильной улыбкой и спокойствием в остекленевшем взгляде. На них будут косо смотреть, но они свалят в номер, лягут на соседние кровати и Антон снова будет ржать с утра, что Игорь спит в такой позе, как будто дрочит, и это лучший исход событий, если, конечно, не думать о продолжении всей этой эротики и о том, что было бы нехуево попробовать и рот Раута в качестве секс-игрушки. Антон снова впивается в шею жаркими поцелуями, лапает тело Игоря, и он понимает, что это пиздец, он в ловушке, Раут не отпустит его пока Топор не начнет кончать кровью, пока не выпьет всю душу и не насладится чужими сладкими муками по полной. Именно поэтому он опускается на колени, жадно мнёт бедра и вбирает в рот вновь вставший член до самого основания, не боясь поцарапать или ещё как-то навредить. И Игорь тоже перестает бояться, настолько Антон уверен в своих силах, настолько талантливо глотает чуть ли, сука, не до самых гланд, настолько сильное наслаждение от чужого члена показывает. Топор машинально кладёт руку ему на затылок, хочет привычно сжать в кулаке волосы, но Антон не девочка, взятая из клуба на вечер, Антон — бритый наголо гопарь, у которого не невинные глазки и длинные нарощенные реснички, а горящие ебучим пламенем бездны в зрачках, в которых Игорь тонет независимо от своего желания, увязая в чёрных зыбучих песках с каждой секундой взгляда на них и каждым толчком в горячее и тесное горло. Игорь любит его по-настоящему, он понимает это в этот самый момент, Антон не друг, и неважно, Раут это или тот домашний мальчишка, он бешено влюблен в него любого, просто на Раута у него целый, сука, фетиш, взращиваемый годами нахождения рядом с ним, а с Антоном хочется общаться, хочется обнимать его перед сном и нежно целовать в лоб по пробуждении, хочется самому стирать эту грань между сценическим образом и его поведением по жизни, участвовать в его сновидениях, любить как ебанутый и как ебанутого, потому что Топор может себе это позволить. Тело снова бьёт удовольствием, краска заливает лицо до самых корней волос, если б они ещё, сука, были, и Игорь инстинктивно толкается глубже в горло Антону, так, что не проглотить у него не получится даже если он очень захочет. И Раут послушно сглатывает, и не только потому что иначе нельзя, а потому что прекрасно знает, насколько же мужчинам это нравится, насколько же это возбуждает и вообще, Игорь, давай по новой, нам вдвоем ведь всё ещё интересно. Антон встаёт с коленей, довольно улыбается, и Игорь плывет от одной лишь улыбки, от поцелуев в щеку, челюсть сбоку, в висок со шрамом… И окончательно растекается по двери, когда Тони кусает за ухо сверху, прикусывает мочку, оставляет поцелуй за ним и кусает в плечо, сжимая зубы так сильно, что с уст Топора моментально слетает мат, но член снова встаёт по стойке смирно, так, словно Игорь полчаса назад наглотался виагры. Но такого постоянного возбуждения Антон и добивается, потому что его дико забавляет выражение лица Топора при оргазме, дико заводит каждый стон и каждый несдержанный толчок в руку или горло, Антону пиздец как нравится, что его хотят и раз за разом позволяют касаться, сжимать плоть где бы ни захотелось, доводить до сладких судорог в конечностях и глазных мышцах, заставляющих яркую, плавящуюся радужку, что вот-вот растечется по белку, уходить к верхнему веку. На этот раз Антон приспускает собственные шорты, и Игорь не может не коситься вниз. Хер Антона он видел, и не раз, и это было случайно, вы не подумайте, но в эрегированном состоянии — нет, и, признаться честно, зрелище завораживает и пугает одновременно, но Топор всё равно стремится отвести куда-нибудь взгляд, потому что смотреть на чужие члены — это по-пидорски. А давать на рот лучшему другу в туалете гримёрки — не по-пидорски? Игорь сухо сглатывает и сразу впивается зубами в собственные губы, таким жаром и возбуждением его обдает, когда Антон сжимает оба члена в одной руке, прижимается настолько близко, делит с ним один воздух на двоих, когда создаёт такое горячее ощущение близости не только физической, но и душевной, что Игорю начинает хотеться его поцеловать, но он не порывается сделать это шаг первым и на всякий случай спрашивает, физически ощущая и слыша, как трусливо дрожит собственный голос: — В губы не целуешь? — Я ж не пидор. Игорь широко улыбается, делает вид что ему весело, но опускает голову и дико стыдится этого вопроса. О чём он вообще думал? Конечно, блять, не целует, целовать лучшего друга — это верх бесстыдства, наглости и чего-нибудь ещё, просто ебаный позор, какое-то глубокое отчаяние и разочарование в жизни. Почти как поцеловать проститутку, которыми они тут друг другу, в целом, и выступают. — Бля, не злись, — цедит Раут сквозь зубы, потому что очень сложно контролировать громкость голоса и самому хочется материться во всю глотку, чтобы все слышали, как им хорошо вдвоём и что ни одна баба не заменит лучшего друга, коллегу да и в целом человека, ставшего почти родным братом. Наверное, это должно быть противно и они оба должны были бросить эту затею еще на стадии промелькнувшей в пьяном сознании мысли, но почему-то ниже живота отдаёт тяжёлой пульсацией, когда ритм движений вдоль стволов нарушается и дыхание сбивается окончательно, настолько мало кислорода между ними и в помещении в принципе. — Да хули злиться-то? Я уже понял, что ты для той самой себя бережешь. Антон смеётся, но Игорю чё-то нихуя не смешно, потому что он пытается просто не превратиться в лужу, отчаянно цепляется за реальность и в плечи Антона пальцами, трясущимися от напряжения, которого после этих оргазмов, кажется, только прибавилось. Но о нем не остаётся даже мысли, Раут тихо, совершенно измученно и абсолютно удовлетворённо стонет Игорю на ухо, и это доводит до пика даже не смотря на то, что сам Антон пару секунд назад остановился и кончил на футболку Игорю. Белое на белом смотрится, конечно, пиздато, монохром всегда будет в моде, но теперь желание побыстрее съебаться в отель заметно возросло. Снять, отмыть, повесить сушиться на подножье кровати, утонуть в её простынях и пружинистом матрасе, из-за которого утром будет болеть спина, позволять целовать себя везде человеку, которого хочешь явно не первый год и которого хочет явно не одна фанатка, добиться этого ебучего поцелуя в губы просто чтобы потешить свое эго, не верящее, что он не сможет засосать Раута. Кроме мата в голове ничего нет, и Игорь тяжело сжимает зубы, чтобы подобные некультурности не проползли в явь. На ногах стоять тяжело до ебаного ужаса, как идти обратно не понимает никто из двоих, но Антон всё равно съебывается первым потому что первым приводит себя в порядок. Топор ещё больше матерится, потому что вот она, ебать, и вся их дружба, Раут насилует его и его мозги и уебывает, но сразу после отпускает все его грехи. Очевидно, изнасилованием это не назовешь, а ныть о том, что тебя использовали, хотя по сути ты сам кинулся в руки партнеру — по-пидорски.* * *
У Игоря раскалывается голова из-за похмелья, а ещё от того, какой же мерзкий у Антона будильник, характер и память, потому что ночью он сам позвал его спать в одной кровати, а утром скинул на пол так шокированно и агрессивно, словно Игорь вообще никогда и ничего для него не значил. Он едва ли только не орал «ты кто такой?!» и не обвинял в насилии, кражах и разбое. Правда, потом Топора всё-таки признал, презрительно мазнул по нему взглядом и скоропостижно съебался в ванную, матеря самыми страшными словами за бодрящий утренний инфаркт. Раньше, чем Абрикос всех за жопы притащил к бусу и позже, чем Игорь тоже принял душ, он кое-как заставил себя начать нормальный диалог. Вчерашнее его на удивление не сильно тревожило, все же дружбу сексом не испортишь, но волновало то, что Антон настолько натурально делает вид, что ничего не было. — Антох, слушай… А ты помнишь, что вчера было? Тыкнуть палкой в болото чтоб понять насколько оно глубокое — метод, которым пользовались все наши предки и которым можно пользоваться до сих пор. Вот только почему Антон — болото, нихуя не понятно. — А чё было? — он удивлённо вскинул бровь, застегивая ремень на джинсах, ибо пиздовать в шортах на улицу в -15 — занятие, конечно, супергениальное и супервеселое, но Антон дурак и пессимист-меланхолик. — Мы нажрались после концерта, вроде. Ты на лестнице у отеля ебнулся. На этой лестнице они минут десять лапали друг друга и терпели взаимные укусы в шею когда выходили за пивом в час ночи, как раз после того, как Игорь на этой лестнице ебнулся. — А. А я думаю, чё колено так болит, — он усмехнулся, изучая Антона взглядом и пытаясь понять, правда ли он ничего не помнит, пытается не палиться что ничего не помнит, не может догадаться, о чем Игорь говорит или ему настолько насрать, что проще сделать вид что нихуя не было? От последней мысли сердце болезненно сжалось, а дыхание прекратилось на долгих несколько секунд, словно Топора со всей силы ударили в грудь. — И больше ничего? — Чё ты от меня хочешь услышать, блять? Что мы трахались полночи? Ну не знаю, у меня жопа не болит. А то, что мы проснулись в одной кровати ещё ничего не значит, — Раут напялил поверх «бог дал-бог взял» свитер и ещё раз презрительно взглянул на Игоря, словно сам не хотел верить в их близость и заодно пытался пресечь догадки Топора. — Может, спор проиграли, или ещё что-то, я чё, ебу что ли? Хули ты доебался с утра пораньше? — Да бесишь меня просто, — буркнул он и поджал губы. Бесит, потому что Игорь ужасно его любит и не может с этим смириться, как и с тем, что понял это в ебаном толчке, где Антон так старательно отсасывал ему всего пару часов назад, а сейчас уже так морозится, колется и потрошит заживо одним только взглядом. Но, в целом, это нормальное состояние для утреннего Антона, тем более, с похмелья и в пять утра. — Тогда с тебя кофе за доебы, — поставил перед фактом он, и Топор безразлично пожал плечами: — Да мне и за просто так не жалко. «Потому что вчера ты сделал мне самый волшебный минет в моей жизни», да, Игорь? — Пойдем уже, Абрикос мозги ебать начинает, — отчеканив что-то в личку директору, провозгласил Антон и первым двинулся к двери, сунув зарядку от телефона в карман куртки. Игорь пошёл за ним, проверив наличие собственного гаджета в карманах и удивившись, что его все ещё не выебали во все щели уведомлениями, но потом вспомнив, что телефон все равно дня два уже как разряжен, а заряжать — впадлу. Он совершенно случайно встретился с Антоном взглядом, когда у одного упала на пол шапка, а второй завязывал шнурки, и от этого по коже пробежала целая орава мурашек, столько интереса мигом вспыхнуло в глазах Раута. — А засосы откуда? — Игорь вспыхнул предательским румянцем как этот самый интерес, опустил голову, смотря в шнурки, с которыми кое-как теперь справлялись полностью одеревеневшие пальцы, и пожал плечами. — О-о, та в черном? Пиздец, надеюсь вы хоть не при мне трахались. Игорь рассмеялся и помотал головой. Он понятия не имеет, что за «та в чёрном», но от улыбки Антона становится тепло на душе, а ещё весело от того, что вчера он сам был в черном. Даже радостно, что Антон нихуя не помнит, так хоть с самим собой угарать можно. А ещё не чувствовать неловкости за случившееся и дрочить в душе на воспоминания, на этот по-настоящему блядский взгляд, на жар его рук и… о боже, на член Антона, увитый венами и, блять, в сантиметрах чуть больше чем его, от чего становится даже завидно. Степень пиздеца и зависимости от кого-то можно понять по тому, будешь ли ты рад внезапному дикпику от этого человека. И да. Игорь будет рад. — Ты идёшь или где? — Антон прикоснулся к носку его ботинка своим, заставляя мигом выйти из мыслей и вернуться в реальность. — Хули возишься там? — Да блять, руки с бодуна трясутся, — максимально хмуро брякнул Игорь, и Антон, тяжко выдохнув, опустился рядом с ним на корточки, попытавшись за плечо выпрямить его спину и убрать руки от ботинок: — Давай помогу. — Ты еблан? Ты хоть понимаешь, как это по-пидорски выглядеть будет? Сам справлюсь. — Да насрать мне. Если помощь означает пидорство, то окей, расскажи всем, как я люблю долбиться в задницу, — он на мгновение встал, но только чтобы за шкирку поднять на ноги Топора и впечатать его в стену, вымещая на этом и злость, и что-то ещё, и просто в весьма агрессивном тоне прося постоять смирно и позволить помочь. Игорь сжал зубы от того, как ярко перед глазами метнулись флешбеки прошлого вечера, постарался без грязных мыслей проследить за тем, как Раут вновь сел на корточки и стал завязывать его шнурки, но выходило с трудом. В голове вновь и вновь вставали те безумные картины, начинающие казаться очередным странным эротическим сном, то, как легко и без рефлексов Антон принимает хер глубоко в горло, как по его подбородку течёт слюна, как он прямо и без страха смотрит в глаза, как похабно облизывает губы от оставшихся разводов слюны и спермы вперемешку. А ещё его пробирал пиздецкий стыд, от которого он, наверное, уже раскраснелся как хуев варёный рак, но все ещё не отталкивал Антона. Любое его внимание чертовски приятно, любая забота отдается покалыванием в кончиках пальцев, и, когда Раут поднимается на ноги, Игорь слишком долго смотрит ему в глаза, и выходит это так по-пидорски, так отвратительно, что даже не смущает и оба ржут как ненормальные, особенно когда Антон упирается рукой в стену рядом с головой Игоря, потому что от этого дикого ора двух пришибленных чаек уже не может стоять и его колышет туда-сюда как ебучий камыш. Но смех сразу же сменяется ахуем и испугом, когда в метре от них слышится привлекающий внимание кашель, и оба одновременно поворачивают голову на Абрикоса, осознают свое положение в пространстве относительно друг друга и от этого становится ещё смешнее, так, что Игорю приходится буквально тащить Антона за собой, чтобы случайно не оставить его где-нибудь и не потерять. И жаль, что для этого приходится держать его рядом за плечо, а не за ладонь, потому что иначе будет по-пидорски, а Антон не гей, и Игорь тоже, он вообще просто раутосексуален, вы не шарите, ебаные клоуны, которые признают только три ориентации.