Flyday Chinatown

Джексон принадлежит к тому типу людей, которые хватают тебя за руку и ведут за собой, куда им вздумается. Даже случается, что они иногда спрашивают о твоих собственных желаниях. Но только из вежливости. Если Ван решил — он не отступается. Он знает, что ему все дозволено. А если нет — у него в рукаве всегда козырь в виде природного очарования. Вот и сейчас я думаю, что можно было бы в конце концов показать свой характер, заупрямиться и остаться в отеле, где я планировал в одиночестве провести вечер, свернувшись калачиком на свежих простынях. Но каждый раз что-то меня останавливает. Улыбка? Лучики в уголках глаз? Или пара дьявольских искр, проскакивающих, когда он в тысячный раз очень убедительно бросает свои любимые "тебе понравится" и "ты будешь в восторге"? Конечно, я буду в восторге, Джексон. Интересно, догадываешься ли ты, что этот самый восторг не покидает меня, когда ты рядом? Я восхищаюсь тобой от самого нутра и до кончиков пальцев. Чувствуешь ли ты это, когда в очередной раз берешь мое запястье? Уверен, ты не просто так избегаешь мою ладонь и сразу тянешься к заветной жилке. Насколько сильно тебе нравится ощущать, как растет частота моего пульса? Самовлюблённый засранец. Я вижу весь спектр удовольствия в твоей мимолётной хитрой ухмылке. Наслаждайся. Я только сейчас заметил, что на нём очень тонкая куртка. Конечно, выглядит это просто сногсшибательно, но не слишком ли это легкомысленно для такой погоды? По тому, как Джексон одет, никогда нельзя понять, куда он направляется. Но всегда можно сказать, что там будет хорошо. Весело. Громко. Джексон согреет любого желающего, когда он вот такой: горит огнем своей новой идеи. Держит тебя за запястье. Оно тоже горит. — Ты не слишком легко оделся? — Да я боюсь, как бы не стало слишком жарко. Справедливое замечание. Ван уверенно петляет переулками, будто всю жизнь только и делал, что изучал каждый сантиметр этого города. Он в своей стихии, в родной стране. Его окружают знакомая речь, привычные запахи и звуки. Вечер сгущается над домами, крыши которых становятся значительно ниже — кажется, мы ушли к окраинам, но темнота никак не может вступить в свои владения: повсюду все чаще зажигаются яркие красные огни. Разноцветные лампы вечерних витрин и белые гирлянды сливаются в единый световой фон, а гул голосов постепенно становится громче. — Ярмарка, — коротко поясняет он, видимо надеясь, что это будет весьма исчерпывающе. Я не возмущаюсь, хотя и мало что понял. Ван расплывается в улыбке, когда толпа вокруг нас начинает сгущаться, и он ещё теснее прижимается ко мне. Боится, что я развернусь и сбегу, не иначе. Джексон принадлежит к тому типу людей, что будут проталкиваться сквозь людской поток, очаровательно улыбаясь и пресекая этим любые попытки возмутиться. Ему хочется добраться до лавок, изобилующих сверкающими безделушками, сладостями и уличной едой. Он перехватывает привлекательные кусочки, сразу выкладывая на прилавок купюры, и, не дожидаясь сдачи, идёт дальше. Я давно не видел, чтобы он пользовался бумажными деньгами, а не электронным счётом. Купленная еда сразу оказывается съеденной, а некоторые сладости он безмолвно вручает мне. Вкусно. Где-то играет музыка, кто-то танцует, и Джексон пару раз качает головой в такт знакомым мотивам. Я раньше не думал, что он может молчать столь продолжительное время, но сегодня, кажется, был особенный день. Движения служили ему голосом, и язык тела был красноречивее всех слов. Я поражался тому, как грациозно Ван пробивается вперед, избегая лишних прикосновений с посторонними, да ещё и умудряется тащить меня, иногда слишком крепко прижимая к своему плечу. Кроме того, любая попытка обменяться парой фраз была бы безуспешна — наши слова скорее всего потонули бы в общем звуковом потоке. Мы подходим к месту, больше похожему на торговую площадь. Здесь становится значительно свободнее, но Джексон снова идёт к толпящемуся у прилавков народу, будто его тянет туда магнитом. Он позволяет мне немного отстать и не тесниться среди всех этих людей. Я с удовольствием разглядываю сияющие вывески, пытаясь выцепить взглядом знакомые символы. Меня как будто никто не замечал в этом шумящем потоке, хотя я встал столбом прямо посреди площади. Это ощущалось очень приятно. "Хочешь спрятаться — будь у всех на виду," — кажется, такую фразу я однажды услышал от случайного прохожего. Ван вернулся ко мне спустя несколько минут, а я даже не заметил, как быстро они пролетели. Было ощущение, будто люди вокруг ускоряли само время своей суетой. Джексон принадлежит к тому типу людей, что будут смазанно целовать тебя ("по-дружески") в присутствии целой толпы вокруг, даже не заботясь о возможности быть узнанным. Он целится в скулу и почти промахивается — тихо смеётся и прижимается лбом к щеке. Я чувствую, что он немного привстал на носочки, чтобы дотянуться — моим плечам стало чуть тяжелее под его весом. От него терпко пахнет специями и алкоголем, а место поцелуя начинает слегка покалывать. Я никогда не думал, что перец может жечь так сильно, что след от губ останется клеймом на коже. В голову приходит внезапная мысль, что Джексон не ест острое. Я подумаю над этим позже. Сейчас мне остаётся лишь неловко потирать щеку, в надежде устранить непонятный зуд. Он что-то шепчет мне на ухо и коротко смеётся. Глупый, я же не понимаю ни слова на китайском. Хотя кто после этого глупый. Я переспрашиваю, но вместо ответа Джексон, вдруг совершенно серьезный, внимательно и долго смотрит на меня, будто пытаясь загрузить что-то в памяти. — Тебе надо выпить, — бросает он и снова мечется к очередному прилавку. Кто я такой, чтобы спорить. Алкоголь неприятно жжёт горло. Никогда не понимал, почему в Китае приняты такие крепкие напитки. Как по мне, то лучше бы выпил лавы. Дыхание перехватило, и я закашлялся, а Джексон рассмеялся над моими жалкими попытками снова вдохнуть. Он сочувствующе похлопал меня по плечу. Стало значительно теплее, но воздуха все ещё не хватало. Ван сделал пару шагов назад и встал под свет одного из бумажных фонарей, развешанных вдоль стены. На его лицо с разных сторон падали яркий красный луч и густые тени. В темных глазах сверкали огнем разноцветные лампочки, и он мягко смотрел на меня, ожидая реакции. Не уверен, что что-то могло бы польстить ему больше, чем мое завороженное молчание и сбитое дыхание. Я потянулся к его лицу и убрал выбившуюся прядь. Я ощущал горячую кожу Джексона кончиками своих пальцев. Это было реально. Слишком реально. В свете этих ламп и гомоне голосов он казался частью неумолимой и дикой городской стихии, но никак не обычным человеком. Надеюсь, он никогда не узнает, что я посмел в своих мыслях даже поставить рядом слова "Джексон" и "обычный". — Чего пялишься? — вдруг заигрывающе выдал он и потянулся рукой к моему подбородку. Наверное, хотел намекнуть, чтобы я прикрыл упавшую в восхищении челюсть. Я легонько дёрнул головой, чтобы увернуться. На лице предательски расплылась неконтролируемая улыбка. Обычно меня злила подобная фамильярность, но не в случае Джексона. Ведь рядом с ним я действительно часто находился под угрозой поймать парочку мух своим открытым ртом. Я оставил этот вопрос без ответа, надеясь, что он и так всем известен, просто никто не решается озвучить его вслух. Джексон принадлежит к тому типу людей, что будут неопределенно хмыкать и уводить глаза, снова упуская тот самый "идеальный момент". Игривая усмешка на его лице слишком резко становится похожей на печальную улыбку. Мне хочется что-то сказать, но слова застревают в горле, которое все ещё першит от крепкого алкоголя. Вот так всегда. Мы с ним слишком разные, но всегда сходимся в одном — никто из нас не способен сделать первый шаг, когда он так нужен. Хотя, тут нужно уточнить. Мы не можем сделать шаг именно друг к другу, а уж уходить, убегать, плестись и даже злобно топать, хлопая дверью — это мы можем и практикуем. Чаще, чем хотелось бы. — Джексон... — только и могу выдать я. — М-м? — протянул он вопросительно. Могу ли я утверждать, что в этом неубедительном мычании я услышал нотки надежды? — Джексон... Мне понравилось. Спасибо. Вам когда-нибудь хотелось ударить самого себя? Тогда вы понимаете мои эмоции в этот момент. Ван коротко рассмеялся и слегка закатил глаза. "Ну разумеется тебе понравилось!" — бросил он, снова разворачиваясь ко мне спиной. Когда-нибудь я подарю Джексону книгу моего собственного авторства. Она будет довольно короткой, и назову я ее "Джебомо-корейский переводчик". Я уже даже знаю, какие будут первые строчки: "Мне понравилось" значит не что иное, как "Я бесконечно рад быть рядом с тобой", "Спасибо" означает "Я ценю твое внимание, ведь я считаю тебя удивительным", а фраза "Джексон, мне понравилось, спасибо" будет стоять перед строчкой "Я безмерно люблю тебя и хочу как можно чаще видеть твою улыбку, держать тебя в объятиях и нежно целовать, чтобы ты больше никогда не чувствовал себя одиноко". Да, хорошая будет книжка. Сегодня ночью начну писать. Только вначале догоню Джексона. Он снова как мотылёк упорхнул куда-то к более ярким улицам. Не удивительно, ведь он в своей стихии.