***
На Чую с детства падали неприятности — как из рога изобилия, только наоборот. Он уже не помнил, во сколько лет очутился на улице осиротевшим, сколько раз приходилось воровать еду, спать в грязных переулках, наблюдая бездонными голубыми глазами собственное отражение в холодных лужах, и засыпать под шум дождя, прикрывая спину кирпичной стеной и держа уши всегда востро, защищая последнее, что у него осталось, — жизнь. Тем не менее Чуя оставался брезгливым мальчишкой, ненавидел грязь — особенно под ногтями — и всячески находил способы держать руки в ухоженном виде, насколько это позволяло его положение. Ближе к подростковому возрасту Чуя, путаясь в ложных надеждах найти работу и стать полноценным членом общества, был уверен, что хуже уже не станет. И как же он, чёрт возьми, ошибался, замечая голодные, похотливые взгляды незнакомых прохожих — в основном старых мужчин — на своём подросшем, но по-прежнему исхудалом теле, что из-за небольшого роста и плавных изгибов походило на женское. Детская припухлость спала с щёк, уступая место острым скулам, но оставляя такой же живой, глубокий, по-звериному дикий взгляд из-под длинных чёрных ресниц и огненных волос, аккуратно уложенных на плечо. Впервые его оглушили в четырнадцать, то есть год назад. Тогда он проснулся в чужой кровати в неизвестной для себя квартире. В горле сильно пересохло, и он старался оглянуться или привстать, но тело болезненно ломило, и он было подумал, что простудился и, должно быть, из-за температуры где-то отрубился. Но это всё равно не объясняло его нахождение в чужих покоях. Однако его широко распахнутые глаза заполнялись немым отчаянием и ненавистью по мере осознавания, что ныла область поясницы. Но даже тогда он не позволил слезам пробиться сквозь стиснутые веки, а бесполезному рычанию — сквозь зажатые в оскале зубы. Ему казалось, если он не отреагирует на это — оно обойдёт его стороной, не станет новым ударом для неокрепшей подростковой психики, и Чуя сможет жить дальше, словно ничего не случилось, не позволяя пробиться мыслям, что изголодавшимися змеями обвивали не только его желудок, но и разум, тихо шипя: «Ты же не думаешь, что это с тобой произошло в последний раз?» И они не ошиблись. Неважно, как поверхностно спал подросток, заставляя себя находиться всегда начеку, ёжась от холода, что просачивался под тонкую кожу, в очередном переулке, который ужасно вонял мусорными баками. И это единственное в жизни, к чему подросток уже привык. Неважно, как яростно Чуя защищался, каждый шорох вблизи сопровождался молниеносной реакцией: надёжной хваткой на рукояти карманного ножа, что в ту же секунду рассекал пространство вокруг, сверкая лезвием. Им мальчишка обзавёлся после того случая, заимев дикое рвение и готовность бороться за свою жизнь или хотя бы честь. Это продолжало происходить с ним ни раз и ни два. И далеко не всегда, к сожалению для своей гордости, он находился в отрубе в процессе, обессиленный, часто связанный, потасканный. Но он не издавал ни звука. Неважно, как больно, — его зубы всегда будут стиснуты, не позволяя обидчику ни на секунду удовлетворить слух. Несмотря на все обстоятельства, Чуя был горд. Настолько горд, что по его взгляду в любых других ситуациях ни за что нельзя было сказать, что он провёл последние два года на улице, с молчаливой благодарностью принимая редкую мелочь, одежду или остатки еды от прохожих. Накахара Чуя ни на секунду не забывал, кто он, ни на секунду не сомневался в том, что хотел, чтобы жилка на его шее продолжала пульсировать, даже когда всё было хуже некуда, и с остервенением хватался за жизнь, какой бы она ни была, убеждая себя, что это не навсегда. И жизнь, казалось бы, протянула ему лучик света в тот момент, когда незнакомый парень с серебряными волосами подал ему руку, представившись Ширасэ. Чуя не знал, были ли у него друзья в той, прошлой, жизни. Он мало что помнил о своём детстве, кроме изредка ласкавших рук матери и дурманящего запаха винного погреба в их доме, потому с подозрением посмотрел на вытянутую перед ним ладонь, незаметно скользнув пальцами к ножу. Однако парень перед ним не внушал угрозы, беззлобно улыбаясь. И Чуя на секунду позволил себе довериться, пожав тёплую ладонь с тихим, но от того не менее твёрдым «Чуя». Выяснилось, что Ширасэ оказался главой местной банды, звавшей себя «овцами», и уже после десятиминутного разговора предложил Накахаре присоединиться к их «отаре». Чуя, не долго думая, согласился и последовал за ним в их не менее убогое, чем переулки Йокогамы, убежище. Лучик надежды быстро померк, когда он понял, что овцы попросили присоединиться для выполнения одной из важных частей их плана по ограблению склада Портовой мафии. Чуя не был смертником, но не отказался от возложенной на его плечи миссии, заметив блеск надежды, направленный на него, в глазах таких же брошенных подростков, к которым он успел привязаться. Они первые приняли его таким, и они были, по его мнению, такими же, как он. Чуя никогда не сможет объяснить, почему почувствовал себя обязанным это сделать. Главное — не разочаровать, угодить, дать надежду. Но вот он здесь. Как и следовало ожидать от ужасающей мощи мафиози, что держал в страхе даже само правительство, он и порог не смог переступить, оказавшийся прижатым лицом к полу с глухим стоном. Где-то на подкорке сознания он понимал, что должен быть весьма благодарен, что его оставили в живых, но всё, что он чувствовал в эту минуту, — это были сокрушающая ярость и обида. Но и то, и другое ни на кого не получалось направить, кроме себя, потому он смирно сидел, когда его волосы пропускали под струями воды по приказу босса, и болезненно впивался ногтями в собственные ладони. Он ел предложенный ему лисий удон, только чтоб восполнить запас сил, стараясь несильно красочно представлять, как его руки стиснутся на шее мафиози, что ясно дал понять, почему он здесь, а не закопан у него на заднем дворике вместе с другими, что пытали удачу. Его взгляд оценивающе скользнул по отвлечённому телефонным звонком приставленному к нему мужчине, а затем — по ножу на столе. И вот его, сытого, чистого и в одной белой рубашке, еле прикрывающей узкие бёдра, проводили в покои босса, дав понять, что один неверный шаг — и рыжий не сможет вернуть шею в естественное положение. Накахара, сжав челюсти от отвращения, устало подчинился, не впервые за день задумавшись о том, что лучше б его убили на месте преступления, чем сделали одолжение, превратив в очередную игрушку босса мафии. Какая жалость. Дверь за подчинённым, упомянувшем, что босс скоро будет, закрылась, оставляя Чую одного в чужих покоях. Накахара медленно осел на мягкую кровать, пробегая глазами по комнате, неприметному интерьеру и подручным средствам, что могли сыграть ему на руку. Приложить мафиози виском об угол тумбочки, вытолкнуть в окно, задушить в порыве «страсти» — множество вариантов крутилось у него в голове, несмотря на то что глаза слипались от усталости. Он не спал вторые сутки, но был благодарен, что сыт. Мальчишка в который раз прокрутил сегодняшнюю утреннюю сцену у себя в голове, мысленно гордясь собой за небольшое шоу, которого напыщенный мафиози явно не ожидал от него. Пусть знает, что покорность — далеко не конёк Чуи. Но он старался не думать о последствиях. За окном уже темнело. Видимо, у мафиози плотный восьмичасовой график, как у обычных людей. Комната погружалась во мрак, но юноша не спешил подходить к выключателю. Чуя не увидел его тогда. Он не захотел смотреть на своего будущего мучителя, понимая, что, как только увидит напыщенное лицо мафиози, так сразу вгрызётся ему в глотку, что снижало его шансы на выживание. Судя по статусу, он ожидал увидеть перед собой на следующей встрече, что должна была стать, по идее, последней для него или для мафиози, кого-то грозного, мускулистого и более старшего. Потому, когда дверь распахнулась и в комнату зашёл такой же подросток, что было трудно рассмотреть из-за полумрака, Чуя едва не выронил спрятанный в правом рукаве кухонный нож, оцепенев. Долговязый парень ненамного старше его самого, тощий, с перебинтованной шеей и запястьями, выглядывающими из-под белой рубашки. Это сложно было не заметить. Дазай устало скинул плащ, повесив его на стул, щёлкнул переключателем, позволяя тусклому свету отбивать медленный танец на каштановой макушке, и не обратил никакого внимания на гостя, что тот даже засомневался во всём. Не стал ли Чуя слишком невидимым из-за своей худобы? Рыжий в немом оцепенении наблюдал, как Дазай вытащил изящную бутылку из мини-бара и с громким стуком поставил на деревянный стол наполненный обжигающей жидкостью стакан. Затем он остановился, словно его осенило, и наконец, повернувшись к Чуе с наигранно извиняющимся видом, сказал что-то совсем из ряда вон выходящее: — Извини, несовершеннолетним не наливаю. Это Ода его научил. Но он был слишком далёк от того, чтобы следовать этому правилу самому. Особенно после тяжёлого дня, о чём говорили разводы крови на его когда-то белоснежной рубашке. Босс мафии ослабил галстук и, устроившись в кресле напротив Чуи, спокойно пил свой виски, наблюдая, как глаза мальчишки перед ним округлились. «Голубые. Красивые», — пронеслось в голове Дазая, прежде чем его взгляд скользнул по стройному силуэту и задержался на правом рукаве рубашки. Мафиози спрятал ухмылку в стакане. — Ты сам несовершеннолетний, бинтованный, — резко бросил Чуя, наконец придя в себя и прекратив таращиться на парня напротив, как на единорога, но всё ещё ничего не понимая. Должно быть, это сын того мафиозного босса, а голос просто похож, иначе и быть не могло. Или Портовая мафия берёт на эту должность всех подряд, не обращая внимания на возраст? Решив не гадать, так как логика — не самая сильная сторона Чуи, он задал вопрос в лоб: — Ты кто вообще? — Уже не помнишь, кого кинул на пол этим утром? — спросил и состроил обиженную мордашку Дазай, забавляясь представлением. — Я думал, я более чем запоминающаяся личность, — страдальчески вздохнул он, после чего покачал головой и осушил стакан, едва заметно поморщившись. Давайте начистоту? Этот плут, которого Накахара избил бы не моргнув и глазом даже в свой самый неудачный день, не мог занимать подобной должности и нести какой-либо угрозы. — Ты не можешь быть боссом Портовой мафии, а вот если уборщиком — я вполне поверю, — заключил рыжий, нисколько не стесняя себя в издевательском тоне. Собеседник лишь обессиленно пожал плечами, словно говоря «так уж получилось», а затем, поднявшись с кресла, направился в сторону рыжего. Чуя научился чувствовать опасность — ещё один незначительный «плюс» игр на выживание, в которую с ним играла жизнь, — и прямо сейчас в комнате словно выключили свет, давая воцариться мраку, а инстинкт самосохранения впился в сознание, крича в агонии, стоило поймать хищный взгляд тёмных глаз, чей обладатель медленно приближался к нему. Тяжёлые шаги ботинок эхом отдавались в ушах вместе со стуком собственного сердца. Чуя приложил немало усилий, чтобы не вздрогнуть, когда чужие пальцы коснулись его подбородка, приподнимая. Табун мурашек пробежался по позвонкам в ответ. Дазай изменился в лице, жадно всматриваясь в глаза напротив, казалось бы, найдя следы Чуи в богом забытых переулках и теперь преследуя его по пятам, с оскалом заглядывая в каждый, обнажая сокровенные уголки его души, в которых прятались гордость и дикое желание жить, которые Накахара так бережно защищал в себе. На секунду мафиози позволил блеснуть в слегка расширенных зрачках той части себя, которая приводила врагов в немой ужас. И этого было достаточно, чтоб Чуя тяжело сглотнул, но стойко выдержал взгляд, что стоило ему немалых усилий. Жизнь на улице научила смотреть в лицо опасности. Рыжий не знал, сколько находился под гипнотическим взглядом карих глаз, болезненно слушая собственный пульс в висках. Он очнулся, лишь когда Дазай кровожадно приподнял уголок рта, на что рыжий позволил себе даже угрожающе ухмыльнуться в ответ, словно выходя из-под действия чар, резким движением сбросив руку мафиози с себя, выражая всё своё отвращение этим жестом к его персоне. Чуя напоминал себе, что хуже, чем с ним происходило, уже быть всё равно не могло. Неважно, какое безумие крылось на задворках сознания убийцы перед ним, Накахара был рождён с этим, и этого у него не отобрать никаким изощрённым способом. Но внутренности неприятно ныли от понимания, что парень перед ним руководствовался холодным расчётом, а не только животными инстинктами. Дазай недовольно фыркнул, прежде чем смиренно отступил и, обойдя кровать с другой стороны, упал на неё всем весом. — В отличие от некоторых, у меня есть работа, — вернувшись ко своей привычной манере, парировал он, зевая, прикрыв глаза и не скрывая удовольствия от того, какой эффект возымели его последующие слова: — Потому развлечёшь меня в следующий раз. Кровать под ним пошатнулась, давая понять, что кто-то навис сверху, но Дазай даже не шелохнулся, продолжив всё таким же размеренным тоном: — И зачем ты устроил ограбление на моей кухне? Это не склад. Будь паинькой, убери нож. Он знал, что рука с зажатым над ним лезвием дрогнула, а затем и вовсе опустилась. — Ублюдок, — послужило ему красочным ответом.***
Чуя Накахара, как позже неохотно представился парень, упал на его голову неожиданно, но смело. Так же смело, как без основательной подготовки попытался ограбить самый защищаемый склад мафии, отчего Дазай ещё долго истерически хохотал. Это далеко не первая его игрушка, но, признаться, самая занимательная из тех, кого ему подкидывал штаб. Давно он не видел такого гордого рвения к жизни, что стало для него абсолютно непонятным феноменом. Учитывая, что в обстоятельствах Чуи держаться за жизнь — не самое лучшее решение, ведь в ней было меньше смысла, чем в его собственной. Мафиози спали чутко, что уж говорить об их боссе, потому Дазай абсолютно не боялся находиться в царстве Морфея в одной комнате с парнем, что мог если не заколоть его, то придушить подушкой. От этого суицидальная часть его личности приходила в восторг, но, увы, на рассвете юноша распахнул глаза, понимая, что языки пламени ада были лишь сном. Повернув голову на другую часть просторной роскошной кровати, что позволила купить ему мафия, Дазай обнаружил свернувшийся рядом комок. Он чуть было не рассмеялся в голос, заприметив, как мальчишка продолжал стискивать нож, прижимая к груди, словно тот действительно мог спасти от кого-то вроде него. Рыжий выглядел лучше, чем прошлым утром, — чистое лицо и волосы, ссадины быстро сходили с тела, оставляя за собой еле заметные пятна на тусклой коже. Рубашка сползала с плеча, оголив острые ключицы, на которые спадали огненные пряди, и Осаму подавил желание коснуться острых скул кончиком пальца. Работа ждала, и некогда было удовлетворять голодную пропасть внутри. Потому, бесшумно выскользнув из комнаты, оставляя Чую одного, но уже без бесполезного предмета самозащиты, Дазай распорядился подчинённому, чтобы тот проследил за питанием парня и не выпускал того из квартиры. За размышлениями о том, попытается ли Чуя убить его сегодня, он не заметил, как добрался до штаба. Зато коллеги заметили его глуповатую, мечтательную улыбку, но никто ничего не сказал. Они не рискнули, в связи с нестабильными характером жестокого мафиози.***
Второй день подряд сытый Чуя — явление редкое, потому сегодня он решил даже не жаловаться, что его держали взаперти и кормили одними крабовыми блюдами. Как оказалось, это единственная пища, которой питался хозяин квартиры. Подчинённый Дазая всё равно безразлично реагировал на его оскорбления, на безуспешные попытки сбежать и на Чую в целом, словно тот был разбалованной истеричной дамой «не в себе». Потому ему ничего не оставалось, кроме как пустить всё на самотёк. И, расположившись в просторной гостиной у огромной домашней библиотеки, которую Накахара не ожидал обнаружить в квартирке подростка, он то и дело отвлекался на мысли о том, почему не убил мафиози этой ночью. И думал, сделает ли он это сегодня или в ближайшее время, если сам останется жив. Но, как ни прискорбно, твёрдый ответ уже имелся у него в голове. Чуя всегда ценил жизнь — как собственную, так и чужую, — и хоть обстоятельства вынудили его быть жестоким, но он даже позволил жить тому выродку, что впервые изнасиловал его год назад. Оставлять мальчишку в своей квартире после случившегося было благородной ошибкой. Рыжий знал, что в полицию обращаться не имело никакого смысла. Никто не станет его слушать, потому, встретившись лицом к лицу с хозяином квартиры и вложив всю свою силу в удар, он наверняка лишил мудака возможности когда-либо иметь потомство. И, пока тот истошно кричал, валяясь на полу собственной ободранной квартиры, Чуя, игнорируя болезненные ощущения в области поясницы, позаимствовал у него личные сбережения, коих, как и ожидалось, было немного, раз мужик не смог позволить себе проститутку. Но это дало ему возможность питаться несколько дней подряд без воровства и подачек. Однако Накахара никогда не посягал на чужую жизнь, и этот раз не станет исключением. Чуя чуть было так и не уснул — с книгой в руках и развалившись в кресле. Но Дазай вернулся немного раньше, чем вчера. Ненормированный график у этих мафиози, значит. — Не знал, что ты умеешь читать, — издевательски протянул бинтованный с наглой ухмылкой, опершись спиной на дверной косяк. — Не переживай, ещё и писать умею. Хочешь, напишу имя на твоём надгробии? — в такой же манере вернул ему Чуя, захлопнув книгу. — Чу-уя, ты такой добрый! — протянул Дазай и сверкнул глазами, прежде чем удалиться, расспросив подчинённого, ел ли сегодня рыжий, и отпуская того к себе. Наверное, просить младших мафиози присматривать за твоими игрушками — это злоупотребление властью, но у Дазая никогда не было такого понятия, как совесть. Дазай не тронул его и сегодня, что было ему абсолютно несвойственно. Обычно его игрушки редко жили дольше двадцати четырёх часов. А если они чудом и выживали, то молили о смерти. Помимо того — сегодня он спал один, Чуя остался спать в гостиной в окружении книг, а бинтованный и не настаивал, смывая чужую кровь из-под ногтей и отдаваясь усталости. Относительно спокойно прошла неделя, первые три дня которой Чуя продолжал ночевать в гостиной. Но всё же кресло было не таким мягким, как ортопедический матрас кровати Дазая, потому, игнорируя ехидные замечания последнего, рыжий вернулся в спальню. Он не отказывался от еды, одежды, роскошного душа и попыток сбежать, понимая, что места, куда бежать, особо и не было. На его щеках появился здоровый румянец, тусклые волосы явно оживились, стали мягче и послушнее от кондиционера, которым Дазай, по всей видимости, пользовался редко. И каждый день Чуя задавался вопросом: зачем мафиози продолжал держать его здесь? Его, бесполезного мальчишку, коим себя он, конечно, не считал, но улица научила смотреть жестокой правде в глаза. Задавая вопрос напрямую, он лишь получал в ответ пошлую шутку, от которой Чуя однажды всё же заехал по нагло ухмыляющейся морде. Но ответного удара не последовало, Дазай невозмутимо стёр кровь с носа, отметив, что удивлён, что Чуя до него вообще дотянулся. За это он получил ещё один меткий удар по рёбрам. Накахара Чуя ненавидел Дазая. Не только из-за его раздражающей самоуверенной ухмылки и поддразниваний, но и из-за того, что позволял ему привыкнуть к такой жизни — к подобию нормальной, которая могла Чуе только сниться в редких приятных сновидениях, нарушаемых спрыгнувшим с мусорного бака таким же уличным, как и он, котом. Чуе ничего не оставалось, как ждать, пока его снова не выбросят на улицу, когда он надоест. Живого или, может, не очень. Он не позволял себе питать ложных надежд на хорошую жизнь, хоть и повторял себе раз за разом, что это не навсегда и однажды и ему повезёт. Часы показывали уже за полночь, глаза Чуи слипались, а вторая сторона кровати всё ещё пустовала. «Ненормированный график мафиози», — напоминал себе рыжий, с отвращением прогоняя мысли о том, что, возможно, немного беспокоился об отсутствии мумии. Но беспокойство развеялось, стоило послышаться знакомому прокручиванию оборота замка и звуку отворяющейся двери, что заставили Накахару неестественно расслабиться, а затем снова насторожиться, потому что шаги идущего в спальню были смазанными и тяжёлыми. Чуя рефлекторно приподнялся на локтях, сонно щурясь, когда двери распахнулись и фигура в дверях, не включая свет, осталась в слабом лунном свечении, чего было достаточно для Чуи, чтобы отсканировать неподдающиеся объяснению изменения в поведении мафиози. Через секунду тот преодолел расстояние от двери, вплотную подойдя к кровати. Накахара не успел открыть рот в возмущении, потому что уже в следующее мгновение послышался скрип пружин. Дазай навис сверху, прижав к матрасу, поставив руки по обе стороны от рыжей головы. Пьяный, но не менее хищный блеск в глазах шатена говорил сам за себя, а запах виски ударил в нос, отчего Чуя слегка поморщился, игнорируя исходящую угрозу. Он попытался скинуть мафиози, неохотно признавая, что тот был намного сильнее, чем казался вначале, и тут же пожалев о своих попытках, когда шатен одной рукой взял запястья рыжего и завёл за голову, склонившись ниже. Чуя должен был выругаться, ударить по этому серьёзному, но в то же время пьяному лицу или хотя бы продолжать пытаться вырваться, но все возмущения застряли в горле, стоило чужому дыханию обжечь губы. Чуя, к собственному стыду, затаил дыхание в немом ожидании. Он не должен был тянуться к этому теплу, ему должно быть мерзко от происходящего. Он не должен был чувствовать, как краснел до кончиков ушей. Он должен был сопротивляться. Иначе его гордость — всё, что держало его на плаву, — помашет ему белым платочком, уплывая в закат вместе со здравым рассудком. Но Чуя ничего не делал, сосредоточившись на глазах и дыхании напротив, а затем чужие губы наконец накрыли его собственные, вырывая удивлённый, но от того не менее желанный вздох. Накахара Чуя ненавидел Дазая Осаму. Он не должен был показывать ему, что такое нежность. Потому что Чуя мог узнать, что это за ощущение, и привыкнуть к нему, а затем брошенной собакой искать хотя бы намёки на подобие тёплых прикосновений на холодных улицах Йокогамы. Накахара Чуя ненавидел Дазая Осаму за то, что тот, сам не подозревая, мягко целовал распростёртого под ним рыжего, вложив в это столь незаметную для обычного человека каплю нежности — всё, на что он, жестокий мафиози, был способен, — которой вполне хватило Чуе, чтобы захлебнуться. Дазай отстранился первым, только чтобы снова набрать воздух и посмотреть в эти бездонные голубые глаза, что глядели на него с неподдельным непониманием. Точно таким же, что поселилось в душе Дазая, само существование у себя которой мафиози отрицал. Не встретив никакого сопротивления, Дазай прильнул вновь, в этот раз позволяя себе жадно покусывать чужую нижнюю губу и чувствуя подступающий голод, пытающийся вырваться наружу, что было немудрено. Он долго держался, довольствуясь одними пытками в штабе, коих, очевидно, было мало, когда дома ждал ужин, не стоящий ни одного растерзанного трупа до него. Но, даже будучи пьяным и не понимая зачем, он остервенело защемлял лапы рвущейся наружу тьме, не позволяя ей и пальцем тронуть мальчишку под ним. Сколько Дазай так продержится? Он не знал, он никогда даже не пытался бороться с этим, не видя в этом смысла, принимая эту чёрную дыру своей личности и найдя ей применение в Портовой мафии. Но сейчас — впервые в жизни — у него возникло желание приручить это, не позволив потерять контроль, и Ода, наверное, оценил бы его порыв. Именно с ним и Анго Дазай напился сегодня в баре, пропустив мимо ушей недовольное бурчание Оды по поводу того, что несовершеннолетний с ними тоже пил. И вот, собственно, последствия. Не то чтобы он не хотел этого мальчишку, с тех пор как увидел его на коленях перед собой, но по неизвестной для себя причине он не хотел осквернять его, не хотел давать на растерзание своему кровожадному голоду, старательно защищая от самого себя на протяжении недели. И он чувствовал, как мальчишка тянулся к нему в ответ. Даже если тот никогда не признает этого, всё бесчеловечное нутро Дазая кричало об этом, говоря, что рыжая овечка не должна так доверчиво сопеть возле волка, принимая это на свой счёт. Сдерживать тварь внутри становилось труднее с каждой секундой, и Дазай заставил себя оторваться от приоткрывшихся в немом разрешении губ напротив. Игнорируя возмущение в голубых глазах, он отпустил запястья Чуи и перекатился на соседнюю сторону кровати, оставляя дрожащего мальчишку со внезапным чувством холода на губах, с которых только что сорвал первый в его жизни поцелуй.***
Дазай не соизволил никак объяснить свои действия ни той ночью, быстро отключившись, ни следующим утром, ведь когда Чуя открыл глаза, то сразу понял, что не чувствовал человеческого тепла рядом. Он обиженно поджал губы, направляясь в душ, продолжая терзать себя весь день размышлениями, чем мог спугнуть бинтованного ублюдка и почему вообще позволил целовать себя. Но из раздумий его вывела телефонная трель подчинённого Дазая во время обеда. Того оповестили о поимке какого-то воришки, которого, видимо, щедро передали на растерзание в лапы боссу. Чуя старательно проигнорировал непонятный укол ревности. Мужчина покинул его на некоторое время, заперев все двери и окна, словно Чуя был самоубийцей, как его босс, чтобы бросаться с двенадцатого этажа. Но при этом он даже вполне вежливо попросил Чую оставаться в спальне Дазая. Конечно же, гордый рыжий не стал слушаться и уже через час любовался втолкнутым в прихожую с избитым видом знакомым. — Ширасэ? — удивлённо моргнул Чуя, не отрывая взгляда от харкающегося кровью юноши. — Какая встреча, — пробормотал тот, явно не обрадовавшись нахождению рыжего здесь, но то, что тот был всё ещё жив, оставляло иллюзорную надежду на лучшее. Но почему… — Ты жив? — А не должен? — выстрелил в ответ Накахара, скрестив руки на груди, не сдержав отвращения на лице. Конечно же, пазл в его голове быстро сложился. Они не приняли его в «отару», нет, они использовали Чую, чтоб узнать, как устроена охрана на складе, даже не рассчитывая, что тот выживет, и затем с хорошим планом проникнуть внутрь. Но, по всей видимости, план провалился, и вот они оба здесь. — Что ты… мы с овцами очень переживали за тебя. Ширасэ даже не посчитал нужным убрать саркастичный тон и быстро пожалел об этом, встретившись лицом с кулаком рыжего, словно на нём без того было мало повреждений, и болезненно застонал. Подчинённый Дазая тактично промолчал, не пытаясь вмешаться, и остальное время они просидели в относительной тишине в гостиной, ожидая хозяина квартиры. Чуя раздумывал над тем, что будет с Ширасэ и с ним. Выкинет ли его Дазай, променяв на новую игрушку, или, может, убьёт их, устав нянчиться, или, что ещё хуже, оставит обоих. И почему, чёрт возьми, он вообще думал о том, что, если Дазай так поступит, это будет худшим исходом? Ведь ему так нужна эта чёртова свобода, и неважно, что будет делать мафиози с Ширасэ. Губы горели в напоминании о вчерашней ночи, и Чуя не сразу услышал поворот замков. — Чу-уя-кун, я дома! — оповестил его голос в обычной раздражающей манере, и парень проигнорировал удивлённый взгляд, устремлённый на него сероволосым. — Оу, у нас гости, — не очень весело заметил мафиози, зайдя в гостиную и окинув парня безразличным взглядом. Дазай повернулся к Чуе, всем видом выражая, что тот единственный, кто был достоин внимания в этой комнате, и продолжил: — Не мог бы ты оставить нас? «Наедине?» — пронеслось не высказанное вслух возмущение, и сердце снова неприятно кольнуло, но, стоило ему тщательнее присмотреться к мафиози, как ревность сменилась неизвестного источника облегчением. Чуя никогда не объяснит появившиеся в тот момент мурашки и подкашивающиеся ноги, когда, обессиленно кивнув, он проходил мимо Дазая, на лице которого расползалась та кровожадная ухмылка, которую он точно увидел бы в первое утро их встречи, если б поднял глаза. Вся его аура говорила о том, что что-то спрятанное и тщательно скрываемое от рыжего рвалось наружу, сметая любые препятствия и безумно скалясь. Что-то подсказывало ему, что Ширасэ он живым больше никогда не увидит, и, сказать честно, это его ни капли не огорчало. И что самое странное — от Дазая это тоже никак не оттолкнуло. Довольно раздражающий факт, учитывая, что он спокойно уживался с убийцей, но каждый жил в меру своих возможностей. И Чуя понимал это, как никто другой. Уже за закрытой дверью спальни Накахара мог насладиться всеми прелестями звукоизоляции мафиозной квартиры. Послышались лишь глухие вскрики, болезненные стоны и едва уловимые мольбы — всё то, что должно было ожидать и Чую, но каким-то образом ему удалось этого избежать. Неизвестно, надолго ли? Примерно через час всё утихло, оставив за собой лишь ленивые шаги Дазая вперемешку с шагами его подчинённого, а затем первый вошёл в спальню, не беспокоясь об очередном окровавленном предмете гардероба, направляясь в душ, что соединялся с его комнатой. Чуя сидел на кровати, уставившись в стену, вслушиваясь в шум воды и не совсем понимая, как реагировать на происходящее. Признаться, он давно уже не реагировал на события, как нормальный. Он был рад, когда мимо идущий человек, нелепо зацепившись нога за ногу, падал, роняя мелочь из карманов, или когда пакеты с продуктами надрывались, вываливая содержимое, а прохожий лениво забивал на то, чтоб поднять отлетевшее яблоко. Что уж говорить о том дне, когда он из-под носа полиции и прямо с места преступления украл улику в виде того самого ножа. Что иронично, этим ножом тогда закололи какого-то мелкого неудачного мафиози. Интересно, вызывал бы предмет у Дазая аллергию? Осаму вернулся из душа с новыми бинтами на теле, заставляя Чую задуматься о том, что он так ни разу не видел, что под ними, а затем устало упал на кровать. Блаженно прикрыв глаза и раздумывая о чём-то с минуту, он похлопал ладонью возле себя, на что Чуя презрительно фыркнул: — У тебя кровь под ногтями, ещё заразишь меня чем. Мумии в саркофагах часто были переносчиками болезней. Дазай драматично вздохнул, закатывая глаза, и приподнялся только для того, чтоб схватить рыжего и утянуть за собой. «Он не боится», — с облегчением проскользнуло в каштановой голове, стоило Дазаю заметить, как расслабленно раскинулся на нём рыжий. — Тогда будем квиты, уличные оборванцы — не самая здоровая часть населения Японии. Последовал слегка болезненный удар по рёбрам, но Чуя не отстранился, удобнее расположившись на груди, и не смог унять любопытство, положив руку на мирно отбивавшее свой ритм сердце. Просто лишний раз он убедился, что у мафиози оно всё же было. — Этот человек подставил тебя тогда. Это был не вопрос, потому что Дазаю уже всё выдали на блюдечке с золотой каёмочкой, до того как лишиться последних зубов. Пустота довольно урчала внутри, мирно сворачиваясь клубочком, временно насытившись и отступив, потому он не боялся притянуть Чую ближе, чем стоило, уткнувшись в рыжие волосы. В ответ, как и полагалось, недовольно фыркнули, осознавая бессмысленность продолжения диалога. Накахара Чуя ненавидел Дазая Осаму. Потому что он боялся привыкнуть к чувству защищённости, которой не будет на опасливо скалящихся улицах Йокогамы. Дазай Осаму не помнил, когда в последний раз хотел быть безопасным островком для кого-то, но этот случай был явным исключением.***
Прошло две недели с момента прибытия рыжего мальчишки в его квартиру, и Чуя искренне ненавидел себя за то, что не предпринимал больше попыток сбежать. Чуя Накахара — свободолюбивый зверь, он не даст так просто себя приручить, и судьба, насмехаясь, дала ему шанс доказать свои истинные намерения. Находящийся почти всё время с ним мужчина взял выходной, оставляя Чую одного за запертой дверью. Тот лениво читал очередную книгу, периодически из детского любопытства рылся в бумагах мафиози, узнав подлинную дату рождения и убедившись, что перед ним ровесник, готовил ужин, превращаясь в настоящую домохозяйку, и с тоской поглядывал на проплывающие за окном облака, обдуваемые осенним ветром. Скоро зима, и от этого неистово скручивало органы, а подбирающийся мороз касался затылка. Чуя был не из тех, кто мог провести очередной сезон за домашним камином, укрываясь от худших климатических условий. Он едва пережил прошлую и сейчас яростно мотал головой над плитой, избавляясь от воспоминаний. Все его терзания прервал еле уловимый щелчок замка, а в следующую секунду — гулкий стук чего-то тяжёлого об пол. Чуя молниеносно выпрыгнул из кухни только для того, чтобы застыть в дверном проёме, наблюдая за происходящим в прихожей. Первым, что должно было броситься во внимание, — это дверь. Единственный выход отсюда на свободу. Она была открыта, но нет, не она привлекла внимание. Чуя уставился на распластавшегося на полу мафиози, который не подавал признаков жизни, а сквозь чёрный плащ просачивались бурые пятна. Будь здесь Ода, его застало бы врасплох чувство дежавю. Но здесь только Чуя. Накахара Чуя, который мог аккуратно переступить через раненое тело, а может, добить заодно и выйти наружу, снова обретая независимость и избавляясь от клейма игрушки. Болезненный стон послышался от полуживого тела, и рыжий наконец решительно подошёл ближе, рассматривая повреждения и помогая подняться, с немалым трудом доставляя долговязое тело на кровать и следуя тихим инструкциям от опытного мафиози о местоположении лекарств и бинтов, а также об оказании первой помощи. Обходя помещение, рыжий сам закрыл дверь на все замки, старательно вбивая себе в голову, что это во избежание сквозняков. Накахара Чуя искренне ненавидел Дазая Осаму. За то, что он не дал ему ни одной причины уйти. Будь Осаму в чуть лучшем состоянии, он бы обязательно съязвил о неподдельном выражении беспокойства на побледневшем, но всё таком же красивом лице, стараясь не замечать плескающуюся в голубых глазах заботу, которую он явно не заслуживал. — Спасибо, — вместо этого хрипло послышалось из бледных уст, прежде чем он отключился. Чуя не выпускал из одной руки каштановые пряди, перебирая их между тонкими пальцами и мягко проводя другой по лицу влажной тряпкой. Так он узнал, что от огнестрельных ранений у людей всегда поднималась температура. Судьба насмешливо смотрела в покрасневшее от смущения лицо Чуи, и тот агрессивно прикрывался благодарностью за крышу над головой, бормоча что-то про чувство долга и про то, что в следующий раз он обязательно воспользуется возможностью сбежать, втайне надеясь, что возможность выпадет ему не такой ценой. Дазай быстро пошёл на поправку. Наверное, сказывался опыт, и уже на следующий день он поддразнивал рыжего, наслаждаясь тем, что сегодня остался дома. Правая рука Главы мафии никогда не признает, что перестал растягивать часы кровавых допросов, чтобы скорее оказаться в своих апартаментах недалеко от главного штаба. Даже слово «дом» приобрело для него другой оттенок за какие-то две недели. Стоило ли упоминать, чья это вина? День прошёл на удивление незаметно, мафиози рассказывал о самых нелепых выходках врагов, не забывая упомянуть про не менее нелепое ограбление склада одним рыжим воришкой за то, что получал мягкие подзатыльники. Чуя признался, что мало помнил из того, что было до того, как он попал на улицу, предполагая, что родителей-алкоголиков убили за долги, пожалев ребенка, но вышвырнув его на улицу. И Накахара не знал, повлиял ли на Дазая его рассказ, но с того дня из квартиры и даже из личного мини-бара их спальни было конфисковано всё спиртное самим владельцем. Однако сюрпризы на этом не закончились. На следующий день, после того как Дазай, драматично держась за раны и хныкая что-то про охрану труда и отсутствие права на больничный в мафиозных организациях, всё же покинул пространство, к ним явился гость. Чуя с интересом выскользнул из спальни, наблюдая, как подчинённый открыл дверь, и замечая, как сильно тот напрягся, без лишних слов позволив незнакомцу войти внутрь. — Дазай, тебе повезло, и ты сдох? — язвительно крикнул в помещение мужчина в плаще, должно быть, коллега мумии, и с лёгкой улыбкой на губах продолжил: — Я, как хороший начальник, и пришёл проверить твоё самочувствие! «Начальник?.. Глава Портовой мафии?» Чуя отшатнулся от двери, что не укрылось от меткого орлиного глаза. Рыжий нутром почувствовал остриё белоснежных зубов под бледными губами, что ещё больше расширились в полуоскале. — Босс, Дазай недавно ушёл, — стараясь унять голос, ответил мужчина, но Мори уже не обращал на него никакого внимания, окидывая мальчишку лукавым взглядом из-под ресниц. — Кажется, я здесь не единственный гость. Кто это? — склонив голову набок, спросил Глава Портовой мафии, забавляясь запинкой подчинённого, который явно пытался подобрать слова. — Это Чуя, игрушка Даз… — Я Накахара Чуя, — беспардонно прервал мужчину рыжий, выйдя из комнаты, что играла роль прикрытия, и, стараясь не выдать дрожь в руках, скрестил их на груди, упрямо посмотрев в сузившиеся зрачки. — И не игрушка, а заложник бинтованного ублюдка. Для полноты картины не хватало, чтоб Чуя обиженно надул губы и топнул ногой, но эта решительность во взгляде не оставила Мори равнодушным. — И как давно он здесь? — продолжая игнорировать рыжего, спросил у младшего по званию Мори, чем почти вызвал недовольное рычание. — Почти три недели, сэр, — неловко сказал тот, словно эти слова были чистосердечным признанием в убийстве, тщательно скрываемом годами, и реакция Мори была тому подтверждением. — Что? Он ещё жив? — в изумлении кинул опешевший мафиози и снова просканировал цепким взглядом разъярённого Чую. В этот раз — на наличие видимых повреждений, следов пыток, голодовок или чего ещё, но мальчишка перед ним был абсолютно здоров. Сбитый с толку Мори покачал головой, забавляясь ещё больше, ведь о жестокости его правой руки ходили легенды. И перед ним пока что рекордно живучая жертва, что вызывало не восторг, а, скорее, неодобрение и любопытство. — Где же мои манеры, Я Мори Огай, Глава Портовой мафии, — продолжил в своём привычном тоне мужчина, смотря свысока на мальчишку, заставляя того поёжиться. К счастью, Чуе не пришлось отвечать, потому что в следующую секунду в дверях показался хозяин квартиры. — Рад, что вы успели познакомиться, — с наигранной радостью воскликнул Дазай, подходя к Чуе и загораживая того от вороньих глаз, и рыжий мог поклясться, что на секунду заметил мелькнувший в карих глазах страх, который никак не был свойственен характеру Осаму. — Дазай, я как раз пришёл тебя проведать. Слышал, тебе посчастливилось стать решетом для пуль в последней стычке, — прикрыв глаза, парировал Мори, заправляя за ухо выбившуюся тёмную прядь. — Благодарю за заботу, Мори-сан, это был занимательный опыт, но, к сожалению, не последний, — обычная плутовская улыбка искрилась напряжением. — Почему ты раньше не представил мне своего гостя? — с наигранной обидой бросил мафиози, не обращая внимания на то, как плечи его правой руки напрягались всё сильнее с каждой секундой пребывания того в помещении. Воздух накалился настолько, что Чуя не сразу заметил, в какой момент затаил дыхание. — В этом не было необходимости, вы же так заняты, Мори-сан. Не могу больше отвлекать вас от работы, думаю, вам пора. Последние слова Дазай чуть было не прорычал сквозь сжатые зубы. Он никогда не поймёт, откуда у него взялось это яростное желание защищать Чую, но он не мог позволить Мори испортить его жизнь, так же как испортил ему. Как испортил его. — Да, ты прав, у меня много дел. У нас идёт расширение штаба, может, Чуя хочет присоединиться к Портовой мафии, раз уж он здесь? Слова вонзились ножами в самые уязвимые места, которых — Дазай так искренне считал — давно не осталось. Мори всегда знал, куда бить. — Пожалуй, Чуя отклонит ваше предложение, потому удачи в поисках! Всего доброго! — сквозь зубы прошипел Осаму, практически выпихивая самую крупную шишку Йокогамы за порог. — А может, я хочу стать мафиози? — после того как дверь за Главой захлопнулась, подал голос Чуя, с облегчением наблюдая, как Дазай расслабил плечи, а собственная дрожь покинула тело. — Не хочешь, — отрезал Осаму, бросив на рыжего мягкий взгляд и однобоко улыбаясь, от чего у Накахары внезапно подкосились колени, но он стойко взял себя в руки. — Из меня будет отличный мафиози. Первым делом я отправлю тебя обратно в саркофаг и займу твоё место, — возразил рыжий, пряча смущённые глаза за волосами и проходя в спальню следом за Дазаем. Чуя не успел надлежащим образом одеться к приходу нежданных гостей, привыкнув спать в одной рубашке, потому не подозревал, насколько вид оголённых бёдер дразнил воображение одного конкретного мафиози, но Дазай постарается дать ему понять. Особенно после такого адреналинового пинка, что заботливо преподнёс ему Мори. Внезапно, остановившись на полпути, Дазай развернулся к мальчишке за ним, а затем у Чуи выбили опору из-под ног, крепко прижимая к стене, и чужое колено упёрлось между собственных. Кожу уха опалило тёплое дыхание, заставляя Чую покрыться мурашками и бесстыдно выгнуться навстречу. — Если ты убьёшь меня, я даже позволю тебе занять моё место, — с ухмылкой прошептал Дазай, прикусив чувствительную мочку, а затем зализывая место укуса влажным языком, жадно улавливая каждую реакцию, каждый томный вздох податливого тела. — Отлично, — выдавил из себя покрасневший до кончиков волос Чуя, стараясь не замечать, как двусмысленно звучало это в сложившейся ситуации, и обвивая руками бинтованную шею. В очередной раз обещая себе не привыкать к ставшему родным запаху кофе вперемешку со стерильностью медицинских атрибутов. — Но нереалистично, — ответил Осаму и, прижавшись к губам, отгородил себя ото всех последующих возмущений. Плащ Дазая бесшумно спал под ноги, когда Чуя начал мягко оглаживать чужие плечи и грудь, страстно притягивая к себе.***
— Раз тебя уже всё равно видел Мори, мы можем выйти прогуляться, — на следующий день предложил ему Дазай, сонно перебирая рыжие пряди, с наслаждением вдыхая аромат шампуня. — Ты наконец-то решил меня выгулять? — лениво съязвил Чуя, стараясь скрыть восторг в голосе от предложения. Как бы он ни скучал за домашней обстановкой и крышей над головой, это не значило, что находиться круглые сутки в четырёх стенах — не изматывающее занятие для подростка. — Я подберу тебе милый ошейник, хочешь с шипами? Ауч! — заныл Дазай от очередного толчка под рёбра. Так они оказались в штабе, ведь прогулка Чуи не отменяла плотный рабочий график бинтованного мафиози. И Накахара соврёт, если скажет, что его не забавляла уважительная, местами опасливая реакция на появление босса мафии в здании, который на несколько лет был младше всех присутствующих. Накахара Чуя официально ненавидел Дазая Осаму. Потому что тот заставлял его чувствовать себя чертовски особенным. Рыжий остановился, почувствовав затылком чей-то далёкий от доброжелательности взгляд. В одном из углов, прислонившись к стене, стоял парень на вид не старше него, но намного угрюмее и с седыми кончиками на чёрных волосах. Чуя дерзко посмотрел тому в глаза — то, чему научила его улица, — на что парень лишь злобно хмыкнул. Кажется, он не очень оказался рад присутствию Чуи, хоть и Накахара был уверен, что впервые в жизни его видел. — Акутагава! — весело окликнул Дазай, тоже заметив угрюмого коллегу и направляясь в его сторону. Парень быстро отвёл взгляд, приобретая виноватый вид, когда наставник подошёл к нему ближе. — Дазай-сан, — начал он хриплым голосом, но его безжалостно перебили: — Мне доложили, как в моё отсутствие ты вышел из себя и из-за тебя мы потеряли важную шишку, что сбежала под шумок, — недовольно протянул Дазай, покачав головой и цокая языком. — Я… Его снова перебили, в этот раз заехав локтем в нос. Видимо, кое-кому не захотелось марать руки. Чуя был уверен, что услышал хруст. Он поморщился, но остался на месте. Вероятно, это далеко не первое наказание, потому что Акутагава даже не схватился за повреждение и, игнорируя струйку крови, всё так же виновато моргал, смотря снизу вверх на Дазая. — В следующий раз хорошенько подумай, прежде чем выйти из себя без моего позволения, — предупреждающе сверкнув глазами, парировал Осаму, разворачиваясь и уходя прочь от юноши, напевая что-то себе под нос. Другая часть их вылазки прошла без происшествий, если не брать во внимание, что Чуе пришлось подождать на мягком кожаном диване некоторое время, пока мафиози проводил очередной допрос, и послышавшиеся за закрытой дверью крики прослужили рыжему ответом, почему тот не мог присутствовать. Жестокость Дазая Осаму не переставала его удивлять, так же как и не начинала пугать.***
Уже был почти месяц, как Чуя жил у мафиози. И даже под дулом пистолета он не признается, что это было лучшее время в его жизни. Дазай брал его пару раз на задания, они убегали от полиции, и, хоть для Чуи подобное не ново, впервые ему было весело и не одиноко в своих догонялках с охраной порядка. Однажды он с ужасом понял, что Дазай не умел готовить даже банального омлета, при том что тот не жил, в отличие от кое-кого, на улице. И, открыв первый попавшийся в интернете рецепт, при этом чуть не убив друг друга, они всё же приготовили первый в жизни обоих омурайсу. И, сколько бы Дазай ни молил, они не добавили туда ни грамма крабового мяса, рыбы фугу и мухоморов. — Стой! — крикнул Чуя, когда мафиози потянулся безжалостно проткнуть вилкой их хрупкий шедевр. Дазай приподнял бровь, вопросительно уставившись на покрасневшего рыжего. — Я слышал, на нём что-то пишут кетчупом. Дазай разразился смехом, выронив из рук столовый прибор, поэтому и без того смущённый Накахара продолжил уже угрожающе: — Но я не против заменить кетчуп твоей кровью. Мафиози старательно подавил смех, зная, что Чуя не шутил, и, всё ещё улыбаясь, передал ему кетчуп с шутливым поклоном. Чуя отнял его из рук, и через пару секунд на слегка подгоревшем омлете виднелась безобидная надпись «убью». — Приятного аппетита, Осаму, — с такой же угрожающей улыбкой протянул Чуя, на секунду замешкавшись, оттого что мафиози отвёл смущённый взгляд и пробормотал что-то вроде благодарности, пряча лицо в тарелке. Чуя впервые назвал его по имени, и Дазай не помнил, когда в последний раз хотел выгравировать какое-то событие у себя в памяти. Дазай привык к мягкости рыжих прядей под пальцами, а Чуя — к шершавости бинтов. И никто из них ни за что бы не признался в привязанности друг ко другу, но определённо было ясно — они растерзали бы любого, кто попытался бы их разлучить. И если бы Чуя знал о таком понятии, как стокгольмский синдром, то оправдал бы своё влечение им, но он этого не сделал сейчас, как и не сделает через несколько лет, когда узнает. Потому что Дазай, запечатлев очередной утренний поцелуй на виске, больше не вернулся в квартиру. Никогда.***
Три года назад Чуя снова оказался на улице, после того как Дазай исчез со всех радаров. И даже лучшие шпионы Портовой мафии пожимали плечами, не понимая, как обычный человек мог исчезнуть, словно никогда не существовал. Но разве Дазай Осаму был обычным человеком? Накахара Чуя ненавидел Дазая Осаму. Потому что он был человеком, подарившим уют, а затем он провалился сквозь землю, словно его никогда и не было, забирая с собой запах кофе и бинтов, а вместе с ними — и продрогшее под проливными дождями Йокогамы сердце рыжего. В этот раз Чуя знал, что делал, думал, что знал, когда встал на колено перед Главой мафии, дав присягу преданности и получив в подарок плащ и шляпу. Накахара никогда не признает, что ни разу не надел плащ полностью, позволяя тому свисать на его плечах якорем, повторяя жест Дазая. Он долго и упорно тренировался, выпуская злость и преследовавшую по пятам жестокость сначала на боксёрской груше, а затем на врагах, став лучшим мастером боевых искусств Портовой мафии и наконец заняв место пропавшего без вести. Он ни секунды не сомневался в том, что Дазай был жив, потому что тот точно знал, что Чуя обещал его убить, а значит, мог умереть только от его рук. Чуя правда не сомневался, старался не сомневаться в этом каждый грёбаный день, приходя в собственную квартиру после тяжёлой работы, в очередной раз осушая бутылку из винной коллекции. И спустя три года Акутагава сообщил ему, что встретился лицом к лицу с Дазаем, защищавшим какого-то мальчишку, клиента детективного агентства. Чуе понадобилась пара часов, чтобы пойти по горячим следам и узнать, что бывший мафиози устроился в ВДА, организацию их врагов, которая, в отличие от мафии, славилась своими благими намерениями, честными понятиями и чистыми руками — всем тем, что никогда не относилось к Дазаю Осаму. Что мог сказать сам Дазай в своё оправдание? Открестившись от всего человеческого в себе, он не подозревал, что ударом под дых станет самое настоящее человеческое горе. И скорбь. Погибая на его руках, Ода ясно дал понять о своём последнем желании, и Осаму не посмел ослушаться, долгое время слоняясь незаметной тенью по городу, приручая свой кровожадный голод, а затем вступив в ряды детективов. Прошло три года, с тех пор как он убил последнего человека. Ода гордился бы им, но Дазай никогда не гордился тем, как поступил с одним рыжим мальчишкой. Он знал, что оставил Чую, так же как и знал, что так было нужно, но это не объясняло, почему каждый вечер после рабочего дня он продолжал прикладываться к виски и крепче цеплялся за бинты на коже, бормоча его имя в стакан. И этот вечер не обещал быть исключением, но, направляясь в общежитие по заученному пути, он позволил прижать себя в одном из переулков холодной Йокогамы, с удовольствием отмечая, что не смог бы выбраться, даже если бы захотел. Пронзительные голубые глаза угрожающе впились в карие, и знакомый удар по рёбрам с незнакомой силой заставил согнуться. Но он не отвёл взгляда. — Чу-уя, с повышением! От воришки со склада до вешалки для шляп! — хрипло отозвался Осаму, в немом восхищении наблюдая за до боли знакомым возмужалым лицом. Стальная хватка стискивала горло, кожаные перчатки, казалось, просачивались под бинты. — Я же говорил, что убью тебя. Тихое шипение в ответ, скрытая дрожь в голосе, прежде чем прижаться остервенелым поцелуем к чужим губам.