***
Ближе к полудню, когда Лютик проснулся уже естественным образом и сам встал, отчаянно зевая, и они, позавтракав, убирали место привала, сворачивая попону – Геральт пытался понять, помнит ли Лютик, что происходило утром? Поэт говорил вполне внятные фразы, хоть и сквозь сон, поэтому, вероятно, он должен был помнить – но, скорее всего, не придавал этому такого значения, как сконфуженный Геральт? Видимо, уловив, что Геральт смущен, хмур и непривычно молчалив, Лютик в какой-то момент фыркнул, весело стрельнув в него взглядом. – Я же обещал не смеяться, – хихикнул поэт. – Ну чего ты, Геральт, как маленький, со всеми по утрам бывает. Тебе же дохренища лет, ты способен испытывать неловкость от таких нелепиц? Нет, если б подобное произошло, когда ты делил ночлег с малознакомым взвинченным рыцарьком, который может за меч схватиться, почувствовав себя оскорбленным – другое дело. Но это же я, – Лютик пожал плечами и, не сдержавшись, снова захихикал. Кажется, его больше забавляла сконфуженная рожа Геральта, чем утреннее происшествие. Геральт попытался расслабить лицо и придать ему нейтральное выражение. Ладно, Лютик просто проигнорировал двусмысленную неловкую ситуацию. Наверное, считал, что они вообще не должны испытывать друг перед другом неловкость за что бы то ни было. Но Лютик ведь не знал, что Геральт лежал тогда утром под одеялом, и был буквально не в состоянии отодвинуться, что ему нравилось прижиматься к Лютику своим возбужденным естеством. Геральт, пожалуй, думал сейчас об этом слишком много – а стоило забыть, как всегда. Потому что, едва Геральт начинал копаться в себе в этом, касающемся Лютика аспекте – ему казалось, он сходит с ума. Забыть и не думать. Не анализировать. Не искать объяснений своему помешательству. Лютик что-то спросил про их дальнейший маршрут и заспорил, стоит ли пересекать реку вброд или лучше доехать до моста – разговор утек в иное русло, Геральт взбодрился, и больше они утреннее происшествие не обсуждали.***
Друзей завертел круговорот событий, Геральт застрял на каком-то заказе, Лютик уехал давать свой анонсированный концерт в Новиград – снова они встретились только летом, оказавшись в сельской местности проездом. Геральт вырезал гнездовья накеров на погосте, а Лютик два дня бездельничал в приятной компании дочки фермера. Когда путники отбывали, девица всунула Лютику целую сумку провианта – мед, орехи, сушеные грибы, солонину – Геральт с трудом сдерживал ехидство, чтоб не подколоть на тему столь практичных даров, ведь обычно богатые любовницы дарили Лютику драгоценности. Зато когда днем они развели костер неподалеку от лесного озера и принялись обедать, Геральт был вынужден признать, что угощения дочки фермера весьма аппетитны, а Лютик только посмеивался: мол, брошками с сапфирами в лесу сыт не будешь, и Маришка оказала им неоценимую услугу. Они достали чищеный фундук на десерт, и Геральт действительно мысленно возблагодарил Маришку, потому что обычно лущить лесные орешки приходилось самому. Лютик возился с маленькой баночкой меда, но почему-то не мог ее открыть. Геральт с народной консервацией был знаком посредством того, что Йеннифэр когда-то швыряла в него банки с вареньем. Банки разбивались, растекаясь жирными малиновыми кляксами по стенам дома в Венгерберге, и открывать их Геральту, конечно, не приходилось. Однако он не думал, что в этом есть что-то сложное, поэтому отнял у Лютика баночку меда, над которой тот пыхтел. Геральт посчитал, что банка, должно быть, закрыта очень туго, и крутанул со всей силы. Крышка сорвалась прямо со стеклянной резьбой, и жидкий золотистый мед выплеснулся Геральту на руку – почти треть маленькой баночки. Лютик возмущенно вскрикнул, глядя на такое варварство. – Эй, на землю же потечет! – он перехватил руку Геральта и потянул в рот, слизывая мед с пальцев. В смысле, что?! Геральт даже не уловил, что огорошило его раньше: ощущение губ и языка Лютика на коже, или визуальная картина того, как поэт с удовольствием посасывает сладкий липкий палец. Не поняв причину шокированного взгляда Геральта, Лютик причмокнул и сказал, не выпуская пальца изо рта: – Ну чего доб-п-ру пропадать? И... продолжил слизывать мед с руки Геральта. Пальцы Геральта, разумеется, разжались, и он уронил крышку, и чуть не выронил банку из второй руки, поставив ее с трудом на бревно, на котором они сидели у костра. Он едва ли глядел, куда ставит банку – потому что не мог оторвать взгляда от Лютика. Язык Лютика на пальцах ощущался очень приятно. Мягкий, теплый и обволакивающий. Мед у фермерской дочки оказался, видимо, вкусным, потому что Лютик сосал с удовольствием. Геральта закоротило уже на мысли «сосал с удовольствием» – определенно, ее стоило формулировать как-то не так, пусть даже в собственной голове. Геральт хотел было открыть рот и сказать: «Лютик, ты чего?» Но тут же ведьмак быстро сообразил: если он привлечет внимание к тому, что Лютик творит нечто странное – Лютик делать это перестанет. Геральт захлопнул рот и смолчал. Лютик с пальцем Геральта во рту выглядел... соблазнительно? Сексуально? Развратно? Геральт все пытался подобрать слово, не связанное с... эротическим аспектом, и подобрать его, хоть убей, не мог. Впрочем, страдания ведьмака продлились недолго – растекшийся по его руке мед весьма быстро закончился, и Лютик отстранился, прекратил вылизывать кожу, и, невинно поинтересовавшись: «Сколько там теперь вообще осталось?» – перегнулся через Геральта, забирая банку, которую тот поставил с другой стороны бревна. Геральт сидел, продолжая пребывать в ступоре. Лютик сказал, что мед с фундуком самое оно, и принялся грызть орехи, окуная их в мед в банке. Лютик жевал и болтал, перескакивая с темы на тему, но Геральт только смотрел на жаркий танец костра, слишком погрузившись в себя, чтоб улавливать треп трубадура. Определенно, с ним, Геральтом, что-то не так. Лютик, вот, не обращает на эти мелкие происшествия никакого внимания – потому что с Лютиком все нормально. Поэт облизал пальцы Геральта, потому что не хотел, чтоб мед пролился на землю – и, естественно, Лютик бы даже не подумал, что Геральт воспримет это действие в каком-то другом ключе. И ночами Лютик к нему прижимается, потому что мерзнет. Геральт моргал, но даже отсветы костра и искры, которые выплевывало пламя, были неспособны прогнать картину, застывшую перед его внутренним взором: Лютик бросает взгляд исподлобья, затрепетав ресницами – не понимая, почему Геральт застыл, а губы Лютика плотно обхватывают палец Геральта и блестят от золотистого меда. Дело было дрянь. Геральту все сложней становилось душить в себе эти мысли. Он пялился на огонь, стараясь не думать – но сложно было игнорировать тот факт, что в штанах у него тесно. И из-за чего, стыдоба-то какая? Геральт был уже давным-давно достаточно взрослым и уравновешенным человеком, встать у него мог, ну... на обнаженную женщину, или на очень красивую женщину в располагающей обстановке, ладно, из весьма глупых случаев – на голую невидимую Йеннифэр в бадье, у которой видны были лишь прозрачные очертания тела под мылом – но не... не на такую же мелочь, как сейчас, бред просто, бред, дичь, ахинея! Лютик, сообразив, что он так, кажется, съест всю банку меда сам – Лютик пихнул Геральта локтем и протянул орехи и мед ему, но Геральт лишь покачал головой – кусок в горло не лез. Ведьмак вообще боялся открыть рот и проронить хоть слово, и не был уверен, что справится с голосом. Но Лютик, пожав плечами, снова начал грызть орешки, рассказывая о грандиозной уличной разборке в Новиграде, которая всколыхнула весь город – виданное ли дело, бандюки чуть не сожгли центральный базар, аресты и облавы случились страшные. Геральт слушал Лютика и потихоньку заставил себя расслабить плечи, успокоиться, ровно дышать, прийти в норму. Болтовня Лютика очень тому способствовала. Все ведь было как всегда – на сотнях посиделок возле костра, совместно разделенных трапез. Для Лютика вообще не произошло ничего примечательного – а то, что происходило у Геральта в голове, так навсегда там и останется.***
– Ладно, это действительно неловко, – услышал Геральт напряженный голос Лютика прямо у своего лица, а дыхание поэта при каждом произносимом слове опаляло Геральту кожу. Теперь они ночевали в комнате, снятой в таверне, спать было комфортно и тепло, и, в общем-то, непонятно, почему они снова проснулись, обнимаясь. Еще и лицом к лицу. Еще и... Оу. Геральт уразумел, почему у Лютика такой взвинченный голос. Они прижимались друг к другу, и на этот раз... похоже, «утренняя проблема» настигла обоих. Геральт мог с уверенностью сказать, что его стояк вжимается в стояк Лютика. Осознание этого факта прошлось у него под кожей будоражащим огнем. Лютик распахнул глаза широко-широко и затаил дыхание – кажется, сам не веря, что мог попасть в подобную ситуацию. Лицо поэта было так близко, что Геральт мог бы пересчитать каждую его ресницу. Да, сейчас он уже не был таким беспечным, как тем утром в лесу – Лютик явно сполна испытал всю гамму стыда и ошарашенности, и едва ли он, как в прошлый раз, сказал бы: «Ну и что такого?» – потому что сам оказался непосредственно втянут в происходящее. Лютик, наконец, отмер, моргнул, испуганно выдохнул, прокашлялся и пискнул: – Пожалуй... Нам просто стоит... Отодвинуться, да? – он зашевелился, пытаясь вытянуть руку, которую во сне закинул Геральту за голову, и вообще в целом пытаясь нарушить сплетение их тел. Геральт очень плохо соображал – он ощущал только, что вжимается своим членом в чужой член сквозь не очень плотную ткань их спальных портков. Он не хотел... он совершенно точно не хотел, чтоб это все сейчас просто закончилось, не хотел чтоб острое возбуждение, вызванное запретным, неприемлемым действием, его покинуло. И когда Лютик уже более настойчиво попытался выбраться, Геральт вдруг перевернулся, навалился на поэта, оказываясь сверху, вжимая Лютика спиной в простыни, еще сильней притираясь членом-к-члену и толкнулся навстречу поступательным движением. Рассудок в тот момент совершенно Геральту отказал. Геральт иногда в пылу боя боялся, что может утратить контроль над собой от действия эликсиров и ощущения собственной силы, поддавшись дремлющей где-то в глубине себя кровожадности – но по-настоящему впервые в жизни он утратил над собой контроль вот сейчас, в теплой разворошенной постели, путаясь в одеяле вместе с Лютиком. Он принялся потираться своим членом о член Лютика, вжимаясь в поэта всем телом. Лютик судорожно стиснул руки у Геральта на спине, опешив, но уже спустя несколько толчков удивленно простонал – красивым и чувственным стоном, и начал так же в безумном ритме тереться о Геральта в ответ. Это был, конечно, не секс – Геральт вообще не мог описать, что это было. Сумасшествие, не поддающееся определению. Они оба возбудились и оба теперь терлись сквозь одежду, вцепившись друг в друга, и Лютик ощущался под Геральтом так волнительно, руки его вцеплялись в плечи Геральта почти болезненно, Геральт вжимался лицом Лютику в шею, лицо щекотали волосы поэта, которые всегда Геральту так нравились – их запах и шелковистая мягкость, когда Лютик засыпал у него на плече. В какой-то момент Геральт все же вынырнул из Лютиковых волос, повернул голову и посмотрел в лицо Лютику – Лютик, правда же, только жмурился, кажется, не в силах поверить в происходящее, но все же его подрагивающие веки и ресницы были достаточно живописны, а с губ срывались частые вздохи, переходящие в стоны от особенно удачного движения. Откровенно говоря, Геральт хотел бы увидеть сейчас глаза поэта – но, возможно, глядеть друг другу в глаза в данной ситуации они бы не вынесли. Они судорожно и жарко сталкивались телами, путаясь в одеяле и в собственных конечностях. И все же Геральт еще сохранил какие-то остатки рассудка, потому что не осыпал изгиб шеи Лютика поцелуями, хоть очень хотелось – целовать не стоило, это была ведь... разрядка, неспособность отодвинуться из-за тесного сплетения с другим человеком поутру. И почему-то всего лишь потирание через ткань, возможность навалиться на Лютика, вжимая его в постель сводили Геральта с ума совершенно. Он бывал в борделях с изощреннейшими из шлюх – но никогда ведь у него не срывало крышу настолько, чтоб он утратил способность остановиться. Неужели он этого так сильно хотел, что даже управлять собой не мог? Чего – этого? Кровать ходила ходуном, Лютик закинул одну ногу Геральту на бедро, чтоб прижиматься плотнее, длинные волосы Геральта смешались с волосами Лютика, одной рукой он обхватил Лютика за голову, другой вцепился ему в талию, притискивая к себе. Чем больше они заводились, тем чаще, чувственней и полней Лютик стонал у Геральта над ухом, кажется, позабыв про свой первичный шок. Через какое-то время беспорядочных потираний, толчков, объятий и встречных движений Лютик кончил с высоким стоном, и Геральт буквально почувствовал, как вздрагивает член поэта под его членом, извергая семя, и как ткань штанов становится влажной – и от этого содрогания чужого члена он тут же следом кончил сам. Геральт не застонал, но с его губ сорвался странный унизительный звук, похожий на сухое рыдание, и Геральт предпочел бы не знать, что способен издавать такие звуки в постели. Геральт лежал на Лютике, задыхаясь, осознавая, как тяжело навалился на него, как сильно впился пальцами в талию. Геральт аккуратно разжал пальцы. Он видел перед собой подушку и беспорядок их смешавшихся волос, не осмеливаясь скосить взгляд на Лютика, который часто дышал ему в ухо – и, едва только отдышался, вдруг задержал дыхание, напрягшись всем телом. Они оба замерли. Оба молчали. Геральт, хоть убей, не знал, что сказать. Он не вынес бы сейчас разговора. Он боялся даже пошевелиться – потому что, едва они расцепятся, сядут в кровати – им придется говорить. Обозначить то, что только что произошло. Не могут же они просто... Лютик слабо толкнул Геральта в плечо, и Геральт скатился с него моментально, трусливо поворачиваясь спиной, уставившись на обстановку комнаты, видимую с кровати. Он услышал, как заскрипела с другой стороны кровать, когда Лютик спустил ноги на пол. – Это что-то уж... совсем... – сказал срывающимся голосом Лютик. – Даже не знаю... Н-наверное... Возбудились с утра, понесло... Геральт услышал, как поэт запустил пальцы в волосы. – Черт возьми, Геральт, не знаю... Я не знаю, как это произошло! – Лютик вскочил, забегал, и Геральт таки был вынужден к нему повернуться, но это едва ли исправило ситуацию – Лютик замер под его взглядом, весь сжался, затем схватил свои вещи с комода и принялся нырять в них спешно – так безразлично к своему виду Лютик одевался, разве что когда сбегал от разъяренных мужей своих любовниц. Геральт понимал, что Лютик сейчас просто умчится из комнаты – но не стал его останавливать. Потому что до сих пор совершенно абсолютно глупо и беспомощно не знал, что сказать. Лютик посмотрел еще раз жалобно и виновато, пока застегивал кафтан, не попадая пуговицами в петли, потом кинулся к двери, с трудом справился с замком, крутя его трясущимися пальцами, и выбежал в коридор постоялого двора.