@ Роберт Рождественский
***
Впервые я встретил Флоранс в далеком детстве; трава тогда была зеленее, солнце — ярче, а помпезный бал в честь моего отца-короля пребывал в самом разгаре веселья. Я, Габриель Блумфилд II, принц Бильрестский ежегодно делал вид, словно такого рода развлечения нравятся мне больше всего на свете, приглашая знатных гостей на элегантные танцы и высокую кухню. И вот, в тот день Флоранс Хэдли — девочка благородных кровей, дочь незнакомой мне герцогини — застыла в арке в конце длинного вестибюля; голубое платьице из тонких тканей куртуазно облепило ее тельце, выгоревшие на солнце волосы отливали едва ли не снежной белизной; она надела хлопковые носочки разного цвета, видимо, слегка бунтуя. Тогда непринужденный небесный оттенок и сама Флоранс мне показались непривлекательными вовсе. Она смотрела на снобистские лица, что заполнили дворец, с такой детской, беззлобной непосредственностью, и, вероятно, видела в них что-то другое; самым заливистым смехом на этом вечере Флоранс балансировала на легком смущении всех присутствующих. Имела ли право знатная особа вести себя так? Ah, ne répondez pas — je connais la réponse à l'avance. Аристократия пророчила испортить любые её нравы — но этого не произошло, и я просто не мог поверить в искренность незнакомой леди. Воздушной походкой она поравнялась со мной и вежливо протянула руку поздороваться. Левую руку, Флоранс Хэдли. Ты протянула левую. И если же она причислялась к тому лику детей, смотря на которых, взрослые нежно восклицали: «ах, ангелочек!», то я, скорее, был тем самым стариком в теле ребёнка, видевшим жизнь несчетное количество раз. Фееричные приемы и прогулки по городу с лесом ослепляющих камер были не по мне; так десятилетний я впервые понял, что взрастил ненависть к жизни в королевской семье. Сердце претило о другом — в мечтах я рос обычным ребенком и занялся, скорее, ботаникой, нежели, черт возьми, управлением целой монархии. Шли годы. Прекрасный период обучения в старших классах совпал с первой подростковой влюбленностью. Чудаковатую Флоранс за это время я видел еще от силы пару раз — каждый из них возмущаясь донельзя, зато знакомства мои пополняли множество других занятных особ. Да, легче говорить о любви женщин, будучи принцем — тогда, несомненно, от дам нет отбоя, и этим я бесчестно пользовался. Одной и наиболее постоянной жертвой моего амура стала американка Рита Дэвис: девушка из школьной команды по баскетболу, строптивая и бойкая натура. Матушка, однако, не одобрила такие отношения — о браке с простолюдинкой не могло идти и речи, ведь в жены мне уготован некто схожий по статусу. Дни беспощадно вытекали в недели, месяцы, годы, подбираясь к совершеннолетию. На двадцать третий день рождения мне подарили именитые часы в футляре из черной кожи, соболиное манто, домик на берегу Атлантического океана и отлитую серебром трость — она передавалась по наследству каждому следующему монарху. Презенты я благополучно отправил дожидаться своего часа в кладовой — ничего занятного среди них не обнаружилось. Когда праздненство подошло к концу, матушка захотела увидеть меня и переговорить без любопытных носов желтой прессы. Тяжелые двери моей комнаты затворились на засов; мы с королевой остались наедине. Тогда и прозвучали самые страшные новости. Стало понятно, кто станет моей невестой — Флоранс Хэдли. День омрачился мгновенно. Хотя бы потому, что выбор отсутствовал, я мечтал нарушить всевозможные правила и не брать эту девушку в супруги вопреки. Расстроилась и ревнивица Рита, которая все еще отчего-то надеялась самой жениться на мне. Однако свадьба с Флоранс состоялась. Мы обвенчались в городской церкви, под чутким взором Господа Бога. Я не хотел гневить всевышнего этим союзом — и все же в тот день колокола звенели громче обычного, извещая важную новость: принц женился! На церемонии я поцеловал девушку в уголок губ. Теперь Флоранс носила мою фамилию: принцесса Флоранс Блумфилд. В пути домой я даже не взглянул на нее. Я не знал её. Теперь, когда то, чего желала королева, сбылось, моей сердцеедской жизни суждено было потерпеть крах. Супружество с Флоранс казалось мне далеким и нереальным; я не хотел видеть её у себя в замке. Белесые локоны, худые колени и угловатые плечи, такая сумасшедшая наивность в мире, наполненном порочностью — все это доводило до крайней точки исступления. Мы с Ритой расстались, в отношениях больше не имея никакой романтики — и все же посещали конное Ралли, встречались в гостиницах просто потому, что скучали друг по другу. В один из таких вечеров я вернулся домой позже обычного. Номер воскресной газеты в моей руке уже мелькал подробностями нашей с Флоранс личной жизни. Чего оттуда только можно было не узнать: пестрые заголовки гласили — «Принц с принцессой живут раздельно!» «Герцоги Бильрестские: что скрывает красивая картинка?» Потешаясь над догадками незнающих, я проник в свою комнату. Флоранс же сидела на кровати, обняв колени. Она надела белые брюки и розовую рубашку, уложила свои волосы-облачко. На лице ее отражалась какая-то измученная печаль. — Что случилось? — бросил я. — Всего лишь ждала вас на ужин, Габриель. — улыбнулась Флоранс, неловко пожав плечами. Усталость сняло, как рукой: она подскочила к шкафу и игриво прислонилась к нему спиной, будто что-то пряча. — Я забыла о свадебном подарке… — Не страшно, Флоранс, вряд ли я не забыл. — И всё же: как думаете, что там? Не дождавшись ответа, жена моя отворила ставни шкафчика, демонстрируя флорариум с Призрачной Орхидеей — капризным и редким цветком. На мгновение я оторопел. — Как вы догадались? — сказал чей-то чужой, явно не мой удивленный голос. — В прошлую среду вы сказали, что мечтаете пополнить свою коллекцию именно ею. — Флоранс непринужденно кивнула головой. — С чего вам было не купить очередную дорогую безделушку? — только и выдал мой ошарашенный мозг. — Продемонстрировать достаток? Вы сами все знаете. — она улыбнулась прямо как в вечер нашего знакомства, возвращая меня в суровую реальность: туда, где я, вообще-то, не люблю эту женщину. — Мы можем посадить её в вашей оранжерее чуть позже. — Хорошо. — сдержанно кивнул, зная, что к «чуть позже» я уже придумаю никудышную отмазку. Однако в этот вечер зародилась следующая мысль: я не хочу, чтобы Флоранс Хэдли-Блумфилд пострадала от моих слов, поступков или иного рода деятельности. Никогда. Позже я почувствовал, что она действительно меня любит (понять бы еще — за что?) и до последнего не верил в такой нонсенс. Флоранс не упускала возможности нежно погладить меня по плечу, с интересом слушать мои истории и всегда вести себя так, словно этот брак не фиктивен. Она почти что вынуждала чувствовать себя обычным человеком в ее обществе, ничего не требуя в ответ. Но между тем я с каждым днём все больше уставал от бремени дворцовой жизни. Люди вокруг казались фальшивыми в своих притворных лестях, выход в свет всегда оборачивался первобытной изнуренностью; моим лучшим другом стал кабинет в северной части замка. Там располагался широкий книжный шкаф с дубовой отделкой, панорамные окна, открывающие вид на внутренний дворик и телескоп с увесистой линзой. Все, в чем я нуждался, находилось именно здесь. Мысленно я оставил себя-принца где-то далеко позади, погружаясь в себя-ученого целиком и полностью; внешний мир остановился вместе с этим. Флоранс не заходила ко мне в кабинет уже больше месяца. Я не знал, что чувствовать по этому поводу, поэтому выбрал облегчение и, оставив попытки скрестить цветочек «Красной камелии» с розой «Джон Франклин» решил, наконец, отправиться спать. Часы давно перевалили за полночь, а дворецкие погасили свечи даже вдоль стен нескончаемых коридоров. Тяжелая походка сама вела меня в спальню, однако из-за двери комнаты послышался чей-то мирный разговор. Флоранс беседовала со своей служанкой. — Ваше высочество, как прошла поездка? — спросила женщина, легко водя пипидастром по поверхности хрустальной вазы. — Настоящая экспедиция! Тропические леса покорили меня. Кустарники, перевитые лианами, ядовитые лягушки — одна чуть не укусила меня, Мэри! — все это просто потрясающе. Однако, я рада вернуться домой. — Счастье, что вы считаете это место домом, принцесса. — служанка мягко улыбнулась, словно разговаривала с пациентом из психдиспансера. — Почему же нет? Вот моя кровать, по всей комнате расставлены мои вещи — чем не дом? — Дом — это место, где вас ждут, ваше высочество. Вы любима всеми, и я уверена, что любой мужчина обращался бы с вами лучше, чем собственный супруг. — Мэри ответила очень тихо, но уверенно, словно давно мечтала об этом сказать. — Что ж, думаю, ты права. Габриэль — далеко не подарок. Он просто ходячий скандал. Однако, мы оба не выбирали этот союз. — Флоранс снова пожала плечами в характерной ей форме. — Мне нравится, что он такой, какой есть; не врет ни мне, ни себе, ни людям. Он не плохой человек, Мэри, просто очень замкнутый. Однажды я случайно увидела, как он возился с раненой зверушкой и обрабатывал ее лапу настоем из можжевельника. А помнишь, как сын нашей кухарки заболел лихорадкой? Габриель оплатил ему лечение, и никто до сих пор не знает, кто это сделал. Думаю, он устал от внимания к титулу — каждому нужно быть услышанным. Это меньшее, что я могу сделать. — Вы действительно так любите принца? — Конечно, милая — безвозмездно и никак иначе. Я отпрянул от ручки двери, как ужаленный, словно она была пропитана страшным ядом. Поистине неизведанное чувство охватило меня, пронизывая с ног до головы. Сон в ту ночь исчез, как явление. Я наблюдал за Флоранс в следующие дни. Не так явственно, чтобы быть принятым за одержимого, но слишком долго для того, кому все равно. Оказалось, что недавно она на целую неделю улетала в Конго, ее каждодневный ритуал — концерт в душе под Пола Маккартни, за завтраком она с обязательным условием съедает три ягоды клубники и две — черешни, а за неделю попадает примерно в шесть громких сцен со своими стилистами. Это мимолетное откровение в комнате с сумеречным светом, озвученное первой попавшейся женщине… Я вдруг осознал, как мало знаю про свою супругу. Флоранс всегда виделась мне драгоценным украшением в бархатной коробочке, что стоит на полке и неизменно радует глаз. Я даже успел забыть, что она существует и вне моего поля зрения, живя свою (наверняка интересную и чувственную) жизнь, и только тогда четко понял, что Флоранс легко может уйти. Все эти знания захотелось наверстать за сутки — а то и меньше. Я понял, что что-то во мне изменилось окончательно и бесповоротно, сидя с Ритой в миленьком прибрежном ресторанчике. Рита весело смеялась, рассказывая историю о своем дедушке капитане, но в голове у меня крутились только слова:«Мне нравится, что он такой, какой есть; не врет ни мне, ни себе, ни людям. Он не плохой человек, Мэри, просто очень замкнутый.»
А потом… а потом Флоранс сказала, что любит меня, в чем я и так убеждался уже много, много раз. И был абсолютно равнодушен — однако сейчас мое сердце застучало сильнее прежнего, словно просыпаясь от долгой спячки. И ощущалось это до боли неправильно, сидя в модном местечке с другой девушкой. Я невежественно перебил её на самом интересном моменте. — Прости меня, Рита. Я должен уйти. Чувствую, что должен. Рита пару раз хихикнула, однако секундой позже смотрела на меня в полном недопонимании. — Что это значит? — ответила она. — Я женат. — И вспомнил об этом только сейчас? — Кажется, что только осознал. — пришлось выйти из заведения вовсе, дабы не усугублять ситуацию. Я еще долгое время не мог склеить воедино то, что чувствовал. Первым делом захотелось подарить Флоранс что-то хорошее. Очень желая угодить, я нашел для нее винтажный проигрыватель и четырнадцать пластинок «the Beatles». То, как её осчастливила такая простая вещица, просто не оставляло выбора — хотелось радовать эту девушку снова и снова. Мне внезапно показались очаровательными те самые худые колени, угловатые плечи и белесые локоны. Однако наивность, которая раньше также присутствовала в этом списке, преобразилась для меня в зрелость не по годам. Все, что я так отчаянно поднимал на смех, было на самом деле признаком высшей степени познания себя. Я хотел извиняться перед Флоранс за любой холодок в её сторону. Она лечила меня, делала лучше, спасала от отравления ядовитым человеческим лицемерием. — И почему же ты любишь меня безвозмездно и никак иначе, Флоранс? — спросил я её в прохладный весенний день за чашкой чая, как совершенно обыденную вещь, в душе просто изнемогая от любопытства. В этот момент я в первый раз обратился к ней на «ты». — Потому что ты себя так не любишь, Габриэль. Хотя, думаю, нашлось бы за что. — улыбнулась она точно так же буднично, отпивая глоток апельсинового сока. И тогда я понял, что, возможно, Флоранс говорила правду. И воспылал ею, словно ничего на свете не было естественнее.***
Вернулся ли я в глубокое юношество, хихикая над мыслью о Флоранс? Над первым настоящим и некуда боле синематографичным поцелуем с ней под трель дождя, разбивающего свои хрусталики о черепицу замка? Определенно. Все встало на свои места, так, как и должно было быть еще давно. Она приняла меня и приняла мои слепые метания из стороны в сторону. Флоранс стала незаменимой, увидеть её хотя бы на пять минут в день казалось обязательным условием для существования. Она всегда смеялась, стоило сказать ей об этом, и удивлено хмурила брови после. Рядом с Флоранс даже убогая грязная лужа вырисовывалась в симпатичные узоры, надо ли говорить о том, что и к людям я стал относиться терпимее, не тепля больше такую вселенскую обиду где-то в закромах души. Сама королева удивлялась резким переменам, и время от времени я видел, как колеблется она и как хочет спросить меня обо всем, что её интересует. В город прибыл новый епископ, требующий моего одобрения. Я нерасторопно собирался на встречу, успевая то и дело захватить с подноса венскую вафлю, отвлечься на музыку или вот, к примеру, на газету. В заголовке ничего интересного не нашлось: результаты футбольного матча, советы для садоводов, «Флоранс Блумфилд — нечистокровная принцесса»… Секунду. Взглядом я вернулся назад, в ужасе рассматривая фотографию своей супруги под такой страшной надписью. Лукавое любопытство заставило меня зачитать статью полностью, однако помню я её лишь рваными кусками: «Герцог Хэдли взял в жены герцогиню Анну Хэдли еще в 1850 году. Напротив знатного происхождения Герцога, родословная леди Хэдли уходит в новую ветвь… …Уже давно ходили слухи о романе герцогини Анны с… …Недавно мы получили анализы всеобщей любимицы принцессы Флоранс, которая всегда выступала против королевских привилегий и ходила в обычную городскую больницу… …По результатам принцесса не была дочерью герцога Хэдли, а это означает, что принц Габриэль женат на…» Отчего-то меня затошнило. В ярости я метнул взгляд на нижний угол газеты, чтобы узнать автора этой мерзопакости. Рита Дэвис. Ну конечно. Я даже забыл, что она — врач лаборант. Кому ты сделала лучше, Рита? Встреча отложилась мгновенно — появилась необходимость поговорить с Флоранс, однако осложнялось это тем, что во дворце её сейчас не было. Гудки на другом конце телефонной трубки длились вечность, пока моя супруга не ответила не звонок. — Что случилось, Габи? — спросила она, витая в своих мыслях. — Я гостю в родительском поместье. — Возвращайся домой, Флоранс, пожалуйста. — Надеюсь, приеду сегодня вечером. К чему такая спешка? Уже соскучился? Хотелось поговорить с ней еще немного, когда в дверь настойчиво постучались. В коридоре переминались с ноги на ногу два гвардейца. Выяснилось, что королева хочет видеть меня, и общая картина стала вырисовываться ясной, как день; я направился в покои матери, заранее зная, что та собирается сказать. — Твоя девчонка Рита. Хорошую она статью написала, правда? Ты никогда не хотел этого брака с Хэдли, дорогой, теперь появился хороший повод развестись с ней. — произнесла королева, загадочно устремив взгляд в окно. — Нет нужды. — я невозмутимо пожал плечами по привычке своей супруги. — Она порочит честь нашей семьи. — мама повысила голос. Разговор действовал ей на нервы. — Флоранс единственная, кто не делал этого. — стал злиться я сам. — Твоей жене не сиделось на месте, когда ей предоставили собственных стилистов — она одевалась так, как хотела, выставляя нас полным посмешищем в глазах общественности. У нее был собственный врач, но она изъявила желание быть ближе к простому народу и ходить в бедняцкую больницу — вот во что это вылилось. Подожди, пока Хэдли не начнёт питаться в Макдональдсе, сын. — Королева говорила ужасные вещи, сама того не осознавая. Наша беседа подошла к логическому завершению. Флоранс вернулась тем же вечером. При встрече я исцеловал её лицо и руки, не находя сил рассказать о произошедшем — однако позже ей все равно пришлось узнать. Она поникла: не потому, что переживала о чистоте крови — вовсе нет — а, скорее, потому, что жила все свои двадцать четыре года во лжи. Я говорил: «народ будет любить тебя несмотря ни на что, Хэдли» — и действительно ничтожное количество людей восприняло новость скандально. Только я стал в разы тревожнее обычного, стараясь защитить супругу от любой потенциальной опасности. Она воистину витала повсюду, поджидая где-то за углом ближайшего здания или среди густой толпы. По моей инициативе издательство прекратило тиражирование злополучного выпуска, я старался сопровождать Флоранс всюду — скорее, для своего спокойствия, чем её. Лишь четырнадцатого февраля она, с двумя телохранителями, уехала в маленький городок Гретна-Грин на открытие фестиваля в честь дня святого Валентина, в то время как мне необходимо было выступить с официальным комментарием местного телевидения. Перед её отъездом я стоял около изрядно повидавшего Ленд-Ровера, трепля девушку по плечу. — Ваше высочество! Пора трогаться, иначе не успеем к открытию. — кричал мне водитель. — Береги себя. — я поцеловал жену в щеку, вдыхая аромат свежих цитрусовых духов. — Я буду в порядке, Габи. — она улыбнулась. Дверь захлопнулась, и машина её удалялась все дальше и дальше, пока не скрылась в пейзажах горизонта.***
Королева была напряжена. Подушечками пальцев она отбивала непонятный ритм по ровной поверхности лакированного стола. Плазма напротив пестрила отрывками из кино, когда очередная передача прервалась вставкой экстренных новостей. Женщина на экране извещала следующее: «На двадцать четвертом году жизни, в результате автомобильной аварии скончалась принцесса Флоранс. Подробности все еще выясняются.» Еле заметная улыбка промелькнула на её морщинистом лице.