нет, это ничего не значит, просто вырвалось.
но эта обмолвка вызывает в нем ужас и желание понравиться.
когда она вошла, он застыл от страха.
[09:56] she wants revenge — tear you apart.
***
Из вспоротой ноги вытекало детство, блёстки за пятьсот йен и кровь.
Через двор школы под ноги проносилась жестокая полночь. Она рубила ветви аккуратным деревьям и жевала стекла из побитых очков. Нираги думает, что в крови есть свое глупое превосходство. На рубашке ржавые зареванные разводы. Он трет их об траву, чтобы зазеленить школьную прерванную аутопсию.
Ночь долбила в хребет. Там крошилась глупая вера.
Под кедами вскрикнул мокрый газон. Перед глазами промелькнули феи-падальщики и сожрали его корэктопию. У Нираги ее никогда не было, но он предпочитает не думать о том, что он не имеет.
На зубы налип язык: он прошёлся по сколам, чуть не совершил благочестивое самоубийство и расхристано не погиб, застряв в напряжённой трахеи. У Нираги плавились жестяные кости. Думать о вырезанной коже на бедре до вен стало по-страшному обычно. Нираги никогда не пугали смертельные раны.
Когда ему было пять, его вывезли на медицинской каталке по случайности вперёд ногами. В нем нашли клубочек теплых волос и зубов. Шепотом сказали маме, что это тератома и необходимо разрезать его живот, чтобы достать что-то полуживое и моргающие. Нираги думал, что это он здесь что-то живое и моргающие. Его привяжут к ледяной кровати, сожмут ему щеки и затолкают в горло смертельную дозу аскорбиновой кислоты. Нираги тогда не знал, что можно умереть от чего-то другого.
Ему нравилась мысль о чем-то дырявом. Поэтому он резал футболки в четырнадцать. Крутые детишки с площадок ходили в табачных джинсах с прорезями, но, увидев его растерзанную клетчатую рубашку, зачем-то начали кидать в него песок. Нираги увезли в травмпункт и копались в его глазах, а потом капнули туда много-много лимонных кремов, и он еле сдерживал руки, чтобы не подпалить тыквенной зажигалкой склеры. Папа говорил, что если что-то болит, нужно сделать больно в другом месте, и тогда будет уже неважно.
В старшей школе пришлось выучить: волосы, прижатые к горящим спичкам, очень быстро горят.
Тогда пришлось срезать половину завитой челки, и он стал походить на свою четырнадцатилетнюю рубашку. Тогда ему впервые пришла идея сыпать горячий пепел от бумажек на ноги. Папа был прав лишь на половину — ноги болели, но практика в бейсбол, где целью по иррациональным причинам выступало его лицо, безболезненнее не становилась.
Со временем это перешло в привычку. Что-то типа как рефлекторно насыпать две ложки сахара в чай или приглаживать футболку ближе к телу. Нираги было в-с-е-р-а-в-н-о.
Мама целовала его лоб перед сном, но она никогда не спрашивала как у него дела. До двенадцати Нираги думал, что у всех так. Оказалось - нет. Он тогда жутко расстроился.
Школьный охранник по-ответственному сидел дома. У школы крайне шаткий забор. Можно было покачаться на нем, если на качелях было занято. Нираги любит ждать до ночи, пока все не уйдут, чтобы прийти домой, когда родители уже уедут куда-то где есть что-то важное. Наверное, там просто не было тухлой рожи Нираги.
Очень хотелось фруктовых палочек, но денег оставалось катастрофически мало. Тут хватило бы на зажигалку или, может быть, просроченный онигири. Дешёвое удовольствие всегда вскрывало тело по-особенному приятно.
У Нираги истлевшие фрукты и табак под сердцем. Мерзейшее чувство гнили толкалось через щели в губах, поэтому Нираги всегда разрывал их до спелого мяса. Пусть лучше пахнет железом, чем этим.
Нираги вздохнул и не поймал воздуха. Все показалось чересчур неадекватным, поэтому он повертел головой. Мужчина в скучных штанах и рубашке стоял под дорожным зеркалом и курил, смотря на его обувь. Нираги посмотрел вниз и заметил, что у школьных туфель отвалилась подошва. Они прикольно щёлкали, пока он шел, поэтому он их подсознательно игнорировал. Типа как шум стиральной машинки или буйных детей, избивающих кого-то под окнами.
К удивлению стало по-ребячески стыдно.
— У тебя нет денег на обувь?
Мужчина смотрел на него с приподнятыми губами. Он выглядел как метамфетаминовый взрыв вперемешку с китайским журналом для женщин. Он казался умным и богатым. Нираги боялся его в обоих случаях.
От него пахло спиртом для обработки больничных палат смертников.
Туфли все ещё жевали воздух, и ноги немного замерзали. Нираги думал, что нужно уйти поскорее. Желудок целовал скальпель, а в голове рылась бритва. Ему покупали однажды. Хорошая такая. У нее ещё название со звёздами связано было. Нираги казалось это поэтичным — рисовать звёзды на ребрах звездой.
— Будешь меня игнорировать? Хватит делать вид, что мы не знакомы.
От его голоса становилось больно. Больно было даже слышать. И шаги становились все острее и нервознее. Будто что-то рвало ему связки.
— Слушай... тогда... я действительно не хотел участвовать в этом дерьме. Серьезно. Мне не то чтобы очень тяжело живётся.
— Будешь притворяться, что тебя устраивает все это?
— Я, блять, не притворяюсь. Чишия, просто иди домой.
— Злишься? Правильно, злись. Но не на меня и не себя. Пошли ко мне? У меня в тумбочке лежит пара фруктовых палочек. — Чишия подходит к нему ненормально близко, смотрит снизу вверх, но кажется, что он только одним своим присутствием ломает ноги. Почему-то хотелось разрыдаться. Нираги не всхлипывает, потому что молил и молился. Дома застоял мамин церковный алтарь.
Молчать было неприятно. Чишия положил свою сухую ладонь на плечо. Под ним сжалась школьная форма, и хотелось просто убежать куда-нибудь подальше.
— Ты милый, когда жестокий. Знал?
Будто вилкой в вены. Злой ублюдок.
Чишия улыбается. Если жрать запах, как кусок сырой надежды, от него можно почувствовать сигареты и пятновыводитель. Сам он однажды разбил нос Нираги, когда уловил запах курева от его шеи. Его абсолютно не волновало то, что мальчишки, уже не те, что с общих дворов, толкали ему их чуть ли не в желудок. Просто потому что весело. Потому что прикольно.
Нираги хочет по-детски убежать за дальний столб. Может быть ещё закрыть уши и уткнуться лбом в колени. Чтобы кости глаза прорезали.
Оказывается, ночь очень добрая. По сравнению с Чишией, по крайней мере.
У Чишии почему-то беззлобные шаги. Он тянет его шершавой ладонью по улицам, и это почти что омерзительно. У Нираги кожа мягкая, потому что он каждый день купает руки в собственной крови. Что-то из разряда вечной молодости.
***
В доме Чишии нет цветов.
Ни тех, что в горшках роняют стебли на пыльный пол, ни тех, что оседают на стенах кровавой накипью от рассвета. Запаха тут тоже нет. И времени как такового не существовало.
У Чишии сердце качает хлоргексидин и теплые слезы от восковых свечек. Наверное, поэтому Чишия всегда до блядства чистый, будто продал душу за возможность быть ангелом бескровия. Нираги ему даже не завидует. Тухлости в его голове хватит, чтобы сгубить маленькое озеро.
Нираги роняет портфель у входа и спотыкается о гэнкан. Чишия даже не смотрит. Конечно, ему же плевать.
Вопреки тому, что кажется, будто здесь каждая стена снимает по кожуре от ног и рук, место по-глупому теплое. Словно воздушный карман в перевернутой лодке.
Только вот Чишия топит даже воздух.
Нираги неловко чешет запястье и бурчит в ворот формы:
— Где палочки?
— Я соврал. Хотя в холодильнике лежит что-то сладкое. По работе передавали.
Нираги морщится, и скрежет зубов дробится об чужие глаза со звоном умирающего кита. Чишия пластиково улыбается. Под языком жглась слюна и желчь. Нираги вспоминает все самое плохое, но на ум приходит только Чишия. Нираги вспоминает все самое хорошее, но на ум приходит только Чишия.
Бездушный мудак. Безгрешный, типа.
В двадцати м² нет даже боли. И шёпота тоже. И смерти, и Чишии тут тоже будто нет. Может, он теряет какой-то кусок искусственного кристалла и становится ничем. Было бы неплохо утопить его в ближайшем храме.
— Опять думаешь о чем-то жестоком. Красивый.
Его слова как камертоном в глотку, как капканом за сердце. Малокровие, авитаминоз, лимфома, саркома, слабоумие и психопатия — все здесь обретает очертания. Графитовые и акварельные, как слюна или ликвор из вспоротой спины. Кажется, оттуда пропали детские ножички.
Чишия распускает застёжки на запястьях. В своем официозе выглядит несуразно, почти смешно. Нираги тоже выглядит смешно в синяках и несрастающихся царапинах. Он выглядит п-р-и-к-о-л-ь-н-о.
Сегодня Нираги мог умереть дважды: когда мальчишки перестарались с зажигалкой и огонь цапнул ему лоб, и когда Чишия заправил рубашку за локти.
Под щекой резался зуб мудрости, и это казалось нелепым. Какая мудрость, когда тебе семнадцать и твои кости любят царапать мальчишки посильнее? Никакая. Поэтому Нираги пытался слизать все галлоны крови, что сбросил с вен, как вторую кожу.
Жалко, но такая недопустимая глупость привела его в железные зубы кого-то пострашнее.
Они познакомились, когда с утра минивэн сбил Такаши и разбросал его желудок через рот на асфальт. Нираги вырвало, а Чишия попросил сделать так ещё раз.
Подставные аварии — хорошая вещь, если нужны деньги. Толкай людей из поворотов под машины, убивай их чужими колесами, собирай откусанное богатство из карманов и наслаждайся парой тысячью йен в кармане. Только незаметно.
Чишия прислоняется к его шее, и безбожные волосы царапают за гортань. Даже язык вяжется в оксиде недавнего осветления.
Иногда Нираги думает, что Чишии подошли бы красные волосы куда больше.
Его губы царапали, как дурацкая застёжка на детской куртке. Из Чишии тянулась веревка из конфетных оберток с самым скучным вкусом. В его глазах зрели и ломались пуговицы. Как психотропные таблетки из чьей-то дефибринированной крови.
Его поцелуи — не больше, чем попытки показаться человечнее. Не больше, чем попытка убедить его убить кого-нибудь ещё. Не больше, чем вылизать чувство собственной важности на порохе самоуничтожения. Какой Нираги по счету? Первый, десятый? Сколько людей Чишия подсадил на отсутствие чужого дыхания? И сколько ещё подсядут после него самого?
Это смешно, но смеяться не хочется.
Весело тут всем, кроме него. Жалко.
